У рояля - Жан Эшноз

9

Вас же, напротив, я знаю очень хорошо и вижу насквозь. Вы, конечно же, вообразили, что Макс был одним из этих ловеласов, этих старых обольстителей, может быть и симпатичных, но все же довольно пошлых. Роза, Алис, а теперь женщина с собакой заставили вас создать образ мужчины, погрязшего в любовных авантюрах. Вы сочли, что этот образ довольно банален, и вы, возможно, не так уж не правы. Но все же вы не правы, потому что в жизни этого музыканта из трех женщин, о которых до настоящего момента шла речь, одна оказалась сестрой, вторая воспоминанием, а третья всего лишь видением. Других нет, так что беспокоились вы напрасно. Итак, продолжим.

Все время, пока они пили кофе, Паризи не отрывал взгляда от Алис, а когда она ушла, он сказал, что им пора отправляться и что машина стоит на улице Клиньянкур. Макс облачился в свою униформу пианиста. И хотя он одевался без нервозности и даже с непривычным спокойствием, от него сбежали еще две пуговицы. Одна поспешно закатилась под шкаф, другая ушла в подполье, скрывшись в трещине паркета. Должно быть, настала особая пора в жизни гардероба Макса, этакая пуговичная осень. Поскольку времени на розыски беглянок уже не оставалось, а призванная на помощь Алис констатировала, что она не успеет исправить положение, Максу пришлось заменить сорочку от смокинга на более повседневную. Это было досадно, но другого выхода не было, и вскоре они, усевшись в «вольво» Паризи, поспешно отбыли в направлении Шестнадцатого округа, который, если смотреть со стороны Шато-Руж, находится практически на другом краю Парижа — своего рода Новая Зеландия в пределах города.

— Скверно, — буркнул Паризи, — в центр лучше не соваться.

В самом деле, из-за непрекращающегося дождя на дорогах, как обычно, не замедлили образоваться пробки. Чтобы не терять времени в забитом машинами Париже, решили ехать кольцевыми бульварами.

Оставив позади прямую улицу Клиньянкур, они вскоре свернули направо, на улицу Шампьоне, через нее добрались до бульвара Пуассоньер и оттуда выехали на внешние бульвары, на тротуарах которых тот тут, то там стояли очень молодые женщины: нигерийки, литовки, молдаванки, словачки, албанки, женщины из Ганы, Сенегала, с Берега Слоновой Кости.

Стоя под зонтиками в весьма откровенных платьях, они практически постоянно находились в поле зрения одной из четырех категорий мужчин. Во-первых, за ними присматривали сутенеры, турки или болгары, которые, подробно проинструктировав своих подопечных, — не меньше тридцати заходов в день, а если будет меньше двадцати пяти, я тебе ноги вырву, — сидели, удобно устроившись, в тепле своих многоцилиндровых машин. Во-вторых, сами клиенты, вниманию которых девушки день и ночь предлагали себя, декламируя, словно заученное стихотворение, свое классическое заклинание, с паузой посередине: пятнадцать евро — минет, тридцать евро — любовь. В-третьих, девушками интересовались силы правопорядка. Эти чаще всего появлялись ночью, но не особенно усердствовали: «Здрасте, здрасте. Полиция. Документы, пожалуйста. Как, нет? Ну хотя бы ксерокопии». Не говоря уже о четвертой категории — телевизионщиках, тщательно следящих за тем, чтобы во время вечернего показа тысяча первого репортажа на эту тему лица ночных тружениц в соответствии с законом о защите частной жизни должным образом затушевывались. Начиная с бульвара Сюше эти молодые женщины и девушки, многим из которых еще не было восемнадцати лет, встречались все реже и реже, а на бульваре Буленвилье и вовсе исчезли. Именно туда, к Дому Радио, и вел машину Паризи.

Запись должна была состояться в восемнадцать часов, но потребовалось еще некоторое время, чтобы освоиться в студии, уточнить детали с осветителями, звукорежиссерами и уладить два-три вопроса с оркестром, хотя все уже давно было отработано во время многодневных репетиций. Затем приступили к гриму, люди подходили по трое, занимали три кресла, стоящие перед зеркалом, и попадали в руки специалисток; некоторые из них были довольно хорошенькие, хоть и делали свою работу с вежливым равнодушием. Впрочем, гримировали только солистов и дирижера. Оркестровая масса по большей части осталась в своем естественном виде, если не считать меланхоликов и сангвиников, на лица которых все же легло немного пудры. Несмотря на то, что оркестру был необходим минимум пространства, студия все же оказалась намного более тесной, чем это виделось на экране, но с телевидением это происходит постоянно: пространство, экран, идеи, проекты — все там становится меньше, чем в обычной жизни.

