Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник] - Ата Каушутов

— Будь спокоен, дорогой Баллы-ага. Ты же знаешь: Акджамал нема, как могила.

Баллы-мулла надел калоши и направился к воротам, боязливо озираясь на собаку.

— Ничего, ничего, Баллы-ага, не бойся, я придержу пса, — сказала ему вдогонку Акджамал, которой теперь уже не терпелось, чтобы гость поскорее ушел.

Оставшись одна, Акджамал села и с упоением стала перебирать в уме всех колхозников, подыскивать, к кому бы первому броситься ей поутру с этой поразительной новостью. Она бы уже и сейчас ринулась к соседям, но они, как видно, легли слать — в окнах не было света. Приходилось скрепя сердце ждать утра.

Акджамал не сиделось на месте. Она вставала, садилась, снова вставала. Волнение ее было столь велико, что она едва нашла в себе силы лечь в постель. Да и в постели долго не могла уснуть. За ночь она хорошо продумала новость, которую наутро собиралась преподнести всему селу, добавив, разумеется, при этом от себя кое-какие существенные «подробности».

А Баллы-мулла, выйдя из дома Акджамал, прямиком направился к матери Эссена и немало напугал эту почтенную женщину таким поздним посещением. Вообразите же себе ее изумление и гнев, когда она услышала из уст кузнеца о цели его прихода!

Вернувшись домой ни с чем, Баллы-мулла улегся спать, но и ему не спалось в эту ночь, сон бежал от его глаз. Ворочаясь под своим верблюжьим одеялом, Баллы-мулла думал:

«Пойду-ка я завтра сам в артель. Накую ножичков для ковроткания и пойду… Гюзель увидит ножички и подойдет поговорить со мной. «Дорогой уста-ага, — скажет она своим певучим голоском, — какие чудесные ножички! Как я рада, что ты заглянул к нам в артель. Очень тебя прошу, поточи нам ножницы, отремонтируй поломанные гребни…» А я тут приложу руку к сердцу и молвлю: "О прелестная Гюзель! Приказывай! Ты только приказывай, а я сделаю все, что ты велишь!»

От этих мыслей сладкая истома разлилась у толстого кузнеца по всему телу, он, наконец, уснул.

Продрав глаза с первым рассветным лучом, Баллы-мулла наскоро поел и отправился в кузницу. Оставиз без внимания все прочие заказы, он принялся ковать ножички. До обеда сделал шесть неплохих ножичков, из которых два были даже лучше других — над отделкой их он особенно потрудился. Один из них предназначался для Гюзель, другой — для Огульбике. Эта молоденькая женщина из ковроткацкой артели давно пользовалась симпатией кузнеца. Положив ножички на полку, он закрыл кузницу и пошел домой.

Дома жена уже собирала обед, но Баллы-мулла от волнения совсем лишился аппетита. Он вынул из ковровой сумки небольшое зеркальце, ножницы и пинцет и вышел из дома. Присев прямо на солнцепеке на крылечко, он принялся волосок за волоском выдергивать бороду, которая буйно и беспорядочно росла у него на подбородке и на щеках. Совсем уничтожить это волосяное украшение Баллы-мулла, однако, не решился, а остальную укоротил ножницами. Все же от этой операции лицо его изменилось до неузнаваемости.

Провозившись с бородой около часа, Баллы-мулла, наконец, удовлетворенно вздохнул: кинул на себя последний взгляд в зеркало и поднялся с крылечка. В это время дверь дома отворилась, и старшая дочка Баллы-мулла, высунув наружу голову, спросила:

— Отец, ты почему обедать не идешь?

— Обедайте сегодня без меня, я занят, — сказал Баллы-мулла важно. Он наполнил водой кумган, у мы лея и вымыл голову. Потом вошел в дом, достал полотенце, утерся, и, расчесав остатки своей бороды, смазал их вазелином. Его жена и дети уже сидели за обедом. Бибиджемал спросила:

— Почему ты не обедаешь, Баллы?

Но тут взор ее упал на его бороду, и она схватилась за ворот, что, как известно, служит в наших краях выражением крайнего изумления и ужаса.

— Что ты наделал, Баллы! Побойся бога! Постыдись людей! Что это за клочки шерсти торчат у тебя на подбородке? Где твоя борода? К лицу ли тебе такое? Засмеют тебя колхозники!

— Ну и пусть. Разве я не хозяин своей бороды? Сегодня я стал ею недоволен и пожелал укоротить, а завтра, может и совсем истреблю.

— Ну, ну… Дело твое. Только всем нам за тебя неловко как-то.

Баллы-мулла молча натягивал на ноги новые коричневые полуботинки.

— Куда это несет тебя нечистая сила? — заметив его усилия спросила Бибиджамал. — Чего ты наряжаешься?

— Я приглашен в гости, — спесиво сказал Баллы-мулла. — Достань мне новую рубашку и штаны.

— Вот оно что! — сказала Бибиджамал. — Ну, ну…

Она убрала грязную посуду, свернула скатерть, положила ее в нишу в стене и, подойдя к чувалу, достала оттуда рубаху и штаны.

— Вот, получай.

Баллы-мулла оделся, посадил на голову тюбетейку и, не сказав больше ни слова, вышел.

