Злые игры. Книга 1 - Пенни Винченци

Поженившись, молодожены стали вести на удивление тихий и спокойный образ жизни; Бетси воспитали в убеждении, что жена обязана всячески ублажать мужа, чем она и занималась в меру своих способностей и умений, с полной самоотдачей, поведя дом с твердостью и уверенностью, удивившими даже Арабеллу. Бетси оказалась женщиной деловой, резкой, жесткой; но одновременно и нежной, и душевной, а для родившихся в 1935 году Малыша Фреда и в 1938 году Вирджинии она стала еще и любящей, заботливой матерью. И для нее самой, и для Фреда, мечтавшего о большой семье, о том, как у них будет много детей, жестоким горем и разочарованием стало то, что при появлении на свет Вирджинии, когда Бетси чуть не умерла во время родов, врач настоял на удалении матки.

Исходя из того, что у них обязательно будет много детей, Бетси настояла на покупке нового дома. Ей нравился их дом на 80-й Восточной улице в Нью-Йорке, куда они въехали год спустя после смерти родителей Фреда и где жили сейчас. Однако тот, что Фред II выстроил неподалеку от Ист-Хамптона, — большой и просторный, но чем-то похожий на сарай-переросток — она никогда не любила; ей всегда хотелось обзавестись солидным загородным домом, притом таким, который бы во всем отвечал ее вкусам.

— Ну хорошо, найди то, что тебе хочется, — заявил в конце концов Фред. — Только не морочь мне с этим голову до дня переезда. Если надо будет что-то подписать, я подпишу; но, кроме этого, я не хочу ни с чем иметь дело. Договорились?

— Договорились, — ответила Бетси и немедленно отправилась предупреждать шофера, что сегодня он ей понадобится: нужно будет свозить ее на Лонг-Айленд.

— Завтра переезжаем, — сообщила она Фреду в один из сентябрьских дней. — Предупреди Хадсона, чтобы вечером он отвез тебя в Хамптон, а не сюда. Больше от тебя ничего не требуется. Все твои костюмы уже там. Думаю, тебе там понравится.

Фреду действительно понравилось. Дом в Бичезе[3] гордо возвышался на высоких белых дюнах возле небольшой бухточки, по берегам которой океанский прибой намыл две неширокие, обращенные друг к другу полоски песка. Сам дом был весь белый, огромный и величественный, выстроенный в колониальном стиле; начинавшиеся сразу позади него просторные, казавшиеся безбрежными лужайки (усаженные белым делониксом — Бетси мечтала о таком обрамлении дома с того самого времени, как посмотрела «Унесенные ветром») переходили прямо в белые дюны. В доме было три больших зала для приемов, восемь спален, комната для игр и уютный кабинет; на участке вокруг особняка располагались теннисный корт, бассейн с просторными раздевалками, площадка, на которой маленький Фред мог играть в американский футбол, конюшня и огромный солярий с отапливаемой оранжереей — им пользовались в те дни, когда с Атлантики дул слишком резкий и неприятный ветер. Бетси отделала и украсила новый дом с большой сдержанностью (что было удивительно, особенно учитывая ее природную способность перебарщивать, проявившуюся в свое время в полную силу, когда по ее распоряжению были покрыты позолотой, в стиле Людовика XV, спальни в доме на 80-й Восточной улице); здесь же преобладали тона цвета морской волны, от бледно-голубого до зеленого, со всеми промежуточными оттенками; на медового цвета полированных деревянных полах лежали неброские ковры; мягкая мебель была обита ситцем, изобиловала в доме и плетеная мебель. Фред и дети, едва ступив в дом, сразу же влюбились в него; и уже под занавес самого первого дня их жизни на новом месте, в постели, нежно снимая с Бетси ночную сорочку, Фред заявил ей: этот дом в Бичез и то, как она его отделала и обставила, окончательно убедили его в том, что он женат на женщине, подходящей ему на все сто процентов и даже больше, и никаких дополнительных доказательств ему не нужно.

