Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Само собой разумеется, что разговор со мною докладывался командующим армиями и фронтами. К передаче командных функций в руки начальников штабов я был абсолютно несклонен. Да и командующие обладали для этого слишком самостоятельным характером.
Мне известны лишь единичные случаи, когда, со ссылкой на авторитет верховного командования, отдавались распоряжения, на которые бы я никогда не согласился. Когда мне становилось об этом известно, я принимал резкие меры.
На боевые участки и в штабы армий, где я не мог лично следить за событиями, верховное командование высылало для осведомления офицеров генерального штаба, чтобы непосредственно с места получать по возможности ясную картину действий.
Смена лиц на высших должностях была неизбежна. Перемены в командном составе производились по докладу начальника военного кабинета, а в генеральном штабе – по докладу начальника генерального штаба действующих армий. По существу, так же было и в мирное время. В единичных случаях смена высших начальников инициировалась и верховным командованием.
Такие перемены являлись необходимыми, чтобы поставить особенно опытных офицеров там, куда переносился центр тяжести боевых операций. Это облегчало руководство операциями, приносило пользу войскам и сохраняло человеческие жизни.
Во время особенно длительных боев, в особенности когда они протекали неудачно, приходилось сменять начальников штабов армий. Нервы этих лиц были беспрерывно невероятно напряжены и не могли выдерживать продолжительное время. Штабы отработанных в бою корпусов замещались на фронте другими. Смена вредила делу, но наносимый ею ущерб можно было сгладить. Целый штаб армии не мог быть сменен, с этим были бы связаны слишком большие трения в бесконечно многих вопросах, особенно в снабжении армии. Другого выхода не оставалось, кроме персональных смен. Вызываемое этим беспокойство надо было рассматривать как неизбежное зло.
Иногда во избежание ущерба в управлении войсками увольнение командующих и начальников штабов армий происходило по предложению верховного командования. Естественный упадок энергии у некоторых лиц ввиду продолжительности войны вполне понятен. К нашему счастью, это были совершенно единичные случаи. При всей добросовестности нельзя было не поступать жестоко и даже обойтись без несправедливости. Я предоставлял им широкое поле для оправданий, но если дело от их отставки страдало, то я чувствовал себя виновным, и никто не мог освободить меня от упреков, которые я себе делал.
Под сильным впечатлением событий 8 августа 1918 года я просил генерал-фельдмаршала уволить меня. Конечно, к концу войны тяжелое разочарование захватило и меня, однако я продолжал справляться со своими нервами.
Льеж
I
Штурм этой крепости – самое дорогое воспоминание из всей моей солдатской жизни. Это было непосредственным действием, в котором я мог драться как рядовой боец.
При возникновении войны я был командиром бригады в Страсбурге. Я долгое время служил в генеральном штабе. Под конец, т. е. с марта 1904 года по январь 1913 года, я работал с короткими перерывами в отделении по стратегическому развертыванию и был назначен его начальником. Я получил представление о нашей подготовке к войне и о соотношении сил наших и противников. Моей главной работой было стратегическое развертывание по указаниям начальника генерального штаба.
Стратегическое развертывание, состоявшееся в августе 1914 года, создалось на почве идей генерала графа фон Шлифена, одного из величайших солдат, которого когда-либо знал мир. Его план был составлен на тот случай, если Франция не уважит нейтралитет Бельгии или если Бельгия присоединится к Франции. При этих предпосылках вторжение в Бельгию главных сил германской армии получалось естественно. Всякая другая операция парализовалась бы постоянной угрозой из Бельгии правому флангу германской армии и исключала бы возможность быстрой развязки с Францией. А такая развязка была необходима, чтобы иметь возможность своевременно отвратить большую опасность русского вторжения в сердце Германии. Наступление на Россию и оборона на западе при существующей обстановке заранее означали бы, как это показали многочисленные военные игры, затяжную войну и были ввиду этого забракованы генералом графом фон Шлифеном.
Мысли графа фон Шлифена были применены к делу лишь после того, как не осталось никакого сомнения в поведении Бельгии и Франции. Насколько генерал фон Мольтке вступал в сношения с имперским канцлером фон Бетманом по вопросу о движении через Бельгию, я не знаю[3]. Мы все были убеждены в правильности шлифеновского развертывания. В нейтралитет Бельгии никто не верил.
При невыгодах нашего военно-политического положения в центре Европы, с врагами со всех сторон, нам приходилось учитывать значительное превосходство неприятеля; мы должны были вооружаться, если не хотели добровольно дать себя задушить. Что побуждало Россию к войне, и потому она беспрерывно усиливала свою армию, было известно. Россия хотела окончательно ослабить Австро-Венгрию и приобрести полное господство на Балканах. Во Франции с новой силой ожила мысль о реванше, старые германские имперские провинции должны были вновь стать французскими. События во Франции и введение там трехлетней воинской повинности не оставляли никаких сомнений в господствующих там намерениях. Англия с завистью смотрела на расцвет нашей промышленности, на дешевизну нашей рабочей силы и на наше железное прилежание. При этом Германия была самой сильной континентальной державой в Европе. К тому же она имела хороший и быстро развивающийся флот. Это заставляло Англию бояться за свое мировое господство. Англосакс почувствовал угрозу своей барской жизни. Английское правительство сосредоточило в Северном море и канале свои морские силы, центр тяжести которых еще недавно лежал в Средиземном море. Угрожающая речь Ллойд Джорджа от 21 июля 1911 года бросала слабый свет на намерения Англии, которые она исключительно удачно скрывала. Все с большей уверенностью надо было рассчитывать, что мы будем вынуждены начать войну и что это будет война, подобной которой еще не было на свете. Недооценка вероятных сил противников, имевшая место в невоенных германских кругах, была опасна.
Еще в последний час, осенью 1912 года, когда исчезло всякое сомнение в неприятельских намерениях и когда среди войск, сознававших свой германский долг, шла напряженная работа с железным прилежанием, я составил план значительного усиления боевых сил, который шел навстречу желаниям благоразумной части народа и проницательных парламентских партий. Мне удалось побудить генерала фон Мольтке обратиться с этим планом к имперскому канцлеру. Последний, вероятно, также считал положение весьма серьезным, так как он сразу выразил свое согласие. Имперский канцлер уполномочил военного министра разработать соответственный проект, но не ввел в свою политику хотя бы небольшие изменения, чтобы сделать ее более ясной, чтобы более определенно поставить ее цели и чтобы правильно учесть психику
