Любовь дерзкого мальчишки - Элизабет Вернер

— Благодарю тебя, мой сын, что ты пришел, — проговорила она, протягивая руку.

Вольдемар медленно подошел ближе, только дотронулся до протянутой ему руки и сейчас же опустил ее. Княгиня, несмотря на темный костюм, была очень эффектна и величественна, но, по-видимому, это не произвело на молодого человека никакого впечатления, несмотря на то что он пристально смотрел на нее. Княгиня также не отрывала глаз от лица сына, но тщетно старалась отыскать в нем хоть единственную черту, похожую на ее собственные или напоминающую их. Она видела только разительное сходство с человеком, которого ненавидела даже после его смерти.

— Я была уверена, что ты приедешь, — продолжала она, опускаясь на стул и жестом указывая сыну место возле себя.

Однако Вольдемар продолжал стоять.

— Разве ты не сядешь?

Этот вопрос был произнесен очень спокойно, но не допускал возражения и напомнил молодому Нордеку, что он не может стоять на протяжении всего своего визита; он взял кресло и сел против матери, так что стул возле нее остался пустым.

Смысл этого поступка был вполне ясен; княгиня плотнее сжала губы, но ее лицо оставалось неподвижным. Вольдемар сидел против света, он и сегодня был в охотничьем костюме, не отличавшемся особой опрятностью. В левой руке, которая, как и правая, была без перчатки, он держал круглую шляпу и хлыст, а манера, с которой молодой человек опустился на стул, доказывала его полное незнание светских обычаев. Мать с первого же взгляда заметила как это, так и то злобное упорство, которым вооружился ее сын; оно достаточно ясно светилось в его глазах. Задача, предстоявшая княгине, была не из легких, она это чувствовала.

— Мы стали совсем чужими, Вольдемар, — начала она. — И при этом нашем первом свидании я не могу требовать от тебя сыновних объятий. Я была вынуждена с детства оставить тебя в чужих руках. Матери было запрещено исполнять свои обязанности и пользоваться своими правами.

— У дяди Витольда я ни в чем не чувствовал лишения, — резко ответил Вольдемар. — И всегда был там больше дома, чем чувствовал бы себя в доме князя Баратовского.

Он произнес это имя с особым ударением, которое не ускользнуло от княгини.

— Князь Баратовский умер, — серьезно произнесла она. — Ты видишь перед собой его вдову.

Вольдемар поднял глаза; он, по-видимому, только теперь заметил траурное платье матери.

— Очень сожалею… ради тебя, — холодно проговорил он.

— Оставь это! Ты никогда не знал князя, и я не могу ожидать от тебя симпатий к человеку, который был моим мужем, но я осознаю также, что утрата, тяжело поразившая меня, опрокинула преграду, разлучавшую нас. Ты всегда хотел видеть во мне только княгиню Баратовскую. Может быть, теперь ты вспомнишь, что она — твоя мать, вдова твоего отца.

При этих словах Вольдемар поднялся таким порывистым движением, что стул полетел на пол.

— Оставим это. Я пришел, чтобы доказать тебе, что я не подвергаюсь никакому насилию и исполняю только свою волю. Ты хотела говорить со мной — я здесь. Что ты хочешь от меня?

В этих словах выказались вся прямолинейность и резкость молодого человека. Упоминание об отце, очевидно, глубоко оскорбило его. Княгиня также встала.

— Что я хочу от тебя? Я хочу разорвать тот круг, которым окружило тебя враждебное мне влияние. Я хочу напомнить тебе, что тебе пора теперь смотреть на все своими собственными глазами, а не следовать слепо навязанным тебе чужим взглядам. Тебя научили ненавидеть мать. Сначала узнай, заслуживает ли она этой ненависти, а затем рассуди сам! Вот чего я хочу от тебя!

Все это было произнесено с такой спокойной уверенностью и неприступной гордостью, что не могло не произвести впечатления на Вольдемара. Он почувствовал, что оскорбил мать, да и призыв к его самостоятельности не остался без результата.

— Во мне нет ненависти к тебе, мама, — сказал он.

В первый раз он произнес это слово.

— Но нет и доверия, — добавила княгиня. — А это — первое, что я должна потребовать от тебя. Тебе нелегко, я знаю это; ведь семена недоверия с детства сеяли в твоей душе. Твой опекун делал все возможное, чтобы усилить отчуждение между нами, и привязал тебя к себе. Боюсь только, что его воспитание малопригодно для наследника Вилицы.

— Я не потерплю никаких упреков по отношению к моему дяде Витольду, он был для меня вторым отцом, — с яростью крикнул Вольдемар. — И если меня позвали сюда затем, чтобы заставить выслушивать нападки на него, то я сейчас же уйду. Мы никогда не поймем друг друга!

Княгиня увидела, что сделала громадную ошибку: наружу прорвалась ненависть к опекуну, но это уже случилось, и уступать — значило ставить на карту весь свой авторитет. Тем не менее ей надо было во что бы то ни стало удержать Вольдемара.

Но тут появилась помощь с такой стороны, с которой она могла ожидать ее меньше всего. В самый решительный момент дверь открылась, и появилась Ванда, возвратившаяся с прогулки с отцом и не подозревавшая, что пришел гость.

Вольдемар действительно собирался уходить, но вдруг остановился как вкопанный, вспыхнув до корней волос. Он совершенно растерялся и не сводил глаз с молодой графини. Последняя, заметив посетителя, хотела уйти, но когда тот повернулся к ней лицом, чуть вскрикнула от изумления, слегка смутилась, однако нисколько не растерялась и с трудом сдержала смех. Отступать было поздно; а потому девушка закрыла за собой дверь и вошла в комнату.

— Мой сын Вольдемар Нордек, моя племянница, графиня Моринская, — произнесла княгиня, с изумлением вопросительно глядя сначала на сына, а потом на племянницу.

Последняя успела вполне овладеть собой и вспомнить, что она — уже взрослая особа. Ее грациозный поклон был так безупречен, что даже самая строгая гувернантка не могла бы придраться к нему; однако губы девушки предательски задергались, когда Вольдемар в ответ на представление княгини сделал какое-то движение, которое, вероятно, должно было означать поклон, но выглядело очень комично. Его мать не сводила с него пристального взора, как бы желая прочесть самые сокровенные его мысли.

— Мне кажется, что ты уже знаком со своей двоюродной сестрой? — со своеобразным ударением произнесла она.

Указание на родственные отношения, по-видимому, еще больше смутили молодого человека.

— Не знаю, — с крайним смущением ответил он. — Несколько дней тому назад действительно…

— Господин Нордек был так любезен, что вывел меня из леса, когда я там заблудилась, — прервала его Ванда. — Это было позавчера, во время нашей поездки на Буковый полуостров.

Княгиня сочла тогда эту прогулку крайне неуместной, теперь же, по-видимому, совершенно не собиралась больше упрекать за нее племянницу; наоборот, ее тон можно было скорее назвать благосклонным, когда она проговорила: