Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

— Хочешь послушать песню?

Мариам опять пожала плечами.

Нилуфар включила проигрыватель в розетку, выудила из кармана под крышкой небольшой черный кружок, поставила на вертящийся диск и опустила странную изогнутую штуку. Заиграла музыка.

Я б написал тебе на лепестке цветка,Нашел бы восхищенные слова,Ты покорила мое сердце.Мое сердце.

— Ты слышала уже эту песню?

— Нет.

— Это из одного иранского фильма. Я видела у папы в кинотеатре. А ты не хочешь посмотреть кино?

Мариам и оглянуться не успела, как Нилуфар уперлась лбом и кулачками в пол, оттолкнулась ногами и — раз! — встала на голову.

— А ты так умеешь?

— Нет.

Нилуфар уже опять стояла на ногах.

— Могу тебя научить. — Девочка смахнула волосы с раскрасневшегося лица. — Ты здесь долго будешь жить?

— Не знаю.

— Значит, говоришь, ты мне сестра? А мама сказала — ничего подобного.

— Я никогда такого не говорила, — соврала Мариам.

— Нет, говорила. Только меня это не касается. Сестра ты мне или нет, мне все равно.

Мариам легла.

— Я устала.

— Мама говорит, в твою маму вселился джинн и она лишила себя жизни.

— Довольно! — вскричала Мариам и опомнилась. — Выключи, пожалуйста, музыку.

В этот день ее навестила Биби-джо. Шел дождь. Отдуваясь и гримасничая, толстуха рухнула на стул у постели Мариам.

— Для меня хуже нет сырой погоды, Мариам-джо. Просто наказание Господне. Иди ко мне, дитя мое. Иди к Биби-джо. Только не плачь. Ну же, ну. Бедняжка. Тсц-тсц. Вот ведь горе-то.

В эту ночь Мариам долго не могла заснуть, смотрела в окно на темное небо, прислушивалась к шагам на первом этаже, к шуму дождя во дворе, к приглушенным голосам за стеной. Стоило ей задремать, как ее разбудили крики. Несколько человек ссорились, только слов было не разобрать. Но голоса были злые, сердитые. Наконец, с грохотом захлопнулась дверь.

На следующее утро прибыл мулла Фатхулла.

Стоило Мариам взглянуть на своего старого друга, на его белую бороду и добрую беззубую улыбку, как глаза снова застлали слезы. Она спрыгнула с кровати, бросилась навстречу мулле, поцеловала ему руку. Мулла, как всегда, поцеловал ее в лоб.

Она пододвинула ему стул.

Фатхулла сел и раскрыл перед ней Коран.

— Пожалуй, не будем менять сложившийся распорядок, а?

— Мулла-сагиб, да не нужны мне больше уроки! Я давно уже знаю наизусть каждую суру и каждый аят из Корана[8].

Законоучитель улыбнулся и поднял руки вверх: сдаюсь, мол.

— Пойман на месте преступления. Но какой еще предлог мне придумать, чтобы повидаться с тобой?

— Просто приходите, и все. Безо всяких предлогов.

— Ты очень добра ко мне, Мариам-джо.

Мулла протянул ей свой Коран. Как учили, Мариам трижды поцеловала книгу, касаясь обложки лбом после каждого поцелуя, и передала законоучителю обратно.

— Как тебе живется, девочка моя?

— Я стараюсь держаться, — начала было Мариам и смолкла, стараясь проглотить комок в горле. — Но у меня в ушах все звучат слова, которые она сказала мне на прощанье. Она...

— Ней, ней, ней, — похлопал ее по коленке мулла Фатхулла. — Твоя матушка — да простит ее Аллах — была беспокойная и несчастливая женщина, Мариам-джо. То, что она сделала над собой, — великий грех. Перед самой собой, перед тобой и перед Господом. Конечно же, всемилостивейший Господь простит ее, но она очень огорчила его. Ведь жизнь священна, и тот, кто отбирает ее, — у другого человека или у себя — совершает великое зло в глазах Господа. Видишь ли... — мулла Фатхулла придвинул свой стул поближе и взял Мариам за руку, — я знал твою матушку задолго до твоего рождения, и она была несчастлива уже тогда. Семя зла было посеяно давно и попало на благодатную почву. Хочу только сказать тебе, что твоей вины в случившемся нет. Ты тут ни при чем, дитя мое.

— Я не должна была уходить. Мне следовало...

— Прекрати. Это пагубные мысли. Слышишь меня, Мариам-джо? Дурные, пагубные. Они несут муку. Вины на тебе нет. Никакой.

Мариам кивнула в ответ.

Как ей хотелось поверить мулле Фатхулле!

Только не верилось.

Прошла неделя. Однажды днем в дверь Мариам постучали. Вошла высокая белокожая женщина с рыжими волосами и необычайно длинными пальцами.

—  Меня зовут Афсун, — сказала женщина. — Я — мама Нилуфар. Почему бы тебе не умыться, Мариам, и не спуститься к нам?

