Con amore - Алексей Петров

пел Лёнька визгливо и чуть хрипло, стильно встряхивая косматой гривкой и отбивая подошвой ритм. Эту песню хорошо знали во дворе. Тогда почти все пацаны слушали «Голос Америки», но совсем не политику (кому нужна эта нудьга?), а, напротив, концерты популярной музыки по средам в восемь вечера. Радиостанцию находили на коротких волнах, и тогда сквозь шум и треск, сквозь рёв глушилок (все были уверены, что где–то на границе с Польшей стоят гигантские глушилки, предназначенные для того, чтобы мешать советским людям слушать гнусную крамолу с Запада) пробивался слегка надменный и очень–очень иностранный голос ведущего передачи Юрия Асмоловского. Послушать «Битлз» и «Роллинг стоунз» тогда можно было только по радио, отыскав на КВ «вражьи голоса». К этому времени уже закончился период «музыки на костях», когда рок–н–ролл записывался на использованных рентгеновских плёнках: все уже понимали, что такими доморощенными поделками можно испортить иголку проигрывателя, да и качество звука было не ахти. Купить же фирменный диск с «битлами», «криденсами» и «роллингами» было практически невозможно: пластинка стоила ползарплаты инженера. Вот и слушали «Голос Америки» и Би — Би-Си, где регулярно крутили и «Мишель», и «Естэдэй», и конечно же великолепный «Вавилон» — «рок–н–ролл всех времён и народов». Только гораздо позже Лёнька Ковалёв случайно узнал, что это вовсе никакой не «О, Вавилон», а «Can’t buy me love» («Любовь нельзя купить»), но в первое время никто английского не знал, поэтому пели то, что уже «перевели» на русский какие–то неизвестные умельцы:

Девки вьются,юбки рвутся,а битлы всё поют.О, Вавило–о–он!

Но всё же гораздо большим уважением у подвальной компании пользовалась музыка «русская», отечественная. И самой главной, самой «русской» из них была песня «про тягнычок», которую проникновенно, с душой, с надрывом исполнял конопатый пэтэушник Тарас Григораш, изредка забредавший в бойлерную на огонёк и звуки гитарных переборов. Все знали эту песню и раньше, до Тараса: её пел Юрий Никулин в фильме «Операция «Ы» («Постой, паровоз, не стучите, колёса…»), — но Тарас делал её оригинально, по–своему:

Почекай, тягнычок,и не ляпайте, колы.Кондуктор, натысни на гальма…

Особенно всем нравилась «роковая» фраза, которая в оригинале звучит как «Меня засосала опасная трясина», а в исполнении Григораша выглядела несколько иначе: «Мэнэ засмоктала нэбэспэчна трясонына…», — этот фрагмент пели хором, громко, с чувством.

Тарас был странным парнем. Отчего–то больше всего на свете он ненавидел лягушек и воробьёв и уничтожал их десятками. Оружием ему служила аккуратная маленькая рогатка, сделанная из жёсткой проволоки и резинки — «венгерки». Пульки для рогатки Григораш сворачивал из упругой алюминиевой жилки потоньше, и если такой снаряд попадал в цель, дичь падала замертво. Впрочем, иногда постреливали не только по воробьям — по девчоночьим ногам тоже любили. Весело был наблюдать, как поползёт вдруг капрон чулка на бедре у надменной прохожей, как взвизгнет, горько вскрикнет случайная жертва, растерянно уставится на свою ногу, зальётся слезами от боли и обиды… Лягушек Тарас называл «шкрэками», а воробьёв «жидами». Летом, «в сезон», он носил с собой шкатулку, где хранил самые дорогие ему охотничьи трофеи: лапки «шкрэков» и крылышки «жидов». Вся эта тошнотворная, уже попахивающая дохлятина выглядела мерзко, отвратительно. Но зато Григораш лучше всех во дворе играл на гитаре, поэтому ему до поры прощали бессмысленную жестокость в отношении к местной фауне. Тарас знал и «Серую юбку», и «Девушку из Нагасаки», и «Поручика Голицына», и «Дорогую пропажу», и «Колокола» («А я возьму и каждый ноготок перецелую, сердцем согревая»)… На радио и на телевидении эти песни, конечно, не звучали, но Григораш знал «городской фольклор» досконально.

Я футболистка, в футбол играю.Свои ворота я защищаю.А если в них заскочит мяч,тогда обидно, тогда хоть плачь.

