У Белого Яра - Степан Сухачевский

Никандр замолк, с хитрецой взглянув на Пичугина.

— Славная притча, да только в толк не возьму, к чему она.

Старик ответил не сразу. Отвернувшись, сердито посапывал трубкой и, казалось, совсем забыл о собеседнике.

— Рос ты, Митя, хорошим парнем, среди мальчишек был вожаком, напрасно никого не забижал. Не давал спуску только кулацким сынкам да не любил волостного урядника. Помнишь, как сшиб его с седла? Сутки держали тебя за это в кутузке... Бог не обидел тебя и силой, и ростом, взяли тебя поэтому в гвардию, получил ты солдатского Георгия... С фронта вернулся человеком партийным, и наши деревенские избрали тебя своим делегатом на крестьянский съезд в Курган. Стал ты в уезде самым большим начальником по крестьянским делам... Вот и выходит, получил ты вроде ефрейторскую лычку, чуток даже повыше... И случилось с тобой, как с нашим Михаилом: не по той дорожке пошел...

Пичугин, слушавший до этого с рассеянным видом, вскочил, побагровев от волнения.

— Ну, знаешь, дедушка!

— А ты не кипятись, комиссар! Садись да слушай, что о тебе говорят...

Пичугин, овладев собой, покорно сел.

Никандр рассказал... В Моревском прошел слух, будто комиссары в Кургане живут, как прежде жили господа: отобрали у купцов дома и переехали в них. Хоромы у них полны прислуги. Буржуев обложили большой контрибуцией, деньги в банк не сдают, а тратят в свое удовольствие: каждую ночь устраивают балы да маскарады с музыкой, дорогими винами и закусками. Жены комиссаров вырядились, как барыни, целый день только и делают, что разъезжают по магазинам да по гостям.

— Какая чертовщина! — Дмитрий порывисто повернулся к Никандру. — Неужели, дедушка, ты поверил подлой кулацкой агитации?

Старик открыто посмотрел в глаза Пичугину, его сморщенное лицо засветилось многочисленными морщинками. Когда он заговорил, голос его звучал мягко:

— Что греха таить, было сумление...

— Спасибо за правду, дедушка!

— Батька твой давеча заходил, Рыжка в поскотине ловил, так сказывал, что ему от богатых мужиков житья не стало. Угрожать начали: «Скоро, мол, твой Митрий откомиссарит! За все, дескать, ответишь, безбожник!».

Пичугин молча вскочил на коня, пустил его вскачь. Никандр, проводив всадника любящим взглядом, заскреб в затылке: «Ладно ли сделал я? Как бы беды не случилось... Горяч больно!».

Бесхитростный рассказ сторожа разбередил в душе Дмитрия сомнения, неотступно преследовавшие его в последнее время: все ли сделано, чтобы обезвредить врага? В самом Кургане и по всему уезду остались еще буржуи — владельцы сельскохозяйственных заимок, торгаши, мельники, скотопромышленники. Они, лишенные былого могущества, затаили злобу на большевиков, на рабочих и деревенскую бедноту.

Старик не назвал тех, кто в Моревском клеветал на комиссаров, кто, оправившись от первого страха, начинал вновь запугивать крестьян. Дмитрий знал этих людей!..

У самой дороги, по которой ехал Дмитрий, виднелся старый заброшенный кирпичный сарай, когда-то принадлежавший Савве Попову. Здесь работала вся деревенская голытьба. Каждое лето, пока их не призвали в солдаты, на этом заводе работал и Дмитрий с братом Андреем. То был тяжелый, изнурительный труд: глину копали в карьере лопатами, таскали ее на ручных носилках, месили ногами. Воду брали из «мирского» колодца. Савва выстроил каменный магазин с двумя складами, поставил дом на каменном фундаменте, а потом стал выгодно сбывать кирпич курганским купцам, строившим в уезде хлебные амбары.

Савва часто разъезжал по торговым делам, в магазине хозяйничала его жена Варвара. Все знали скверную повадку этой сухопарой женщины: самую малость Варвара не отпустит без того, чтобы не оставить на весах один пряник или конфету; даже при продаже каленых семечек обязательно возьмет себе горстку.

Под стать Савве был в Моревском и другой мироед — Иван Марьянинов, державший волостную ямщину. Сытых и быстрых лошадей Марьянинова, с ременной сбруей, кожаными кистями и набором фигурных медных блях, с колокольчиками под расписными дугами, можно было видеть на любом тракте в Моревское — из Сычева и Марайской, Арлагуля и Лебяжья. В обычные поездки отправлялись ямщики, которых круглый год нанимал Марьянинов, но когда случалось отвезти какого-нибудь начальника из уезда, на козлы садился сам хозяин — грузный, с красным, словно обожженным, лицом, с крупным мясистым носом в сизоватых прожилках от беспробудного пьянства.