Мариам ответила, что лучше останется у себя.

— На фамиди, ты не поняла. Тебе надо спуститься вниз. У нас есть о чем с тобой поговорить. Это очень важно.

7

Джалиль с женами расположились за длинным столом темного дерева. Мариам робко примостилась напротив них. В центре стола стояла ваза с цветами и запотевший кувшин с водой. Рыжеволосая Афсун, мама Нилуфар, восседала по правую руку от мужа, Хадиджа и Нарджис — по левую. На шеях у женщин — не на головах! — были небрежно повязаны тонкие черные платки.

Надо же, что-то вроде траура по Нане. Наверное, только что нацепили. Джалиль велел?

Афсун налила из кувшина воды в стакан и поставила перед Мариам на клетчатую салфетку.

— Еще весна не закончилась, а уже такая невыносимая жара.

И Афсун помахала ладонью перед лицом.

— Тебе удобно у нас? — У Нарджис маленький подбородок и курчавые черные волосы. — Надеемся, тебе у нас уютно. Это... тяжкое испытание... тебе, наверное, очень трудно. Очень непросто.

Прочие жены насупили брови и сочувственно закивали.

В голове у Мариам шумело, в горле пересохло. Она отпила из стакана.

За окном в саду (как раз за спиной у Джалиля) цвели яблони. На стене у окна висел черный деревянный шкафчик — футляр для часов и оправленной в рамку фотографии. С нее скалили зубы отец семейства и три мальчика. В руках все четверо держали огромную рыбу, чешуя так и сверкала на солнце.

— Значит, так, — начала Афсун. — Я... то есть мы... пригласили тебя сюда, чтобы поделиться радостным известием.

Мариам подняла глаза и заметила, что женщины переглянулись. Джалиль невидящим взглядом уставился на кувшин с водой. К Мариам обратилась Хадиджа (наверное, все было оговорено заранее), с виду самая старшая:

— У тебя есть жених.

Внутри у Мариам все оборвалось.

— Есть... что? — выговорила она непослушными губами.

— Хастегар. Жених. Его зовут Рашид. Его хорошо знает деловой партнер твоего отца. Рашид — пуштун, он родился в Кандагаре, но живет в Кабуле, в районе Дих-Мазанг. У него свой двухэтажный дом.

Афсун кивнула, подтверждая слова Хадиджи.

— И он говорит на фарси, как все мы. Тебе не придется учить пуштунский, — добавила она.

Комната крутилась у Мариам перед глазами, пол под ногами ходил ходуном.

— Рашид — сапожник, — опять взяла слово Хадиджа. — Только он не обычный уличный мучи, нет-нет. У него свой магазин, и он один из самых востребованных мастеров в Кабуле. У него заказывают обувь дипломаты, члены семьи президента — словом, важные лица. Так что ему есть на что содержать жену.

Мариам испытующе смотрела на Джалиля. Сердце у нее так и прыгало.

— Это правда? То, что она говорит, — правда?

Но Джалиль даже не взглянул на нее. Закусив губу, он не отрывал глаз от кувшина.

— Он, конечно, постарше тебя, — заговорила Афсун. — Ему... чуть за сорок. Самое большее — сорок пять. Скажи, Нарджис.

— Да-да. При мне девятилетних девочек выдавали за мужчин на двадцать лет старше твоего жениха, Мариам. Да и нам всем доводилось такое видеть. Сколько тебе лет, пятнадцать? Вполне созрела. В самый раз для невесты.

Женщины оживленно закивали. А как же сестры Мариам, Сайдех и Нахид? Им ведь тоже по пятнадцать. И обе они учатся в женской школе «Мехри» и собираются поступать в Кабульский университет. Вот они, наверное, еще не вполне созрели. Для замужества.

— Больше тебе скажу, — продолжала Нарджис, — его тоже постигли потери. Десять лет назад умерла при родах его жена. А три года тому назад его сын утонул в озере.

— Очень, очень печально. Он несколько лет искал себе жену, но подходящая все не попадалась.

— Я не хочу. — Мариам глаз не спускала с Джалиля. — Я не хочу замуж. Не заставляйте меня.

Надо требовать, а она просит! Да так жалобно!

— Веди себя разумно.

Мариам даже не обратила внимания, кто из женщин произнес эти слова. Она ждала, что скажет Джалиль.

Ведь не может же все это быть правдой!

— А то как бы тебе не пришлось всю жизнь прожить здесь!

— Ты что, не хочешь, чтобы у тебя была своя семья?

— Свой дом, дети?

— Под лежачий камень вода не течет.

— Конечно, лучше выйти за местного, за таджика, но у Рашида со здоровьем все в порядке, и ты ему интересна. У него есть дом и работа. Это самое важное, ведь так? А Кабул — прекрасный, потрясающий город. Нельзя упускать такую возможность. Другой такой может и не представиться.