Гибель Гражданина - Дональд Гамильтон

Я уже пришел в себя. Слишком быстро все стряслось. Три часа назад я, мирный гражданин и счастливый муж, застегивал "молнию" на вечернем платье жены, которую похлопывал по задней части, давая понять, что она привлекательна и радует меня своим наличием. На тот момент гибель девушки, хорошенькой собеседницы, явилась бы ужасным несчастьем. Теперь это стало досадной мелочью. Девушка оказалась пустой фишкой в игре без правил. Она была мертва, а мы никогда особо не заботились о мертвых. Живые, шатавшиеся поблизости, заботили куда больше.

Мак, подумалось мне, действительно играет на огромную ставку, ежели получил разрешение отправлять на тот свет любого, каким-то образом помешавшего беднягу. При необходимости мы и сами такое проделывали, но - в Европе и на войне. И бедняги эти были тогда подданными вражеской страны. А в мирное время, своих же людей!.. Немного чересчур - даже для Мака.

Еще секунду я смотрел на мертвую девушку, испытывая, невзирая ни на что, странное чувство утраты. Она была славной девочкой; да и не так уж много на свете хорошеньких девиц, чтобы почем зря пускать их в расход.

Я вздохнул, отвернулся, вышел из ванной, пересек гостиную, отомкнул оружейный шкаф и вынул двенадцатикалиберный дробовик. Пыль долгих лет покрывала его. Я смахнул ее, заглянул в ствол, наклонился, вынул из ящика с патронами три заряда картечи и вогнал их в магазин и камеру. У дробовика было дульное приспособление, переменный чок, позволяющие пользоваться одним и тем же ружьем и по куропатке с двадцати ярдов, и по гусю - с шестидесяти. Я перевел чок на максимальное рассеивание - впрочем, не настолько большое, чтобы не всадить каждую из девяти картечин в человеческую - возможно, женскую - грудь при выстреле внутри гостиной.

Мы с Маком не виделись очень долго, а люди его, сдавалось, по-прежнему играли наверняка. Я, разумеется, числился посторонним, несмотря на условные знаки. Мертвое тело в моей ванне вряд ли могло считаться выражением залога дружелюбия. Судя по всем обстоятельствам, вскоре надлежало ждать визита, и я надеялся, что старую любовь и дружбу прежних дней будет еще радостнее вспоминать, если в руках у меня окажется что-нибудь смертоносное.

Я возвратился в ванную, прислонил дробовик к двери, засучил рукава рубахи и склонился над Барбарой Эррерой. Самое время - избавляться от брезгливости и деликатности, нажитых после войны. Следовало точно выяснить, как она умерла. Спереди следов насилия не было видно. Но я сразу же обнаружил шишку на голове и пулевое отверстие в спине: длинные волосы и тыльная часть платья пропитались кровью. Следопыта можно было не звать. Ее захватили врасплох, оглушили, отнесли в ванну, чтобы сразу смыть кровь, а затем прикончили из маленького пистолета, звук выстрела которого заглушили толстые адобовые стены.

Я предполагал, чьим пистолетом орудовали, и догадку мою подтвердила закатившаяся под умывальник двадцатидвухкалиберная гильза. Наверняка моим. Тина предпочитала европейские карманные револьверы с миллиметровым калибром, а Фрэнк Лорис метким стрелком не выглядел. Его револьвер, ежели таковой имелся вообще, палил бы разрывными пулями и оставил бы от человека мокрое место. Что-нибудь наподобие "магнума-45" или 357... Они, похоже, измыслили хитрую затею, - во всяком случае, решили заручиться моим содействием. Выглядело это именно так. Я осторожно опустил мертвую девушку и внезапно почувствовал что-то между ее лопаток. Твердое, продолговатое, несуразное под окровавленной тканью пышного платья.

Ошеломленный, я поспешил удостовериться. Очертания были несомненны, хотя подобную штуку мне довелось видеть лишь однажды. Я даже не потрудился стянуть с Барбары одежду, ибо уже знал, что увижу плоские маленькие ножны с маленьким плоским ножом. Симметричное вытянутое лезвие и грубая ручка, склепанная из двух фанерных полосок. Острие и кромки отточены, однако не слишком: никто не делает метательные ножи из хорошо закаленной стали, если, конечно, не желает расколотить их при попадании.

Не ахти какое оружие - ловкий человек успеет увернуться, толстое пальто остановит подобный нож, и все же он окажется кстати, когда на вас нацелят дуло и прикажут поднять руки, а еще лучше - сомкнуть их на затылке. Скользните пальцами под эти длинные, удобные волосы, под воротник - и вы опять вооружены. Бывают положения, при которых даже пять дюймов не слишком острой стали могут сверкнуть в воздухе и спасти вам жизнь.

