Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

Тем не менее мысль о том, что цивилизации нацелены в будущее, наводит на размышления и приобрела большое, хотя и не всегда признаваемое влияние. Она лежит в основе поэтической характеристики цивилизации, данной антропологом, склонным к размышлениям об истории: «цивилизация самых далеких целей», то есть преобразование общества, направленное в будущее, а не в прошлое[33]. Я подозреваю, что именно эта мысль побудила Кларка определить цивилизацию как общество, обладающее смелостью строить будущее; она отозвалась в пессимизме Шпенглера и в современной атмосфере, проникнутой опасениями перед будущим. То, что Поль Валери называл «кризисом духа», подкреплялось убеждением, что цивилизации — поскольку они напоминают живой организм — «смертны»[34]. «Цивилизация, знающая, что она смертна, — как заметил типичный комментатор, — не может быть цивилизацией в подлинном смысле слова»[35].

Ощущение обреченности, проникнутое пессимизмом, распространяется все шире по мере того, как двадцатый век демонстрирует все новые ужасы и катастрофы; но и период между двумя мировыми войнами был окрашен им.

Казалось, будущее принадлежит новым варварам, вообще отрекшимся от цивилизации, — коммунистам и нацистам, которые в своем стремлении уничтожить целые классы и народы отрекались от всяких человеческих ценностей. Михаил Тухачевский, лучший из генералов первой Красной Армии, грозил сделать так, что «мир опьянеет… мы войдем в хаос и выйдем из него, только полностью разрушив цивилизацию». Он хотел, чтобы Москва стала «центром мира варваров». Его программа достижения прогресса включала в себя сожжение всех книг, «чтобы мы могли окунуться в свежее дыхание невежества»[36]. Отказ от цивилизации на противоположном правом фланге был менее явным, но латентное варварство было столь же ужасным и столь же глупым. Если Тухачевский мечтал о «возвращении наших славянских богов», то нацисты фантазировали о древнем народном язычестве и превратили Heimschutz — сохранение германского наследия в чистоте — в мистический поиск каменных кругов на сельских дорогах[37]. Футуризм был направлением литературы и искусства, общим для обеих крайностей: война, хаос и разрушения прославлялись, традиции поносились и отвергались в угоду эстетике машин, морали силы и синтаксиса зауми[38]. Примерно в это же время, после публикации работы Маргарет Мид о сексуальном взрослении на Самоа, возникла новая угроза цивилизации — со стороны романтического примитивизма. Мид, опираясь скорее на фантазию, чем на полевую работу, нарисовала картину сексуально свободного общества, незатронутого «недовольными», которых психология обнаруживает в цивилизации. На ее Самоа нагие подростки свободно резвятся, не зная никакого угнетения и запретов[39].

Вторая мировая война не устранила эти угрозы, но как будто сделала цивилизацию менее достойной изучения. После ужасов Холокоста и Хиросимы вкус к систематическому изучению цивилизаций так и не приобрел прежней смелости. Время от времени критики продолжали указывать на ошибки и неверные допущения довоенных исполинов: я подростком прочел сокращенное издание первых шести томов Тойнби и, познакомившись еще в школе с безжалостным разоблачением Питера Гейла[40], решил никогда больше не возвращаться к трудам Тойнби. (Эту решимость я сохранял почти до завершения данной работы, когда обнаружил, что книги Тойнби полны мудрых мыслей). Филип Бэгли, которому больше удавалась критика чужих определений, чем создание собственных, закончил, к разочарованию читателя, тем, что приравнял цивилизацию к городам, что лишь переносит проблему на другой, еще менее удовлетворительный, термин[41]. Тем временем поклонники и последователи Тойнби, которым казалось, что они могут улучшить его наследие, проводили конференции и организовали нечто вроде движения — с весьма скромными результатами[42]. В тот же период социологи, которым цивилизация казалась потенциально полезной категорией, побуждали историков возобновить установление ее характеристик (правда, их почти не слышали) и предлагали сложные схемы «стадий», «фаз» и «циклов»: это скорее связано с тягой социологов к реальностям цивилизации, которые сложны и неуловимы и которые нужно расшифровать, прежде чем описывать[43]. Во время Второй мировой войны появилось множество американских учебников о «западной цивилизации»: я просмотрел лишь некоторые из них, но мне кажется, что их авторы брали на себя обязательство не сказать ничего нового. Наиболее привлекательные идеи этих десятилетий были предложены Кеннетом Кларком и Норбертом Элиасом.

Кларк, писавший для телевидения, находил концепцию цивилизации неудержимо привлекательной, возможно, потому, что ее очень трудно определить[44]. Элиас великолепно уклонился от обычного обязательства исследовать цивилизацию как предмет всеобщей истории. Он указывает — с гениальной способностью указывать на очевидное, однако такое, чего никто не замечал раньше, — что цивилизация — это западная концепция, опирающаяся на самое себя и беззастенчиво утверждающая, «что все в западном обществе за последние два или три столетия превосходит предыдущие или «более примитивные» современные общества»[45]. Он рассматривает историю в рамках того, что называет вежливостью или «политесом», — трансформацию стандартов поведения в западном обществе в соответствии с буржуазными и аристократическими ценностями современности, «переменами в сдерживании порывов и в поведении»[46], или того, что восемнадцатый век называл «усовершенствованием человека»[47]. Это был очень многообещающий проект, приведший к поучительным результатам; но все же это не изучение истории цивилизации — или даже малой ее части. Ибо хотя «цивилизация» — западное слово, в данной работе она является концепцией, переводимой в универсальные термины.

На протяжении холодной войны две группы исследователей считали, что цивилизация — предмет, достойный изучения: во-первых, историки древности и археологи (они использовали это понятие без теоретического обоснования)[48]; и во-вторых, немногие, верящие по сей день в прогресс. Из числа последних самым влиятельным и известным был Фернан Бродель. Термин «цивилизация» он использовал в своих трудах в рамках программы, способствующей тому, чтобы студенты и ученые мыслили широкими категориями. Самое полезное определение он приводит в работе 1963 года, написанной как учебник для средней школы. Иногда он применяет термин «цивилизация» как синоним слова «культура», а иногда как обозначение общества, которое, в его представлении, является последовательным образованием благодаря непрерывности, идентичности и единству идеологии[49]. Он также ставит знак равенства между «подлинной цивилизацией» и «оригинальной культурой»; под последней он понимает культуру новаторскую и отличную от других[50]. Он признает, что по крайней мере некоторые цивилизации можно классифицировать по их среде, и предлагает одну подобную классификационную группу, которую он называет «талассо-кратические»[51] цивилизации, дочери моря»; приводимые им примеры — Финикия, Греция, Рим и «собрание энергичных цивилизаций Северной Европы, сосредоточенных вокруг Балтийского и Северного морей, не забывая и Атлантический океан и цивилизации на его берегах», — рассматриваются в VII части этой книги[52]. Термин «талассократический» кажется неточным, поскольку такими цивилизациями правили обычно военные или землевладельцы, но все эти цивилизации действительно можно поместить под одним заголовком из-за господствующего присутствия моря.

Тем временем неутомимый учитель и прогрессист сэр Джек Пламб, последний английский виг, выпустил грандиозное собрание томов, которые должны были составлять «Историю человеческих обществ». Убежденность Пламба в том, что основа истории — прогресс, делало цивилизации темой его трудов, и это слово постоянно возникает в названиях книг собрания. На несколько лет раньше и без всякого теоретизирования и даже попыток объясниться вышла великолепная серия работ под общим названием «История цивилизации». Джон Парри, редактор серии и автор вступительного тома, занимал кафедру истории океанов и сосредоточился на истории морских коммуникаций и их роли в культурном влиянии Европы[53]. Все книги обеих серий были хороши, и многие заслуженно стали классикой, но ни в одной из них не рассматривается цивилизация. Это книги по истории, непонятно, что добавляет к ним употребление в некоторых названиях слова «цивилизация».