Хроника трагического перелета - Станислав Токарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вы, государственные люди, — вспомним патриотический призыв Аршдакона, — не допустите, чтобы мы были побиты!»
Военно-морское министерство выделяет для сопровождения аэроплана миноносец «Эскопе». Следуя за его дымом, Блерио летит, но вскоре обгоняет судно. Он один, под ним пучина, позади Кале, впереди Дувр. Но он не видит Дувр, ищет и не видит — похоже, он заблудился. Двадцатипятисильный моторчик фирмы «Анзани» пока трещит, но Блерио знает, по опыту, что минуте примерно на двадцатой он имеет губительную склонность останавливаться.
Свидетельство. Тема авиатики в те годы развивалась в разных литературных жанрах. Включая пародию. Юморист московской газеты «Руль» решил спародировать неповторимый стиль короля фельетона, вальяжного, бритого, точно актер, Власа Михайловича Дорошевича, высокомерно взиравшего на подражателей сквозь свое пенсне. Дорошевич же не только шутил, развлекал почтеннейшую публику, не только язвил власть предержащих. Не менее силен он был как весьма своеобразный по подходу театральный и литературный эссеист.
Пародия звучит так:
По уверениям знатоков Чехова,
писатель ненавидел
— Калоши.
Не те калоши, что составляют наш флот, –
на который затрачено
1,5 миллиарда 72 миллиона
77 тысяч 225 рублей 19 3/7 копеек.
А самые обыкновенные:
Резиновые.
Но если бы наш сумеречный поэт А.П. Чехов
мог предвидеть
подобно Ницше –
успехи авиации,
его святая ненависть к калошам
перешла бы к мотору Анзани,
Рахитичный мотор!
Сам Блерио уже отказался от –
мотора Анзани.
А мы…
Мы открываем свое воздухоплавание тем, что
начинаем
мотором Анзани –
боронить Ходынское поле.
«Грустно жить на этом свете, господа».
Однако пародия писалась двумя годами позже, когда на смену «Анзани» пришли более надежные двигатели.
Луи Блерио не до шуток.
Что это белеет впереди — меловые скалы или купы облаков? Внезапно Блерио видит корабль, идущий параллельным курсом. Не иначе как в порт. Конечно, в Дувр. Он вглядывается в даль и видит очертания Дуврского замка. Под ним отмель, за отмелью луг. Блерио круто планирует, чувствует, как подламываются шасси…
К нему бегут люди.
Он пробыл над морской стихией 33 минуты.
На месте его приземления теперь установлен памятник. Президент республики Фальер прикрепляет к лацкану фрака Луи Блерио алую розетку ордена Почетного Легиона.
Газетный заголовок: «Пролива больше нет, Великобритания находится на материке!»
Глава четвертая
Реймс, столица Шампани. Это — виноградники, это легкое вино, шипучее, бодрящее, игривое. Шампань — это богачи-виноделы, которые дорожат всемирной славой своего хмельного товара. Когда Анри Фарман прилетел в Реймс и был там триумфально принят, крепкими умами виноделов Шампани овладела идея бодрящая, отчасти игривая и хмельная, но в основе весьма практическая. Почему бы не провести здесь, в Реймсе, состязания лучших пилотов, не привлечь зрителей, не повысить тем самым еще более спрос?
За дело взялись широко. На окраине города было выбрано ровное поле прямоугольной формы, по углам вкопаны высокие каменные столбы, хорошо заметные с воздуха. Требование к участникам — облететь, не опускаясь, от столба к столбу все поле: круг — 10 километров. Тряхнули кошельками, установили приз что надо: сто тысяч франков. Трибуны отгрохали на двести тысяч зрителей. Построили ангары…
И не ошиблись в расчетах. Кажется, вся Шампань была здесь. Да что Шампань — весь Париж, цвет его, сливки. Пенились бокалы, заключались пари, ставки росли…
Дело в том, что, привлеченные звоном золота, в Реймс прибыли:
Анри Фарман на своем биплане, несколько, возможно, неуклюжем, несколько тихоходном, но спокойном и надежном, ставшем прототипом многих машин будущего.
Фарман принял к употреблению ротативный двигатель «Гном» конструкторов Сегена и Люке, долгие годы верно служивший авиации. Безрассудно смелый автогонщик стал осторожным, выдержанным пилотом, затем — умело поставившим дело на поток заводчиком.
Луи Блерио на верном моноплане (позднее «Блерио-XI», пойдя в серию, получит название «Блерио-Ла-Манш») — красивом, ладном, быстром, поворотливом, с мотором не позади пилота, как на бипланах, а впереди — тянущего, а не толкающего типа, но, увы, еще «Анзани».
Альберто Сантос-Дюмон, поразивший зрителей крохотным аэропланчиком «Демуазель» (стрекоза): сам крошка (весил изящный креол 50 кило), сидел он под крылом моноплана, похожего на летучую мышь, в гнездышке на оси между колесами. Журналисты острили: «Известно ли вам, месье, что вспышку в цилиндрах своего мотора сеньор Сантос вызывает горящим фитилем, который привязан к каблуку его ботинка?» Остри не остри, но быстрее «Демуазели» аппарата в Реймсе не было: 90 километров в час! Впрочем, и охотников летать на этом сооруженьице, кроме самого Сантоса, не нашлось.
Прибыл стройный, с тонкой талией и плечами атлета, набриолиненный Юбер Латам. Аристократ, охотник на львов. Его аппарат назван был «Антуанетт» — по имени любимой дочери конструктора, богача Левассера. Летал, знали, отважно, был фаталист: «Э, месье, умирать суждено лишь раз», однако старался не подниматься в воздух (как и охотиться) по пятницам и тринадцатым числам.
Успех Реймсской недели превзошел все ожидания. Первый приз завоевал — и тотчас вложил в дело — Анри Фарман.
* * *Далее — взрыв. Вихрь, буря, шквал. Самое увлекательное, самое острое, щекочущее нервы зрелище предлагается богатой публике курортов Средиземноморья, самое доходное для владельцев отелей и казино. Что там рулетка, на которой ты выигрываешь или просаживаешь суммы порой огромные! Ведь на твоих глазах смельчаки выигрывают миллионы или проигрывают жизнь!
Авиационные «митинги» (так назывались состязания пилотов) служат рекламе модных товаров, магазинщики не скупятся на призы. Неделя в Канне; сумма призов в 1910 году — 100 тысяч франков. В Ницце — 250 тысяч. В игру включаются другие страны: Будапешт обещает 600 тысяч. Другие континенты: Египет, Гелиополис — 800 тысяч. В Мексике один из богатейших латифундистов Андре Гарза-Галаи жертвует миллион. Подсчитано, что всего на «митингах» 1910 года пилоты заработали более 4 миллионов. А сколько менеджеры, сколько устроители?
* * *Скрипят перья репортеров, стучат костяшки счетов.
«Знаете ли вы, риторически вопрошает фельетонист, что Шаляпин за минуту пения получает 350 франков, жокей Стерн в скачке на Венском ипподроме — 5 с половиной тысяч, а пилот Гео Шаве на «митинге» в Жювизи — 6 тысяч франков за минуту полета? Да простит меня профессиональные авиаторы, специалисты, рекордсмены, но я их не сравню с ласточкой, купающейся в воздухе. У меня для сравнения есть другая птица. Шантеклер. Петух. Птица французов и теноров. Ибо авиаторы при настоящем положении воздухоплавательных вещей — это не что иное, как тенора. «Душки». «Душка» Фарман. «Душка» Блерио. «Душка» Латам. Их задача — взять верхнее «до». Не сорвавшись, залететь на высоту 1500 метров. Бывает, и сорвется, Разобьется вдребезги…
Душка, браво!!! У каждого тенора есть свои психопатки. У каждого авиатора — тоже.
Как сообщают осведомленные французские газеты, Латам составил громадную коллекцию из женских записочек. Перед каждым полетом ему присылают шарфы, чтобы не простудиться на высоте. «Ради этого, — говорит француз, — я готов бесконечно подвергаться опасностям».
Луи Блерио жалуется «с милой томностью»: «Дамы присылают слишком много цветов… слишком тропических… с чересчур крепким запахом».
Эти люди живут широко и не отказывают себе ни в чем. Всему Парижу знаком красно-синий автомобиль Юбера Латама.
Тенора как тенора, и ничто теноровое им не чуждо. Верхнее «до» прекрасно, но только зачем праздновать его, как победу?.. Путь к завоеванию воздуха лежит все-таки через темные лаборатории и душные мастерские. Зачем простых «шантеклеров» называть орлами?»
Во все времена обыватель склонен был завистливо заглядывать в чужой карман. Верно, и жена охотника каменного века пилила мужа: «Рыжебородый надысь экую ляжку мамонта приволок — не иначе, по блату западню ему, ловчиле, выкопали. Ты ж, неумеха, телепень, улепетывал от саблезубого тигра, а мне бы как раз тигровую шкуру на набедренную повязку…»
* * *Фельетонист потрафлял, нет спора, чувствам низменным. Но, желая того или не желая, он точно подметил положение вещей на первом этапе авиатики.
Пилоты-спортсмены как бы вырвались со старта вперед, опередили конструкторов. Молодые, честолюбивые (да и сребролюбивые, не без этого), но прежде всего романтики, стремящиеся взмыть над серыми буднями, над обыденностью, над тихонькими крышами, под которыми их отцы-буржуа откладывали франк к франку, сантим к сантиму.