Вот об этих людях, еще недавно державших в цепких руках сельскую общину, с тревогой размышлял Пичугин, пока ехал поскотиной, растянувшейся на несколько верст. Сейчас, когда Курган пал и белогвардейский мятеж со дня на день мог распространиться в уезде, Марьянинова и Савву Попова опасно оставлять на свободе.

Дмитрий решил посоветоваться с председателем волисполкома Поповым (однофамилец Саввы; в Моревской, как, впрочем, и в любой сибирской деревне, проживало несколько семей, носивших одну фамилию, но не состоявших в родстве). Волисполком размещался в здании бывшего волостного правления, стоявшем при въезде в село, там, где зеленели тополя и клены. Оставив меринка у коновязи, Дмитрий пересек просторный двор, где под дощатым навесом стояли старая пожарная машина и рассохшаяся бочка, поднялся по крутым ступенькам крыльца в широкий коридор. В конце его находился кабинет Попова. Дверь оказалась закрытой, стук гулко отозвался в пустом коридоре.

Недоброе предчувствие росло, пока Дмитрий ехал к родительскому дому: он никого не встретил на улице. Была суббота; в такой день, как сегодня, даже в страдную пору село под вечер оживало: старики приезжали с поля попариться в жаркой бане, женщины выпекали хлеб на целую неделю, а парни и девчата были рады случаю скоротать ночь за околицей.

Выйдя на перекресток улиц, Дмитрий пристально посмотрел на Саввин дом, выделявшийся среди обычных крестьянских пятистенников. От высокой железной крыши, поставленной на два продольных ската, по углам стен спускались зеленые водосточные трубы; у самой земли они оканчивались фигурой, изображающей голову змеи с высунутым жалом; в зеленый цвет были окрашены и резные наличники на сдвоенных широких окнах.

Этот дом-громадина выглядел в деревне крепостью; рядом с ним возвышался большой кирпичный магазин с железными дверями и ставнями; к нему примыкали две кладовые, а свободные от строений промежутки двора были огорожены высоким забором. В ограду можно было попасть только через ворота, стоявшие на смоленых толстых столбах; они были закрыты не только ночью, но и днем, охраняемые одноглазым сторожем-татарином.

Дмитрию показалось, что из окон Саввиного дома, прячась за опущенные шторы, на него смотрели какие-то люди. Он стегнул меринка и через минуту спешился у знакомой с детства калитки. Привязав коня к палисаднику, вошел через открытую калитку во двор. У входа в плетеный пригончик полная немолодая женщина доила корову; под соломенным навесом худощавый старик смазывал передок телеги, приподнятый жердью. Повлажневшими глазами Дмитрий наблюдал за отцом и матерью, которые, занятые работой, его не сразу заметили.

— Ой, Митя приехал! — вскрикнула вдруг мать и, уронив подойник, кинулась к сыну.

Старик медленно обернулся, но ничем не выдал своего волнения. Деловито положив помазок в ржавое ведро, поднял подойник, из которого тонкой струйкой стекало молоко, вытер руки о голенища яловых сапог и только после этого сказал:

— Ну, здорово, комиссар! — и крепко обнял его, затем отстранил от себя, как бы желая получше разглядеть. Отец и сын стояли друг против друга, удивительно похожие: оба высокие, худощавые, с открытыми чистыми лицами, на которых лучились улыбчивые глаза; волосы у обоих были иссиня-черные, расчесанные на косой пробор. Кажется, сбрей старик свою окладистую бороду — трудно будет узнать, кто же из них отец, а кто сын.

Дмитрий пробыл дома недолго. Обрадованная Ульяна Ивановна без конца угощала его: стол в горнице уже не вмещал вкусной домашней снеди, а мать все подносила из кухни.

Дмитрий был рад, что мать часто отлучалась из горницы: он успел рассказать отцу о событиях в Кургане, о своем намерении проехать в Ялуторовск, чтобы закупить там оружие для партизанского отряда, который думает создать в Усть-Суерской волости. Егор Алексеевич сообщил, что в тот день, как Андрей с красногвардейским отрядом выступил на защиту Кургана, в Моревском стало твориться что-то неладное: Савва Попов и Марьянинов куда-то скрылись, в селе начали появляться нищенки, которые распускали всякие слухи; каждую ночь кто-то поджигает дальние леса, и волисполком наряжает мужчин тушить пожар. Вот и сегодня Попов уехал к урочищу «Свистуха».

Отец и сын решили, что Андрею пока лучше, уехать к Илье Корюкину в Менщиково, где его никто не знает; Попову, как только появятся Савва и Марьянинов, арестовать их и отправить в Усть-Суерскую.

Когда обо всем было переговорено, Дмитрий сказал дрогнувшим голосом: