Последний час рыцарей - Нанами Шионо

Георгий не всегда был монахом. После изучения древнегреческой философии и богословия он начал давать частные уроки. О его глубоких познаниях стало известно при дворе, он стал секретарем самого императора. Георгий посещал церковные соборы в Италии вместе с Исидором и Виссарионом. Однако в отличие от Исидора, который был на несколько лет старше его, Георгий, вернувшись из Италии домой, начал действовать против церковной унии.

Он, разумеется, обратил внимание на наступление новой эры для Италии — эры, полной энергии и кипящих жизненных сил. И Георгий не был против объединения двух церквей. Но он возражал (хотя это поддерживали Исидор и Виссарион) против объединения на условиях, поставленных католической церковью.

Из своих поездок в Италию Георгий вынес острое ощущение коренного различия византийской и западноевропейской цивилизаций. Невозможно было объединить церкви под эгидой католицизма, не уничтожив того, что можно назвать духом греческого православия. Последствием насильственного объединения стали бы многочисленные расколы внутри православной церкви, ее последующее полное исчезновение.

Георгий считал: лишенные объединяющего православия, он и его собратья по вере разделятся на просто греков, славян и армян.

Георгий, конечно, знал о том, что турецкий султан строил новую крепость на берегу пролива Босфор. Он разделял мнение советников императора о том, что это — предвестие падения Константинополя. Но с его точки зрения, даже если Константинополь падет вместе с Византийской империей, это будет лишь судьбой, ниспосланной Богом, божьей карой византийцам. Но предать свою религию, дабы защитить государство, станет кощунством. Какой истинно верующий пожертвует вечным спасением ради сохранения своей бренной жизни?

Георгий считал, что могучая вера православных христиан тех стран, которые уже были завоеваны турками, доказывала его правоту. Даже если бы они отбросили свои исконные традиции и умудрились скрепить воедино объединенную церковь, православные во всех странах, которые противились этому шагу, отвернулись бы от нее. Уж лучше потерпеть поражение от турок, но сохранить свою веру, нежели потерять заодно и православную церковь.

К такому заключению пришел Георгий, который заявлял, что любит Византийскую империю не меньше любого другого. Но для него внешняя угроза краха страны была лишь относительным соображением.

Многие греки разделяли его образ мыслей, и монастырь стал центром сопротивления делу объединения церквей.

Константинополь. Лето 1452 года

Среди тех, кто регулярно посещал келью Георгия, оказался один молодой итальянец. Это был его ученик по имени Убертино, которому недавно исполнился двадцать один год. Он родился на севере Италии, в городе Брешии, находившемся под протекторатом Венецианской республики. После изучения греческой философии ему захотелось углубить свои знания в самом центре эллинского мира. Он прибыл в Константинополь двумя годами ранее, весной, и был учеником Георгия более года.

Хотя обычно выходцы из Западной Европы, изучавшие греческий язык и философию в Константинополе, селились на участке вдоль залива Золотой Рог, известном как Латинский квартал, Убертино предпочел жить среди греков. В Латинский квартал он наведывался лишь затем, чтобы получить в банке венецианского торгового дома деньги, которые ему посылала его семья, или чтобы забрать письма с почты, находившейся в посольстве Венеции.

По правде сказать, Убертино, будучи католиком, не мог не испытывать некоторой неловкости, присутствуя при жарких религиозных спорах Георгия с другими монахами и посетителями. Но, привыкнув в какой-то мере ко всем сторонам византийской жизни (и к хорошим, и к плохим), он почувствовал, что уже не может с прежней легкостью делить вещи на приемлемые и неприемлемые (то есть те, которые жители Латинского квартала сознательно отвергали, более о том не задумываясь). Хотя уроки философии становились все реже и реже, молодой итальянец продолжал посещать своего наставника, его энтузиазм не ослаб. Юноша не принимал участия в дискуссиях и лишь скромно сидел в стороне от кружка, окружавшего Георгия. Хотя фанатичные греческие монахи игнорировали его, они по крайней мере его не поносили.

Убертино, разумеется, знал о крепости, строившейся на берегу Босфора, о которой только и могли говорить люди из Латинского квартала. Среди венецианцев, составлявших большинство тамошних жителей, число тех, кто воспринял эту угрозу достаточно серьезно, чтобы отослать из города своих жен и детей, увеличивалось с каждым днем.

Но летом в Константинополе имелось мало кораблей, пригодных для этой цели. Все купеческие суда пользовались преимуществами погожих летних месяцев, чтобы увеличить свои прибыли. Даже для того, чтобы переехать в венецианские протектораты (в Негропонте или на Крит), нужно было ждать до осени, пока вернутся корабли с Черного моря.

Греки, живущие по соседству с Убертино, реагировали иначе, чем те, кого они звали «латинянами». Они полагали: турки построили крепость, названную Румелихисар (что по-турецки означает «Римский замок», замок на европейской стороне), чтобы сдержать торговую деятельность латинян, плававших по Босфору, добираясь до черноморского побережья. Многим грекам не нравилось, что торговцы из Западной Европы используют их город для беззаботного самообогащения, они втайне были довольны тем, что торговля на Черном море станет затруднительной. Лишь очень немногие понимали, что на карту поставлено их собственное благополучие. Кроме того, в прошлом турки дважды пытались захватить Константинополь, и оба раза им пришлось снять осаду.

Немногие византийцы всерьез задумывались о том, может ли город пасть. Но случись даже самое худшее, они полагали, что тут можно только смиренно принять волю Господа. В своей истинно византийской манере греческие жители Константинополя сочетали в себе оптимистические надежды с фаталистическим мировоззрением.

Как-то раз после очередного собрания, на котором Убертино, не принимая участия в спорах, лишь слушал пылкие речи других, Георгий, к его удивлению, остановил его около выхода и попросил задержаться для беседы с глазу на глаз.

— Ты не думал о возвращении в Италию? У меня там не самая лучшая репутация, и я не смогу дать тебе рекомендательных писем. Но молодому человеку с твоими способностями окажется несложно найти себе хорошего наставника или занятие. Сегодня, пожалуй, греческую философию лучше изучать в Венеции, во Флоренции или в Риме, а не здесь. В Италии больше учителей и больше книг.

Убертино лишь поблагодарил наставника за заботу и вышел из монастыря. Разумеется, то, что сказал Георгий, было правильно. В отличие от купцов, которые блюли свои интересы, у Убертино действительно не было никаких причин оставаться в Константинополе. И все же ему сложно было окончательно решиться на возвращение домой. Он сам не знал, почему это так. Просто принять так быстро определенное решение казалось как-то странно. Быть может, он перенял византийскую привычку, которую латиняне всегда отвергали, — не видеть леса из-за деревьев.

Убертино давно уже не улыбался, но при этой мысли на его немного мальчишеском лице появилась веселая улыбка.

Галата. Лето 1452 года

С высоты Галатской башни открывался прекрасный вид на весь Константинополь, находившийся на противоположном берегу залива Золотой Рог. Виден был порт, где у причалов стояли группы торговых кораблей, а за ним — крепостная стена с башнями в стратегически важных местах. Там и сям в ней открывались ворота, через которые работники поспешно носили туда-сюда различные грузы на полуденном солнце. С этого расстояния они казались маленькими, как игрушечные солдатики, но все-таки достаточно крупными, чтобы их можно было сосчитать. За крепостной стеной виднелся Латинский квартал с его складами, торговыми домами и лавками. Порт всегда был полон людей, кораблей и товаров.

Собор Святой Софии занимал самую высокую точку в городе, из которой его купол возносился на еще большую высоту. Взглянув на запад, зритель утомился бы, считая колокольни многочисленных церквей, которыми славился Константинополь. В отдалении можно было различить высокий квадратный императорский дворец и крепостную стену, тянувшуюся до берегов Золотого Рога. Стоя на вершине башни и охватывая взглядом простор величайшего города Средиземноморья, Ломеллино почувствовал, как что-то сжалось у него в груди. По правде сказать, он чувствовал это каждый раз, когда стоял здесь.

«Почему из всех людей именно я впутался в эту неразбериху, притом — именно теперь?» Он тяжело вздохнул, не заботясь о том, что стоявшие рядом могли услышать его.

Анджело Ломеллино был подестой — магистратом генуэзского поселения в Галате, также известном под названием Пера. Этот квартал, расположенный напротив Константинополя на другом берегу залива Золотой Рог, сделался важным оплотом генуэзской торговли. Со своей «Генуэзской башней» в центре и крепостной стеной, тянувшейся до Золотого Рога и пролива Босфор, он находился исключительно во владении генуэзцев уже двести лет. Остров Хиос в Эгейском море, Галата и черноморский порт Каффа представляли собой три главных центра генуэзской торговли. Именно благодаря этим твердыням генуэзские купцы смогли окончательно превзойти своих давних соперников — венецианцев.