На сей раз не получилось. Я медленно разогнулся и отправился мыть руки. Мое мнение о Барбаре Эррере претерпевало значительные изменения.

- Приношу извинения, девочка, - сказал я, оборачиваясь. - Выходит, ты не пустая фишка?

Вытирая руки, я задумчиво глядел на нее. Затем обыскал досконально. Кроме ножа, у Барбары имелась маленькая кобура, пристегнутая над коленом, - вот почему девушка облачилась в пышное индейское платье!

Кобура была пуста. Я смотрел на мертвое хорошенькое лицо.

- Прости, детка. Ты бы спросила, я объяснил бы тебе, что из этого получится. Ты не с теми связалась. Ты умница и красавица, но с первого взгляда любому ясно, что тигриной закваски тебе не хватало. И все же ты надула меня, признаю.

В дверь студии чуть слышно постучали. Я взял дробовик и пошел открывать.

Глава 9

Она стояла на пороге- тонкая, похожая на флейту, благодаря узкому, длинному черному платью, сшитому по последней моде. Быстро вошла и, протянув руку в черной перчатке, осторожно прикрыла дверь. Наряд был тот же, что и на вечеринке, - норка и все прочее. Я шагнул назад, оставив между нами стратегическое пространство.

Тина посмотрела на мое лицо, потом на руки, державшие дробовик. Я не целился в нее - когда в человека целишься, нужно спускать курок, однако дуло глядело вперед. Тина медленно сняла норковую пелерину, свернула пополам, перебросила через руку - ту самую, в которой была маленькая черная сумка на золотой цепочке.

- Почему ты не выключил свои дурацкие прожекторы?

- Чтобы вам не было слишком удобно. Она медленно улыбнулась.

- Хорошо встречаешь старого друга. Мы же друзья, - правда, cheri[3]?

У Даррелов Тина говорила без акцента, да и француженкой в действительности она не была. Я не знал ее национальности. В те времена об этих вещах не спрашивали.

- Сомневаюсь. Мы перебывали кем угодно за очень короткое время, но друзьями, кажется, не числились.

Она снова улыбнулась, изящно повела плечами, взглянула на дробовик и замерла, ожидая моего очередного хода. Ходить надлежало с умом. Угрожать ружьем и не стрелять можно лишь известное время: затем положение становится смешным; и положение, и ты сам.

Нельзя было становиться смешным. Нельзя было признавать себя старой верховой лошадью, которую чуть ли не из милости забирают с пастбища на короткую прогулку рысью - перед последней прогулкой на бойню Я еще годился не только на собачьи консервы. Так я надеялся. Во время войны я сам командовал парадами - чуть ли не с первого дня. Даже той операцией, где повстречался с Тиной: сам разрабатывал планы, сам отдавал приказы.

Мак или не Мак, но если меня втягивали в новое дело, - а мертвая девушка в ванной большого выбора не оставляла, - я намеревался командовать. Однако, глядя на Тину, я понимал, что потребуются усилия. Она здорово изменилась за годы, прошедшие после того дождливого дня, когда мы впервые встретились в баре, пабе, бирштубе или бистро - выбирайте сообразно своей национальности, - в Кронгейме, крохотном городке, французском, невзирая на звучное тевтонское название.

Тогда она выглядела одной из множества потасканных девиц, отъедавшихся на немецких офицерских харчах, покуда их соотечественники подыхали с голоду. Я вспомнил тонкое тельце в облегающем сатиновом платье, тонкие прямые ноги в черных шелковых чулках и несуразно высокие каблуки. Вспомнил большой красный рот, бледную кожу, тонкие крепкие скулы; живее всего вспоминались огромные фиолетовые глаза, такие же мертвые и пустые, как те, которыми Барбара Эррера смотрела на хромированные краны. Вспомнил, как эти казавшиеся безжизненными глаза дико и яростно сверкнули, заметив мой сигнал в темной, прокуренной комнате, сотрясавшейся от немецких голосов, немецкого хохота - громкого, наглого хохота победителей.

Пятнадцать лет назад... Мы были парой диких, коварных юнцов, я - лишь немногим старше. Теперь, на фоне грубо оштукатуренной стены, в моей студии вырисовывался элегантный силуэт взрослой женщины. Она оформилась, у нее появился прекрасный цвет лица. Она стала старше, здоровее, привлекательнее, а вместе с тем гораздо опытнее и опаснее.

Тина глядела на дробовик.

- Ну, Эрик?

Беспомощно махнув рукой, я прислонил ружье к стене. Первая стадия окончилась. Интересно, что вышло бы, окажись я безоружным.

Она улыбнулась.

- Эрик, liebchen[4], я так рада тебя видеть. - Ласковые словечки зазвучали теперь по-немецки.