Он направился к кузнице, взял там приготовленные утром ножички, завернул их в чистый платок и двинулся в ковроткацкую артель, которая находилась на другом краю села.

Шагая по дороге, бывший мулла размышлял о том, как будет он объясняться с Гюзель, и испытывал при этом немалое волнение.

«Как мне к ней приступиться? — думал он. — Может быть, лучше всего для начала выразительно подмигнуть ей? А ну как ей это не понравится? Нет, лучше, пожалуй, здороваясь, хорошенько стиснуть руку. А вдруг она не поймет, что это значит, и обидится? Нет, так тоже не годится. Надо действовать через Огульбике. Эта девушка сметливая, шустрая, она тоже в городе жила, знает все тамошние обычаи. Она и одевается по-городскому…»

Занятый своими думами, кузнец проходил по узенькому переулочку между домами, который упирался в большую дорогу, делившую надвое наш аул. Дорога эта вела в город, и ка ней, шагах в ста от проулка, стоял дом ковроткацкой артели.

На правой стороне проулка, возле дувала, мирно дремала небольшая лохматая собачонка, и Баллы-мулла, который отчаянно боялся собак, опасливо покосившись на лохматого стража, благоразумно свернул к левой стороне.

«Как бы проклятая не укусила!» — подумал он, не сводя исполненного подозрения взора с собачонки и не замечая, что еще более грозная опасность подстерегает его с другой стороны. В воротах дома на левой стороне проулка лежал большой белый пес. Странная фигура, которая бочком пятилась через улицу, все время оглядываясь назад, показалась псу подозрительной, и он солидно тявкнул. От неожиданности и испуга Баллы-мулла пронзительно взвизгнул и бросился бежать, а этого, как известно, терпеть не могут все собаки. Пес прыгнул сзади на Баллы-муллу и отодрал от его рубахи огромный лоскут, после чего, удовлетворившись добытым трофеем, вернулся на место, а Баллы-мулла припустился дальше, даже не заметив с перепугу, какой урон нанесло его костюму это нападение.

— Чтоб твоя собака откусила тебе голову! — кричал он, когда пришел, наконец, в себя и увидал, что преследование окончено. Он надеялся, конечно, что эти слова долетят до хозяина собаки.

Выйдя на большую дорогу, Баллы-мулла снова приосанился, достал из кармана гребенку, расчесал бороду и пошел дальше, высоко подняв голову и выпятив живот. Жаль, что не мог он в эту минуту полюбоваться на себя сзади!

Отворив дверь в ковроткацкую артель, мастер шагнул в комнату, где женщины и девушки работали, склонившись над коврами, и огласил ее громким приветствием:

— Добрый день, красавицы!

— Здравствуйте, Баллы-ага! Ты что-то редко стал к нам захаживать, — отвечали ему. — Нам бы вот ножи поточить не мешало.

Баллы-мулла стоял спиной к двери, и ковровщицы не могли заметить приключившейся с ним беды.

— Зато сегодня я к вам не с пустыми руками явился, — сказал Баллы-мулла, ища глазами Гюзель. — Я принес хорошие ножички.

— Вот за это спасибо, — сказала Огульбике. — Если ты будешь нам почаще помогать, станешь у нас желанным гостем.

— Я теперь с божьей помощью часто буду вас навещать, — торжественно пообещал Баллы-мулла. — Я сегодня видел председателя колхоза, и он мне такое задание дал… — И, наклонившись к пожилой женщине, которая сидела ближе всех к двери, он спросил негромко:

— А где же ваш председатель?

— Она недавно куда-то отлучилась, — последовал ответ.

В эту минуту отворилась дверь, и в мастерскую вошла еще одна молоденькая ковровщица. Сделав два шага, она внезапно замерла на месте, и глаза у нее стали совсем круглыми от удивления. Потом, прикрыв рот рукой, девушка прыснула со смеха. Все ковровщицы, оторвавшись от работы, посмотрели на нее с недоумением.

Баллы-мулла тоже не мог не обратить внимания на этот девичий смех, прозвучавший у него за спиной. Он повернул голову, глянул через плечо, а затем, желая получше рассмотреть смешливую девицу, повернулся к ней.

Тут спина кузнеца Баллы предстала ковровщицам во всей своей красе, и они возвестили об этом таким дружным взрывом хохота, что Баллы-мулла вздрогнул и в полном недоумении снова обернулся к ним лицом. Во время этих телодвижений лохмотья рубашки болтались у него за спиной, словно ослиные уши, но сам обладатель их все еще ничего не замечал, Однако он уже чувствовал себя неловко и, чтобы скрыть свое замешательство, тоже рассмеялся, вернее выдавил из себя насильственный смешок, как бы давая этим понять, что он понимает причину смеха работниц и готов приобщиться к общему веселью. Все еще хихикая, Баллы-мулла принялся расхаживать по мастерской, а это только подливало масла в огонь и давало повод к новым взрывам хохота… В конце концов смех стал настолько безудержным, что сколь ни был наш Баллы-мулла самодоволен и туп, а догадка о том, что женщины смеются над ним, в конце концов промелькнула у него в голове. Тогда он перестал шагать по мастерской и в недоумении уставился на ковровщиц.