Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник) - Коллектив авторов

Ватное оцепенение прошло. Танки продолжали ползти, ну и что?! Подумаешь, танки! Володя Сулима, комотд-первый, уже кричал своему пулеметчику: «По смотровым щелям бей!», а Близнюк деловито вынимал из подсумка гранаты, приговаривал: «Та йдить вже сюды». Главное они сделали: пехота осталась лежать у подножья холма.

На правом фланге роты, где склон был совсем пологим и по нему, выгибаясь, змеился проселок, первый танк ворвался на позиции. Взревел, перемалывая гусеницами окопчики, начал поворачиваться…. и вдруг дернулся, налетев на хлопок из-под днища, застыл. Готов!

Во взводе Калитвинцева кто-то вскочил навстречу другому танку, попытался замахнуться… упал, пробитый очередью. Но гранату его подхватили и докинули-таки! Второй! Получайте, гады!

Ротный не ошибся. Немцы отступили, оставив один танк на позициях оборонявшихся, а второй, покалеченный, но не обездвиженный, поспешил выйти из боя. Командир колонны понял, что артиллерии у защитников высотки нет, а терять бронетехнику за здорово живешь в его планы не входило.

Танки выстроились у подножья холма. Методично, словно на полигоне, не опасаясь ответного огня, принялись расстреливать линию обороны осколочными. И ничего нельзя было с этим поделать, лишь сжаться в комочек на дне окопа, ждать новой атаки. Надо было просто пережить артобстрел. Только слабой защитой оказались окопчики в полроста. Эх, была бы пушка…

И тут Илья понял: пушка есть! Немецкий танк стоит в двух сотнях шагов. Ходовая часть разворочена, но башня-то целая! И люк раскрыт – у экипажа нервы не выдержали, когда Геркины бойцы начали в упор лупить по смотровым щелям, уйти пытались.

Он закричал, не высовываясь из окопа:

– Сержант Гаевский! С танковой пушкой разобраться сумеете?!

Комотд ответил не сразу. Илья испугался было – убит?! – но тут же услышал:

– Попробую!

– Тогда по команде – за мной, к танку! Один, два – вперед!

Видно, не только Букину мысль о пушке пришла в голову. Едва вскочил, глядь: Герка с одним из бойцов уже на броне. Немцы рядом со своим танком не били, берегли, Калитвинцев без помех юркнул в люк, захлопнул. А пару минут спустя башня начала разворачиваться.

Первые два Геркиных снаряда легли мимо. Но третий припечатал прямиком в двигатель, и хвост черного дыма пополз над стоящими в ряд танками. Есть!

После такого удачного выстрела Герке нужно было уходить немедленно, потому что торчащий посреди холма танк сразу же стал мишенью, и добрая половина орудий била теперь по нему. Но Калитвинцев не ушел. Успел выстрелить еще дважды. В танки больше не целил, понимал, что не успеет пристреляться, бил осколочными по степи, где залегла немецкая пехота. А потом оглушительно грохнуло, расплескивая пламенем, тяжелая танковая башня, словно спичечный коробок, отлетела метров на десять. От прямого попадания сдетонировал боезапас…

Еще через несколько минут немцы опять пошли в атаку. «Огонь! Огонь!» – закричал Илья и за себя, и за командира второго взвода. Но какими же редкими в этот раз были винтовочные щелчки! И, конечно, они не могли положить живую серую цепь, бегущую в поднимающейся за танками пыльной туче.

– Синельников! Синельников! – орал слева Гаевский. – Почему пулемет молчит?!

– Убило Синельникова!

– А с пулеметом что? Пулемет цел?! Да мать же вашу! Товарищ лейтенант, слышите, – первое отделение молчит. Неужто всех накрыло? Или в щели позабивались, как крысы? Я к ним, гляну, а?

– Я сам. Ты со своим пулеметом разберись.

– Лады!

В первом отделении Илья нашел одного живого. Боец Коваленко, пацан еще, восемнадцать весной исполнилось, лежал на дне окопчика, трясся какой-то мелкой, отвратительной дрожью.

– Боец, взять винтовку! Стрелять нужно!

Коваленко затравленно сжался, вытянул вперед левую руку. Гимнастерка на предплечье была разорвана, перемазана кровавой грязью.

– Товарищ лейтенант, так раненый я, раненый…

– Ты что?! Какая рана, это царапина! Вставай! Что у вас с пулеметом?

– Убило всех… кажись.

Он еще поскуливал, но уже поднимался. Букин ткнул ему в руки винтовку.

– Прикрой меня. Я к пулемету, посмотрю, что там…

И вдруг бруствер рядом с лицом начал вспухать, становиться на дыбы, обвалился сверху безмолвной черной стеной…

Коваленко продолжал скулить на дне окопчика, зажимая руками живот:

– Дяденька, не надо, пожалуйста, не надо… Я убитый уже, честно, убитый…

Скулил и смотрел вверх. Там, вверху, над развороченным бруствером, стоял немец с плоским, будто игрушечным, автоматом. Молодой, не намного старше, чем Коваленко, с тонкими губами и одутловатым лицом. Стоял, слушал, склонив голову набок. Понимал ли, о чем ему говорят?

Автомат в руках немца дернулся, и грудь Коваленко провалилась тремя маленькими дырочками. Скулеж оборвался на полуслове. И стало тихо. Где-то дальше, за линией обороны, за холмом, ревели танки, но вокруг было тихо, лишь время от времени – чужая, лающая речь и короткие выстрелы.

Немец повернул голову к Букину, повел автоматом. Ждать, когда тот вновь дернется, Илья не стал, закрыл глаза. В голову ударило, будто оглоблей. И все потухло.

Дворик утопал в майском кипении яблонь. Утопал в тяжелом, дурманящем, солоновато-сладком аромате. Страшном аромате крови и смерти. И мама сидела на лавочке у порога, смотрела остановившимися, невидящими глазами. И рядом сидела Лариска, почему-то маленькая, десятилетняя, баюкала куклу, приговаривала: «Тише, тише, не плачь. А то немец услышит, придет…»

Немец уже был здесь, слышал. Молодой, с одутловатым лицом, кривил тонкие губы, вел стволом автомата. И проваливалась маленькой дырочкой тряпичная грудь куклы, а потом…

Илья открыл глаза. Поднимать веки было тяжело, они словно стали свинцовыми, занемели, но он сделал это. И голову повернул к развороченному брустверу, стряхнул придавившую спину землю.

Почему-то все начиналось сначала. Танки ревели, взбираясь на склон, серая живая цепь бежала следом в пыли – немцы шли в атаку. Но ведь они уже были здесь – или это только привиделось?

Раздумывать не оставалось ни времени, ни сил. Илья отхаркнул соленый скользкий сгусток, захрипел:

– Взвод, огонь! Рота, огонь!

Тишина. Ни выстрела в ответ. Илья приподнялся над бруствером, обвел взглядом позиции своего взвода, потом второго, первого. Только перепаханная снарядами, утрамбованная гусеницами, напитанная кровью земля. Не привиделось, значит. Роты больше нет, все убиты. Все! И некому больше защитить… Одутловатый немец кривил тонкие губы, плоский автоматик в его руках неспешно расплевывал смерть… Ну нет, так не будет!

Илья обернулся к лежащему на дне окопа расстрелянному Коваленко. Наклонился, принялся трясти за плечо.