Вирджинии всегда нравился дом в Бичезе, она любила его, пожалуй, даже больше, чем другие члены семьи. В школьные каникулы она, Малыш и Бетси жили здесь, предоставленные самим себе; Фред приезжал только на уик-энды, и поэтому над ней не тяготела необходимость постоянно стараться чем-то угодить ему, добиваться его одобрения, делать что-то непременно лучше Малыша. Тут она могла расслабиться и побыть самой собой, понаслаждаться тихими радостями вроде прогулок вдоль моря, пополнить свою коллекцию морских ракушек, поиграть на пианино, почитать, спокойно проехаться верхом по берегу, не думая при этом о своей посадке, о том, как она держит поводья и не слишком ли медленно трусит ее пони. У Вирджинии было два пони; одного, которого звали Артур — маленького, серого, толстенького и спокойного, — она очень любила и чувствовала себя верхом на нем превосходно; другого, по кличке Нил, — норовистого гнедого, постоянно гарцующего и пританцовывающего, — она не любила и боялась; этот пони был словно создан для того, чтобы на нем красовались, и Фред, когда приезжал, всегда заставлял ее ездить именно на нем, требуя, чтобы она не отставала от Малыша, который скакал на столь же норовистом гнедом жеребце по кличке Кальпурний. Фред ехал обычно позади них на огромной гнедой охотничьей лошади, следя за каждым их движением и заставляя скакать как можно быстрее; это были не прогулки ради удовольствия, а сплошной кошмар. Вирджиния держалась в таких случаях в седле скованно, напряженно, стараясь убедить себя, будто бы и вправду управляет Нилом, и со страхом ожидала момента, когда Фред закричит: «Ну-ка, Вирджи, понеслись! Вперед, давай, давай!», — и буквально вся застывала, едва только Нил переходил на галоп: ее ужасала мысль, что она может свалиться, но еще больший ужас испытывала она от опасения, как бы пони не понес. Малыш обычно мчался впереди, нахлестывая плеткой Кальпурния и радостно крича от возбуждения что-то нечленораздельное; Фред скакал рядом с Вирджинией, требуя, чтобы она не отставала, и, несмотря на весь свой страх и ужас в такие минуты, Вирджиния не переставала ощущать, что отец недоволен ею и презирает ее. С подобных прогулок она возвращалась домой вся в поту, с серым от усталости лицом, ее трясло, нередко ей бывало физически плохо (но все равно она никогда не показывала Бетси пережитого страха, опасаясь, что та может рассказать потом об этом Фреду), и радовалась лишь тому, что на сегодня — а может быть, и на целую неделю вперед — все уже позади. На неделе же она нередко седлала Артура и отправлялась на прогулку вдоль берега океана, одна, медленным шагом или легкой трусцой; в таких случаях она испытывала истинное счастье и знала, твердо знала, что сидит на пони и управляет им гораздо лучше, чем во время верховых прогулок с отцом.

Малыша, которому с годами суждено было стать Фредом IV, с самого рождения называли Фредом Маленьким, и только в Гарварде он превратился уже просто в Малыша, хотя — тут ему повезло, так что его самолюбие и репутация никак не страдали от такого прозвища — ростом он был в шесть футов и четыре дюйма[4] и среди всех своих одногодков считался лучшим полузащитником. До сих пор, однако, он все еще не продемонстрировал никаких подтверждений того, что способен будет стать достойным преемником предназначенного ему банка; он был неглуп, обаятелен, обладал умением быстро схватывать, но необходимость усидчиво и напряженно работать вызывала у него отвращение; экзамены ему удавалось сдавать только при помощи испытанного временем метода — аврала в самую последнюю ночь; он постоянно перебирал лишнее со своего счета в банке и проводил массу времени не только на теннисном корте и спортплощадке, но и на танцах, вечеринках и в «Дельфийском клубе», где его немалые актерские способности находили прекрасное применение в студенческих капустниках и театральных вечерах. Весьма часто его можно было обнаружить в объятиях — а когда везло, то и в постелях — самых красивых девушек. Он унаследовал великолепную внешность своего деда: у Малыша были такие же густые светлые волосы, голубые глаза, какая-то удивительная, освещающая все лицо и очень заразительная улыбка; а еще от Фреда II ему достались ненасытное жизнелюбие и способность целиком и полностью отдаваться погоне за удовольствиями и наслаждениями, не задумываясь при этом об ответственности. Фред III, прекрасно помнивший отца и наслушавшийся в свое время разговоров и рассказов о том ужасающем состоянии, в которое поначалу вверг его отец «Прэгерс», изредка ловил себя на мысли, что Малыш как будто бы начинает повторять деда. Но его беспокойство на этот счет легко заглушалось любовью к сыну и гордостью за него — чувствами сильными и в самом прямом смысле слова слепыми. Вирджиния, которая по уму во всяком случае не уступала брату, но при этом безусловно больше и прилежнее трудилась, отличалась высокой ответственностью и моральной безупречностью, была бы счастлива умереть всего лишь за половину тех отцовских снисходительности и благоволения, что доставались Малышу.