Золотой лис - Ежи Анджеевский

Для Лукаша не было сомнения, что после этого ему не миновать долгого разговора с матерью, и он был уверен: как только Эмилька уйдет, его сейчас же позовут. Он даже подумал было, не сделать ли вид, будто не слышит. Однако мать, по-видимому, учла эту возможность, так как сперва открыла дверь в коридор и только тогда позвала, — правда, совсем негромко, но зато весьма выразительно. К сожалению, такого зова нельзя было не услышать. Лукаш шепнул в сторону лиса:

— Ничего не бойся!

И пошел.

Мать сидела у себя за письменным столиком. Как только Лукаш вошел, она спросила:

— Лукаш, скажи мне, пожалуйста, что все это значит?

Не зная хорошенько, куда девать глаза, Лукаш стал искать для них какой-нибудь спасительной опоры. Сверх ожиданий он быстро нашел ее в своей разорванной подошве.

— Зачем ты запер Эмильку в шкафу? Что это за игра?

— Это не игра, — пробормотал он.

— Так в чем же дело?

— Потому что она глупая.

— А ты? По-твоему, это умно — запереть кого-нибудь в шкафу? Что ты сказал бы, если б тебя так заперли?

Лукаш пожал плечами.

— Я могу.

— Что ты можешь?

— Да в шкафу.

— Что ж, если тебе нравится, чтоб тебя запирали в шкаф, это твое дело. Но Эмилька, кажется, вовсе не просила, чтоб ее запирали.

— Потому что она глупая.

Мать некоторое время молча смотрела на него.

— Подойди поближе, Лукаш.

Он подошел без особой готовности.

— Что тебя так интересует в твоей туфле?

— Там дырка, — объяснил он.

Он поднял глаза на мать.

— Скажи мне, Лукаш. — Она притянула его к себе. — Эмилька говорит, что ты хотел показать ей какую-то тайну. Что это за тайна? Ты можешь мне сказать?

— Могу, — прошептал он.

— Ну?

— Потому что, понимаешь…

— Так.

— Ко мне пришел…

— Кто?

— Золотой лис… — еле слышно промолвил он.

И, боясь уловить на лице матери оттенок недоверия, снова стал искать глазами дыру в туфле. Но в голосе матери он не услышал никакой подозрительности.

— И где же он?

— У меня.

— Где это — у тебя?

— В шкафу.

Минуту царила тишина. Наконец он рискнул взглянуть на мать.

— Ты не веришь?

— Почему ж мне не верить? Ведь ты же не врешь? Правда?

— Ах нет! Он в самом деле пришел. Золотой.

— И ты хотел показать его Эмильке?

— Да. А она, глупая, ничего не видит.

— Погоди, Лукаш, — возразила мать, — постой; разве это хорошо — заставлять кого-нибудь насильно видеть золотого лиса?

— Потому что я хотел, чтоб она увидала.

— Но она все равно не увидала. Ты только напугал ее, а лису могло быть неприятно, что ты таким дурным способом его показываешь.

— Ты думаешь? — встревожился Лукаш. — Я перед ним извинюсь.

— А перед Эмилькой?

Минуту он боролся с собой, наконец решил:

— И перед Эмилькой тоже… А ты хочешь видеть золотого лиса? Пойдешь смотреть? Нет?

— Я не говорю, что не хочу. — Она погладила его по голове. — Но подумай, Лукаш, ведь лис пришел к тебе…

— И к тебе тоже.

— Допустим. Но это твой гость, и ты должен следить за тем, чтобы ему было у тебя хорошо.

— Ему очень хорошо, — заявил Лукаш.

— Ты в этом уверен? Ты думаешь, ему приятно, чтоб на него все время кто-нибудь смотрел?

— Совсем не все время. А ты можешь?

— Конечно, могу. Но условимся, что сегодня мы оставим его в покое, хорошо?

— А завтра придешь посмотреть? Ты в темноте увидишь…

— Об этом завтра поговорим…

К несчастью, на другой день и в ближайшие дни все так неудачно складывалось, что мать не могла посмотреть золотого лиса. То ее днем не было дома, то ей было некогда, то — опять оказия — нанести официальный визит лису не позволяло присутствие Гжеся. Впрочем, Лукаш не возобновлял своей просьбы; только два раза: один раз — вернувшись из детского сада, и другой — за ужином, — он пытался взглядом напомнить матери ее обещание, но в обоих случаях вынес впечатление, что мать не хочет понять его намеки. В общем, все домашние, включая и Эльзу, держались так, словно хорошо знали о присутствии золотого лиса, но не хотели говорить на эту тему. И что самое удивительное, даже Гжесь с того вечера, как Лукаш открыл матери свою тайну, изменился до неузнаваемости и ни разу не возвращался к этому вопросу. Точно так же и Эмилька, когда Лукаш на следующее утро объяснил ей, что имел добрые намерения и не хотел ее пугать, ответила, выпятив нижнюю губу:

— Я совсем не испугалась.

Она не производила впечатления обиженной или оскорбленной, но о тайне больше не расспрашивала и держалась так, словно вообще ничего не произошло.

Лукаш понять не мог, что все это значит. Почему все, как заговорщики, вдруг набрали воды в рот, словно взяв друг перед другом обязательство упорно молчать? Может ли быть, чтоб золотой лис на самом деле их не интересовал? Чтоб их не брало любопытство, как он выглядит и как великолепно светится в темноте? Почему эту тему так старательно избегают, осторожно обходя ее издали? А что все стараются пройти потихоньку мимо нее, это было для Лукаша совершенно ясно. И конечно, он мог бы быть доволен, что их обоих — его и лиса — оставляют в покое, если б вскоре не обнаружилось, что это не тот покой, какого можно себе пожелать.

Дружеские отношения Лукаша с лисом складывались как нельзя лучше, оставаясь неизменно искренними и нежными, но, при всем том, имели всегда несколько отрывочный и случайный характер, развиваясь не столько как хотелось и нужно было им двоим, сколько в зависимости от положения в доме. Так, например, все вечера для этой дружбы, в сущности, пропадали даром, так как Гжесь имел привычку читать в постели, а ясное дело, пока он не погасит свет и не заснет, о свидании с лисом нечего было и думать. Днем Гжесь готовил уроки, а по утрам?… Ах, об утренних часах лучше вовсе не говорить. Утром так мало времени, что еле успеваешь поздороваться. И мало-помалу Лукаш начал понимать, до какой степени горьки и отравлены чувством неудовлетворенности могут быть самые лучшие сердечные порывы, .когда ими нельзя поделиться с другими людьми. Оказывается, то, что надо хранить в тайне, обладает не только прелестью необычайного, но, кроме того, полно печали, тем более мучительной, что иногда трудно бывает определить, что преобладает в такой любви: счастье или боль. Оказалось также, что люди, даже самые близкие, черствы и плохо тебя понимают.

Несмотря на этот факт, Лукаш не потерял надежды, что наступит день, когда создавшийся в доме заговор молчания вокруг лиса распадется. Он не знал, как и когда это произойдет, но все время таил в душе уверенность, что решающий шаг в этом направлении будет сделан матерью. Порой он даже начинал подозревать, что мать давно уже нанесла визит лису, да кто знает, не вместе ли с отцом, — и если ничего об этом не говорит, то, может быть, только чтоб не сделать неприятное Гжесю, который, мы знаем, увидеть лиса попросту не мог.

Однако когда прошло несколько дней и в доме не случилось ничего, что можно было бы счесть предвестием назревающих перемен, Лукаш стал серьезно беспокоиться. Потерял аппетит, побледнел, ходил сонный и осовелый, так что однажды вечером на это обратил внимание отец и после ужина взял его к себе на осмотр.

Лукаш молча дал себя выслушать. Дышал обыкновенно и глубоко, носом и ртом, покашливал и снова дышал, поднимал руки кверху и вытягивал их вперед, наконец, послушно перестал дышать, когда отец, сказав: «не дыши!»— приложил холодный стетоскоп ему к сердцу.

Тут в кабинет вошла мать.

— Ну что?—спросила она.

Отец, выпрямившись, похлопал Лукаша по голым плечам.

— Все в порядке.

Но Лукаш хорошо знал, что это не так, хотя и в другом смысле. И в тот же вечер, воспользовавшись присутствием матери, что бывало не часто, постановил предпринять, не откладывая, важные, решающие шаги. Так удачно получилось, что на этот раз Гжесь погасил свет раньше обычного — еще не было девяти — и почти сейчас же заснул. Лукаш только этого и ждал. Он сел на постели, нашел ощупью туфли и тихо прошел в переднюю.

В обеих комнатах — материнской и кабинете отца — был свет, но одного Лукаш не предусмотрел: что мать может быть не одна. У нее был отец, они разговаривали, и, так как дверь в переднюю оставалась открытой, было отчетливо слышно каждое слово. Уже первая фраза, услышанная Лукашем, заставила его остановиться.

— Знаешь, меня тревожит Лукаш, — сказал отец. — Тебе не кажется, что с ним что-то происходит?

— Не знаю, — задумалась мать. — Мне иногда кажется, что мы попросту страшно мало знаем о наших детях. У нас на них никогда не хватает времени. Как будто живем вместе, а на самом деле каждый сам по себе.

— Разговаривал он с тобой когда-нибудь о золотом лисе после той истории с Эмилькой?

— О золотом лисе? — В голосе матери звучало удивление. — Нет, откуда же? Он, наверно, о нем забыл. Такие детские фантазии обычно недолго длятся.