Многим было известно, что у Тараса есть неплохая коллекция магнитофонных записей такой вот музыки и что он регулярно выходит в эфир по «местному радио». Главным источником музыкальной информации были тогда передачи городских радиохулиганов, которых, разумеется, никто хулиганами не называл: для тех, кто понимал в этом толк, они были «радиолюбителями». Выходили в эфир прямо из дому, где хранился самодельный радиопередатчик и катушечный магнитофон с записями. Придумывали себе названия «покрасивше» и с утра до ночи шаманили на средних волнах, где–нибудь на краешке шкалы. Сначала часа полтора–два бубнили о чём–то своём, переговаривались с такими же, как они, «любителями», справлялись о качестве звука и договаривались о дальнейшем сотрудничестве:

— На метре работает «Пиковая дама». Если кто слышит меня — приём… (Здесь следовала долгая пауза, сопровождаемая щелчками и треском.) Принимаю вас в числе сильных, модуляция пять–девять–пять, на кусок провода, коробка первого класса. Как слышите? Приём… (Пауза; в это время, очевидно, говорил второй «шарманщик», но радиослушатель его не слышал.) Я понял, понял… «Клён», я вас понял. Сейчас сделаю погромче. Посмотри, фонит или не фонит. Приём… (Пауза.) Ну, добро. Вас понял. Завтра, на этом же месте… (Пауза.) Да, в это же время… (Пауза.) У тебя, в общем–то, ничего, только на высоких немножко хрипит. (Они быстро переходили на «ты».) Ты там убавь… (Пауза.) Ладно, я у него спросю. Не гарантирую, конечно, что он согласится, но я спросю…

А потом, наконец, заводили музыку:

— На метре работает радиостанция «Братишка» (или «Пацанка», или «Вторая рота», или… да мало ли их было?). Всем, кто знает и слушает, — маленькая музыкальная передача… Там ребята с девятой группы — слушайте. Для Серёги с восьмого училища… Петро, Димка — для вас… Любашка с «Альфы», Галочка, Танюха, Натаха — для вас персионально. В общем, всем, кто знает и слушает, немного музыки…

Крутили, конечно, не Кобзона и не Кристалинскую. Для таких передач и музыка был соответствующая: «криденсы», «Битлз», «роллинги», а чаще ставили полуподпольных «русских» эстрадников, магнитофонные записи которых бог весть какими путями доходили до провинции, а на грампластинках этого не было. И ещё — песни под акустическую гитару, среди которых самыми приличными и благородными выглядели сочинения Владимира Высоцкого, всё же остальное звучало гораздо развязнее и грубее…

Как пойду я к другу Саше позднею порой.Познакомит меня Саша с девочкой одной.Как порядочный парнишка, я благодарю.На неё, как на машину, скоса посмотрю.Не течёт ли радиатор? Должен быть сухим!Не пробит ли карбюратор кем–нибудь другим?Для меня с моей сноровкой это всё пустяк.А затем к регулировкам приступаю так:первым делом поднимаю спереди капот,а потом уж продуваю бензовый проход.И идёт моя машина вдоль и поперёк,только задняя рессора плохо поддаёт.Вот!

Опасное, рискованное было это занятие — нелегальный выход в радиоэфир, и если уж ментам удавалось прищучить «радиолюбителя» с поличным, то меры принимались самые серьёзные: взимался с нарушителя крупный штраф, сообщалось о его подвигах по месту учёбы или работы, отбиралась вся радиоаппаратура в доме, включая телевизор, магнитофон и проигрыватель с пластинками, не говоря уж о передатчике и микрофоне. Поговаривали, что тем ребятам, которых ловили повторно, могли запросто дать срок. Но доморощенных радиостанций от этого меньше не становилось. По официальному радио слушать было абсолютно нечего. Подростки слонялись по двору с транзисторными приёмниками в руках и искали своих любимцев на средних волнах. В глазах незрелой ребятни местные «радиолюбители» были героями. Тарас Григораш, например. Часто кто–нибудь приносил в бойлерную свой «Альпинист» или «ВЭФ», и если удавалось отыскать на периферии шкалы станцию «Волчий билет», где гнусавый, сильно искажённый голос таинственно вещал под сурдинку свою извечное «Всем, кто знает и слушает…», мальчишки понимающе переглядывались, перемигивались и со значением вздевали глаза к небу:

— Григорашка… Тарас! Во даёт, бродяга!.. Ничего не боится!

А Григорашка, в краюху обнаглевший, выдавал в городской эфир записи собственного пения, похабень и матерщину. Кое–что этот бард местного значения сочинял сам, кое–что заимствовал у таких же «свободных художников», как он. Благодаря отлично налаженной рекламе на радио, эти песни мгновенно становились популярными.

Вдруг мелькнула предо мнойтолпа народу — боже мой!Кто толкнул меня ногойс такою силой?Метров пять я полз на попе,За мной парень из Европы,он на лыжах был, а я без лыж.Вдруг я слышу: «Боже мой!Он без лыж!» «А кто такой?»«Видно, пьяный или дурной…»

И вся тёплая компания в подвале, от мала да велика, дымя «Шипкой», то и дело «цыкая» слюной сквозь зубы и почти что в буддистском трансе подёргивая головами, слушала радио и вполголоса подпевала своему кумиру: