Дорогие мои мальчишки - Лев Кассиль

И только Капка шёл совсем пешком. Верхом на палочке он, ясное дело, уже давным-давно не ездил. На самокате прокатиться Капка был бы не прочь, но не к лицу бригадиру фронтовой бригады ремесленников скакать на одной ножке при всём честном народе. Вот если бы велосипед, когда-то обещанный отцом… Со звонком, фонариком, педальным тормозом, насосом и багажником… Но где уж в военное время думать о велосипеде, когда Риме скоро и пешком-то ходить будет не в чем!

Капка взялся за козырёк и, сдвинув фуражку слева направо и обратно, несколько раз потёр ею лоб, что было у него признаком глубочайшей и невесёлой задумчивости.

Да, забот хватало. Много их легло ему на плечи. За всё отвечал он, Капка, — и на заводе, в бригаде, и дома. Недаром соседки, носившие чинить ему ходики, примусы и плитки, говаривали: «Всё-таки как-никак мужские руки в доме».

А горе пришло в дом Бутыревых в первый же год войны. В мае сорок первого года мать уехала под Белосток проведать заболевшую сестру, которая там работала. И больше Капка не видел матери. Потом какие-то люди написали, что мать вместе с другими беженцами шла пешком по шоссе и на них в жаркий полдень среди поля спикировал немецкий самолёт и сделал один заход, а потом второй и третий. И на третьем заходе пулемётной очередью в упор скосил мать. В семье уже давно подозревали, что с матерью что-то неладно, но, когда пришло то страшное письмо от незнакомых людей, на руках у которых умерла мать, с горя словно заново содрали кожу, и оно зазияло всей своей безнадёжной достоверностью. Когда отплакались, отец сказал хриплым, незнакомым голосом: «Им же хуже: злее будем». И вскоре уехал на фронт, хотя у него была броня на заводе и его сперва не хотели отпускать. Было непривычно видеть, как этот коренастый, прежде весёлый, добродушный человек, внезапно осунувшись, твердил: «Нет, не уговаривайте, мою беду только ихней кровью оттереть можно, и вы мне не доказывайте…» И, наверно, беда долго не оттиралась, велика была обида и крепко томило горе этого славного человека, потому что уже через полгода был он награждён двумя орденами и медалью за неистовую отвагу в бою. Был он и у партизан, отличился под самой Москвой, потом сражался у Воронежа. Но вот уже четыре месяца не приходило писем, и Рима с Капкой старались не говорить про отца при маленькой Нюше.

В первую осень войны Капка пошёл в ремесленное училище. Теперь ему уже дали четвёртый разряд — он работал фрезеровщиком на Судоремонтном заводе в Рыбачьем Затоне. Тут чинились небольшие волжские пароходы, нефтеналивные баржи, ледоколы, землечерпалки. Капка перенял страсть отца ко всякому техническому ремеслу. Руки у Капки были действительно золотые. Он и прежде мог мастерить всякую всячину. Мастер Корней Павлович Матунин сразу отметил старательного и ловкого в деле паренька.

— В отца идёшь, в Василия Семёныча, — говорил мастер. — Соображение у тебя, Бутырев, имеется.

Капку никто не называл Капитоном Васильевичем, как иногда называют с полушутливым уважением хорошо работающих авторитетных ребят. В этом всегда есть чуточку снисходительного умиления. А Капку в училище и на заводе уважали по-настоящему, всерьёз, без лишних ахов.

«Работник!» — говорили про него. Только ростом он был ещё очень мал, да и годами еле-еле вышел для училища. Не в меру длинная шинель стегала его по пяткам. Издали казалось, что движется большая чёрная кадка, из которой торчит голова в фуражке. Но, когда дразнили его, мастер Корней Павлович Матунин останавливал задир:

— Шинелка, конечно, маленько свободна, а насмешки ни к чему. У Бутырева всё на рост покроено — и шинелка и работа сама. Всё чуток не по годам, чтобы развитию простор был. Ничего, подрастёт — догонит, войдёт в размер. Обуживать такого нет расчёта… А ты не слушай их, Бутырев, шагай себе.

И Капка шагал.

Он шёл сейчас, искоса поглядывая на свою тень, которая стала короче, так как солнце уже довольно высоко поднялось над Затоном. Хозяйки шлёпали бельём по воде у мостков. Рыбаки возвращались на исады после утреннего осмотра вентерей, и длинные остроносые лодки глубоко сидели в воде. Видно, богатый был улов. На берегу у клуба водников знакомые мальчишки играли в городки. Капка невольно замедлил шаг. Когда-то он был непобедим по этой части. Мало кто в Затоне имел такой точный удар и мог с одной биты выбить бабушку в окошке, или покойника с попом, или паровоз со стрелочником, или пушку, не завалив при этом ни одной чурки. Но теперь ему было не до этого: время пришло серьёзное. Некогда бросаться палками, да и поотстала, верно, рука, отвык глаз, нет уже, должно быть, прежней точности.

Когда Капка поравнялся с площадкой, где ребята играли в городки, там как раз была выложена самая трудная фигура — письмо. Четыре чурки, называвшиеся марками, лежали по углам квадрата, а одна стояла посередине городка. Это была печать. Капка с насмешливым сожалением глядел на игрока, который прокинул даром уже третью палку и только одной чуточку зацепил левую переднюю марку, что, по правилам игры, не считалось, так как сперва надо было выбить задние марки. Времени оставалось уже в обрез, надо было спешить. Но тут Капка не выдержал.

— А ну-ка, дай я распечатаю, живо только, — сказал он, подходя к играющим.

Мальчишки разом бросились собирать для него биты. Все знали, каким игроком был когда-то Капка Бутырев. Капка расстегнул пояс, потом шинель. Пояс бросил на землю, чтобы замах был свободнее, шинель спустил с левого плеча, ибо был он, как вам известно, левшой. Прикинул на руку несколько бит, одну за другой, выбрал сперва самую тяжёлую, прицелился, держа палку двумя руками, как ружьё. Потом, измерив расстояние до цели одним глазом, благо другой и закрывать особенно не приходилось сегодня, он резко отвел левое плечо назад, занеся биту далеко за спину, отступил и, коротко шагнув вперёд на черту, с силой метнул. С порхающим свистом понеслась бита к городку, раздался звонкий, будто на ксилофоне, удар — клёк! — и одной марки как не бывало. Не сходя с места, Капка нагнулся за второй битой, прицелился, отступил, шагнул. Мальчишки рты раскрыли от уважения. Исчезла вторая, задняя, марка.

Клёк!.. Клёк!.. Одна за другой Капкины биты выхватили из углов городка две передние марки. Теперь оставалась одна лишь печатка. Но это было уже нетрудное дело, и Капка, уверенный в успехе, решил блеснуть особым ударом. Он метнул биту с оттяжкой, так, что она полетела, вертясь на лету, как бумеранг. Искусство здесь состояло в том, чтобы рассчитать точно вращение биты, которая, казалось, сперва летела как бы с промашкой и вот уже словно миновала цель, но в самое последнее мгновение, развернувшись в воздухе, задним концом своим выбивала чурку из городка. Причём трудность была ещё в том, что, если бы чурка выкатилась за переднюю черту, удар был бы недействительным. Но удар был на славу, и печатка далеко отлетела в сторону, так что мальчишки, стоящие там поблизости, чтобы видеть своими глазами эту чудо-игру, присели: свистящая чурка едва не задела их по головам.

Капка обил ладонь о ладонь, сунул левую руку в рукав, застегнул шинель, стянул её кушаком и зашагал к заводу, провожаемый восхищёнными взорами мальчишек. Каждый из них видел, какая гуля была у чемпиона под глазом, но никто не спросил об этом у Капки, и только в душе ужасались мальчишки, какие же есть на свете силачи, если они осмелились поднять руку на такого парня, как Капка Бутырев.

Глава 8. История города Затонска и его окрестностей

Когда Капка скрылся в проходных воротах завода, слева, из-за опрокинутого дощаника на берегу, и справа, из-за угла амбара, высунулись две головы. Они тотчас исчезли. Потом над дощаником заблестело и кинуло зайчика в сторону амбара маленькое зеркальце. Из-за угла амбара вышел высокий парень, толстый и круглоголовый, и, тяжело, по медвежьему ступая, слегка переваливаясь, зашагал навстречу мальчугану в тюбетейке, который тут же перелез через дощаник. Они двинулись посередине улицы, ведшей к заводу.

— Видел, Тимка, как ему присадили под глазом? — спросил маленький.

— Есть будто, — буркнул большой. Вопрос был ему явно неприятен.

— Как же это ты вчера недосмотрел? А сказал — провожу. Эх ты, Тимсон!

— А если он мне не велел!

— Мало ли что! Надо было сторонкой идти, незаметно.

— Ладно, в следующий раз пусть только полезут ещё.

— «В следующий раз»! — кипятился маленький, развязывая и завязывая тесёмки над папкой, которую он прижимал локтем к боку. — Жди теперь! Что они тебе, каждый день будут, что ли?

— Ничего, ещё попадутся мне, — проворчал большой, которого товарищ назвал Тимсоном.

Это и были Тимка-Тимсон с Валерием Черепашкиным, которого попросту звали Валерка. Валерий Черепашкин занимался в историческом кружке затонского Дома пионеров. Он не расставался со своей папкой, в которой вечно таскал дневник для собственноумных мыслей и общую тетрадь, куда заносилась «История города Затонска и его окрестностей», ибо Валерка Черепашкиа был историком города Затонска и аккуратно записывал в свою памятку все выдающиеся события и явления и интересные случаи, которые были в городе. Впрочем, событий пока что было немного, и это очень удручало Валерку.