Петр Великий. Его жизнь и государственная деятельность - И. Иванов

Своих учителей-иностранцев Петр долго считал за великих искусников и знатоков. Но то были все люди практические, ремесленники и военные, обладавшие крайне ограниченными теоретическими сведениями. Тиммерман, например, ошибался в простом умножении, как видно из задач, писанных его рукой в учебных тетрадях Петра. Но до этого Петру было мало дела. Тиммерман мог научить его обращаться с астролябией и вычислять, при каких условиях и на каком расстоянии бомба может упасть на данный предмет; составлял планы крепостей и руководил земляными работами. Карштен-Брант, наставник Петра в кораблестроении, – простой корабельный пушкарь, проживавший в Москве столярной работой. Он, конечно, не был достаточно посвящен в судостроение; но Петр держал его при себе как главного корабельного мастера, строил под его руководством яхты и фрегаты на Переяславском озере. Плотниками и матросами на судах были сам царь с “потешными” солдатами. Генерал Гордон тоже не отличался военными способностями и обращался с взрывчатыми веществами неумело. На маневрах то и дело происходили неудачи и несчастия. Однажды горшок, начиненный горючим веществом, опалил взрывом лицо Петра и поразил стоявших вблизи офицеров. Царь болел после того три месяца. На следующих маневрах пострадал сам генерал Гордон: выстрелом повредило ему ногу выше колена и порохом опалило лицо. На увеселительных фейерверках, которые так любил царь, нередко происходили подобные же истории: однажды пятифунтовая ракета, не разрядившись в воздухе, упала на голову какого-то дворянина, который тут же испустил дух; взрывом состава изуродовало Гордонова зятя, обожгло Тиммермана и до смерти убило трех рабочих. Но Петр продолжал довольствоваться подобными мастерами и наставниками. Они все же могли научить его тому, что никогда бы он не узнал от Зотова, Стрешнева, Голицына, от бояр и других русских.

Самым близким к царю человеком в то время был князь Борис Голицын, не уступавший в уме и образовании своему знаменитому двоюродному брату князю Василию. Но видно, так издревле водилось, что на Руси умный человек был или плутом, или пьяницей. Василий Голицын держал сторону Софьи, но робко и осторожно, воздавая должное почтение молодому царю и его родне. Борис, говоривший по-латыни, прямодушный, распорядительный, непоколебимо преданный Петру, даже под письмами своими к царю подписывался: “Бориско, хотя быть пьян”. Близким другом Петра был сын воспитателя его матери, Андрей Матвеев, знавший по-латыни, любитель чтения, проявивший особенное расположение к иностранцам. Все приближенные Петра были или лично преданные ему люди, совершенно безгласные перед его волей, или сгорали неудовлетворенной жаждой знания и сознательно тянулись к Западу.

Походы, осады и сражения чередовались с веселыми пирушками, в которых немцам принадлежала первенствующая роль. Петру не нравились скучные русские пиры, с пресными яствами, квасом и сладеньким медом. Немцы зазывали молодого царя к себе, в слободу, и там угощали его на славу.

До сих пор Петр не проявлял никакого интереса к государственным делам. На молодого царя несомненно производили сильное впечатление приемы посольства и дворцовые торжества. Он облекался в порфиру, надевал на голову венец, в руки брал скипетр, но едва ли понимал политическое значение тех действий и событий, в которых принимал участие. Даже приготовление к Крымскому походу и проводы войска увлекали его только своей внешней стороной.

Чтобы остепенить сына, мать его женила. Она надеялась, что молодая и красивая жена отучит царя от сумасбродных забав и опасных военных игр. Но вскоре после женитьбы Петр опять увлекся своим любимым занятием – судостроением. Как только вскрылись реки, он поскакал на Переяславское озеро. “Изволила приказывать быть в Москве, – писал он к матери, – и я быть готов, только, ей-ей, дело есть”. Через несколько времени он делится с ней своею радостью: “А у нас молитвами твоими здорово все. А озеро все вскрылось сего 20 числа, и суда все, кроме большого корабля, в отделке; только за канатами станет. И о том милости прошу, чтобы те канаты, по семи сот сажен, из Пушкарского приказу, не мешкая, присланы были. А за ними дело станет и житье наше продолжится”.