После того как голос ниоткуда завершил обратный отсчет, концерт начался. Дирижер был удручающе жеманен. С застывшей улыбкой на лице он делал в воздухе плавные и обволакивающие движения, осторожно подавая разным группам оркестрантов тайные знаки, прикладывал палец к губам и не в такт покачивал бедрами. Глядя на него, музыканты тоже вовлеклись в эту игру: воспользовавшись эпизодом в партитуре, позволяющим ему блеснуть и на несколько тактов выделиться из общей массы, гобоист изобразил на лице выражение крайней сосредоточенности, которое дало бы ему право на крупный план. Немного позже, благодаря нескольким выразительным фразам, два английских рожка также зрелищно исполнили свои соло. Макс, быстро растеряв последние остатки страха, что еще преследовал его днем, и сидя за роялем, начал немного скучать и, в свою очередь, стал строить гримасы и хмурить брови. В зависимости от характера пассажа он то совершенно втягивал голову в плечи, то, наоборот, внезапно выпрямлялся и улыбался инструменту, улыбался произведению, музыке и себе самому — надо же и себя не забыть.

Затем, когда все закончилось, пора было возвращаться домой. Подумав, что в таком виде его лицо выглядит более симпатичным, Макс решил не смывать грим. Паризи, извинившись, сказал, что не сможет отвезти его обратно, и, поскольку дождь прекратился, Макс пошел пешком. По Гренельскому мосту он добрался до Лебединой аллеи, этого спинного хребта реки, с равномерно чередующимися скамейками и деревьями, вдоль которого он проследовал до моста Бир-Хаким, а взобравшись на него, попал на станцию Пасси. Его план состоял в том, чтобы, сев в метро на 6-й линии, оказаться на Этуаль, там сделать пересадку и доехать до своей станции Барбес. Станция Пасси производит очень приятное впечатление, можно сказать, она очень просторная, даже шикарная, и над ней, подобно флагманским кораблям, нависают громады многоэтажных домов, такие красивые, что кажутся необитаемыми и попросту нарисованными.

В ожидании поезда Макс спокойно стоял на платформе. Когда подошедший поезд выгрузил одних пассажиров и принял других, на противоположной стороне остановился другой состав, идущий в обратном направлении, в сторону Насьон. Как и предыдущий, он сначала опустел, потом вновь наполнился. Макс зашел в вагон и встал возле застекленной двери — и кого же он увидел, или решил, что увидел, в стоящем рядом поезде? Конечно, Розу.

Розу, одетую в темно-серый костюм и светло-бежевый, несколько помятый летний плащ из поплина, стянутый ремнем на поясе. Макс не помнил, чтобы она когда-нибудь так одевалась, но, если не считать одежды, за истекшие тридцать лет она почти не изменилась.

10

Скорее! Хотя сигнал, предупреждающий об отправлении, уже прозвучал, Макс отчаянно ринулся вон из вагона, боком протиснулся между створками дверей, которые, закрываясь, на мгновение зажали его плечо, прежде чем он успел выскочить на платформу. Сквозь четыре слоя оконных стекол стоящих рядом составов он снова попытался разглядеть Розу. Его поезд умчался по направлению к Этуаль, стал хорошо виден другой состав, потом тронулся и он, а Макс так и не успел убедиться, действительно ли в нем была Роза. Он не мог бы сказать с уверенностью, что это и в самом деле была она, но хотя она мелькнула перед ним на несколько мгновений, он решил, что сходство несомненное. Сходство было даже в этом плаще, и хотя Макс никогда на ней такого не видел, ему показалось, что в нем он узнает ее манеру одеваться, с поправкой на прошедшие годы.

Уверенности не было, да и какая тут могла быть уверенность? Перепрыгивая через ступеньки, Макс бросился бежать по переходу на противоположную платформу, стараясь успеть к следующему поезду, что, как ему показалось, заняло у него безумно много времени. Затея была абсурдной. Преследование в метро невозможно, хотя, с другой стороны, почему бы и нет? В ожидании поезда, чтобы как-то убить время, он стал лихорадочно перечитывать правила для пассажиров, лишний раз удостоверившись, что среди пяти категорий тех, кто имеет право бесплатного проезда, в списке по-прежнему фигурируют, хоть и на последнем месте, лица без обеих рук, следующие без сопровождающих. Поезд прибыл, Макс зашел в вагон. Несмотря на то, что внутри было много свободных мест, Макс остался стоять возле двери, откуда он мог лучше видеть станции по пути следования. Когда поезд, выехав из района Пасси, проезжал по мосту Бир-Хаким, Максу открылся вид на Сену, затем в перегонах между станциями он снова мог разглядывать город.