По древнерусскому обычаю, Петра признавали совершеннолетним, потому что он был женат. Время от времени молодой царь участвует в заседаниях Думы. 16 декабря 1687 года шведский дипломат сообщает: “теперь царя Петра стали ближе знать, так как Голицын обязан ныне докладывать е. ц. в. о всех важных делах, чего прежде не бывало”. Затем 10 февраля 1688 года: “Петр посещает Думу и, как говорят, недавно ночью секретно рассматривал все приказы”. И наконец 11 мая: “кажется, что любимцы и сторонники царя Петра отныне примут участие в управлении государством; несколько дней тому назад брат матери его Лев Нарышкин пожалован в бояре”. Партия молодого царя подымала голову.

Царевна Софья после вечного мира с Польшей присвоила себе титул самодержицы. “Для чего учала она писаться с великими государями обще? – говорила Наталья Кирилловна, – у нас люди есть и того дела не покинут”.

Между знатью было уже много сторонников Петра; они открыто выражали свое нерасположение к правительнице.

Царевна стала принимать необходимые меры самозащиты. В первых числах августа 1689 года она призвала наверх стрелецких начальников и держала к ним речь:

“Долго ли нам терпеть? Уж житья нашего не стало от Бориса Голицына да от Льва Нарышкина. Царя Петра они с ума споили, брата Иоанна ставят ни во что; комнату его дровами закидали, меня называют девкою, как будто я и не дочь царя Алексея Михайловича; князю Василию Васильевичу хотят голову отрубить, а он добра много сделал. Польский мир учинил; с Дону выдачи беглых не было, а его промыслом и с Дону отдают. Радела я о всячине, а они все из рук тащат. Можно ли на вас надеяться? Надобны ли мы вам? А буде не надобны, мы найдем себе с братом, где кельи искать!”

Стрельцы отвечали: “Воля ваша, государыня”. Царевна наградила их деньгами.

Настроение стрельцов переменилось. После казни князя Хованского и главных зачинщиков, они не доверяли правительнице и опасались гнева законного царя, за которого могли встать “потешное” войско и земское ополчение. Попытка Шакловитого вызвать новый стрелецкий бунт не увенчалась успехом. На предложение погубить приверженцев Петра одаренные деньгами стрельцы отвечали: “Буде до кого какое дело есть, пусть думный дьяк скажет царский указ, того возьмем; а без указу делать не станем, хоть многажды бей в набат”.

Ночью на 8 августа приказано было 300 строевым стрельцам идти в Кремль. Между ними нашлось несколько человек, решившихся донести в Преображенское. Они отперли церковь, позвали священника и, целуя крест и Евангелие, присягнули друг другу в верности. Двое стрельцов поскакали в Преображенское. В полночь прискакали они в село и велели будить царя. Петра будят, торопят к бегству, кричат: “Стрельцы идут в Преображенское!” Петр, не помня себя, вскочил с постели и в одной рубахе кинулся в конюшню. В соседнюю рощу принесли ему одежду. Вскочив на коня, он поскакал в Троицкую лавру. Утром утомленного, измученного царя сняли монахи с лошади и уложили в горнице на кровать. Со слезами на глазах рассказывал Петр игумену об ужасной опасности, грозившей ему из Москвы. Следом за царем прибыло “потешное” войско. Толпами шли к монастырю его придворные и приверженцы. Стали вооружаться, привозили порох, мортиры, пушки. Готовились к решительной борьбе. Вскоре приехали в монастырь мать, жена и сестра Петровы. На другой день выступил из Москвы Сухарев стрелецкий полк “с поспешанием для оберегания его, великого государя, и все его государского дому здоровье~ И был тот полк весь при нем в пути от Москвы до монастыря и в монастыре неотступно”.