Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой

– Я просто пошутил, Гая, неужели не видишь?

Спустя несколько недель отец вернулся с работы с подарком в знак примирения, величайшей редкостью – роскошным художественным альбомом.

После этого в доме несколько дней царило хрупкое согласие. Мать напевала за работой, отец зачитывал вслух интересные места из газет. Он объявил, что не отпустит ее летом в Дели, потому что дома без нее будет слишком тихо и скучно. Я мечтал, чтобы наша жизнь всегда была такой.

Хотя та четверть часа, которую мы провели в комнате больной бабушки в Дели, показалась мне отвратительной, остальная часть той поездки скорее удалась. Нас привез отец, который уже вечером отправился обратно в Мунтазир. Он продолжал давать наставления, пока его тонга[15] не свернула за угол узкой улочки:

– Не гуляй в одиночку. Не плавай в реке, она гораздо глубже, чем кажется. Не вздумай ходить со своими двоюродными братьями в кино, рано тебе еще.

Дом, в котором мать провела свое детство, был настолько большим, что недели, которую мы там провели, не хватило, чтобы исследовать его полностью. Я оказывался во внутренних двориках, которые вели к другим дворикам. Искусственный прудик с лотосами в углу зеленого клочка земли. Веранды, темные лестницы которых растворялись где-то наверху. Комната за комнатой вдоль узких коридоров. Террасы на различных уровнях. В каждой группе комнат проживал один из моих дядей с семьей. Их жилое пространство выглядело и ощущалось по-разному. Где-то стояло, покачиваясь в раме, напольное бельгийское зеркало, где-то висела клетка с певчими птицами. Еда на всю семью готовилась на кухне, стены которой были покрыты слоем земляной штукатурки. Там горел огонь, а повара помешивали что-то в гигантских котлах половниками длиной с метлу. Ели мы, сидя на полу, из тарелок и мисок, выплавленных из колокольной бронзы, дети на одном, взрослые на другом конце «стола». Место во главе занимал самый старший из братьев матери, худосочный, маленький человек с пепельными волосами. Говорил он надтреснутым, как скрипучая пила, голосом, при резких звуках которого все тотчас прекращали есть и проявляли свое почтительное внимание.

Мое прямо-таки щенячье благоговение снискал сын третьего дяди. Он был чуть старше и взял меня под крыло, обратив в своего восторженного и ретивого протеже. Когда он говорил мне: «Да ладно, пойдем развлечемся» – и хлопал по плечу, меня просто распирало от гордости. Высокий, худой и нескладный, когда он улыбался, его глаза превращались в узкие щелочки. Все звали его Тобу. Едва отец уехал, обстоятельно предупредив об опасностях, которые кроются во всех радостях жизни, Тобу отвел меня к реке Джамне, которая протекает совсем близко к дому, и сказал раздеваться до исподнего. На песчаном берегу реки росли большие, размером с футбольный мяч, темно-зеленые арбузы. Он перерезал ножом стебель одного из них и подкатил арбуз ко мне.

– Прижми его к груди и держи так, – велел он, – буду учить тебя плавать.

С этими словами он сорвал с себя одежду и прыгнул в коричневую воду.

Оставшись на берегу, я стал потихоньку пятиться назад, подальше от Тобу, от реки и арбуза.

– Залезай. Одного не брошу, – прокричал он мне. – Ну давай же. Со мной не утонешь.

Вот так я и научился плавать – обнимая арбуз, чтобы оставаться на плаву, чувствуя руки Тобу, не дававшие мне перевернуться, и слушая его голос:

– Шевели ногами! Ногами шевели, дурень!

В один из тех дней мы, я и Тобу, вместе с несколькими другими детьми из дома отправились в цирк «Олимпус» в сопровождении моей матери и самого младшего из ее братьев. Представления проходили в цветном брезентовом шатре, пропитавшемся едким запахом звериных шкур. У нас были места в первом ряду, потому что билеты покупала моя мать, а она всегда забывала о благоразумии, если могла позволить себе шикануть. Я зашел в шатер, крепко вцепившись в ладонь Тобу. Мне было страшно, хотелось уйти, вернуться домой, где я чувствовал себя в безопасности, но признаваться в этом было боязно – еще на смех поднимут. Мать сделала бы это первой. Сказала бы, что за сопли да страхи медалей не дают. А если бы расплакался, – отвернулась бы со словами:

– Перестань, Мышкин, мы с тобой из крепкого материала сделаны, и ты, и я. Ты когда-нибудь видел, чтобы я плакала?

Начались и закончились первые цирковые номера: мистер Досо на своем одноколесном велосипеде, танцовщицы на проволоке – мисс Ольга и мисс Зулла, тигры, которые неспешно вышли на манеж в компании капитана Гэвина, который, пока представлялся, держал над головой табличку с надписью «Р. Б. ТИГРИС». Следующими были слон с большими бивнями и африканский лев. За ними последовал индийский лев, запряженный в хлипкую тележку. Его, слегка подстегивая хворостиной, направлял щуплый мальчишка в дхоти[16], который показывал язык, стоило нам засмеяться. Трио, выступавшее на трапеции, включало трех девочек: Хуаниту, Пепиту и Сеньориту. Средняя, Пепита, улыбалась мне всякий раз, когда трапеция вылетала вперед. Ее волосы были заплетены в косички, подпрыгивавшие выше головы, когда она взмывала на самый верх. Сделав три-четыре маха, она соскочила с перекладины и, несколько раз перекувырнувшись в воздухе, приземлилась на ноги прямо перед нами. Подмигнула мне.

Затем пришел черед номера, которого мы все так ждали. Под звуки фанфар появился фокусник, Иван Грозный. На нем были алая накидка и золотистые шелковые шаровары, те самые, в которых он был изображен на громадных афишах цирка «Олимпус». Казалось, он, проделав очередной трюк, чудесным образом сошел на сцену прямо с рекламного щита. Он показал фокусы, которые я еще не раз увижу в последующие годы. Лил воду из пустого горшка, больше, чем уместилось бы в целое ведро. Вытаскивал птиц из шляп. С завязанными глазами открывал ключом шкафчик и зачитывал письмо, заранее спрятанное в ящике одним из зрителей. Накрепко связанный, высвобождался из скрепленных замками цепей. А потом вдруг остановил взгляд на моей матери и объявил:

– Прошу. Мне нужен доброволец. Если вам, мадам, хватит смелости, – добро пожаловать на манеж. – Затем с напыщенным видом сделал шаг назад и, выдержав паузу, проговорил: – Без вашего участия наше представление продолжаться не может.

Моя мать сидела между мной и своим маленьким племянником. Расположившийся несколькими местами дальше в ряду дядя вытянул в ее сторону шею:

– Гаятри, не смей. Сиди, где сидишь. Что за нелепое требование?

Слова брата послужили железной гарантией того, что она поступит точно наоборот. Благопристойность, сдержанность, послушание – три вещи, борьба с которыми была делом ее жизни. Фокусник смотрел на нее в упор, насмешливо, с вызовом. Дядя от него не отставал. Выбор был ясен. Она встала, оправила свою серую, украшенную блестками накидку, которую набросила поверх темно-синего сари, прошла на сцену и забралась на установленный в ее середине помост. Звон фанфар. Дробь барабанов. Тишина в шатре, словно все зрители разом затаили дыхание в предвкушении действа: как же фокусник поступит с моей матерью? Я слышал, что иногда людей рассекали шашками надвое или запирали в ящике, а потом разрезали на кусочки. От ужаса у меня похолодели руки. Колени задрожали. Тобу отвесил мне дружеский подзатыльник и прошептал:

– Ничего страшного не произойдет.

Фокусник развернул перед собой отрез черной ткани, расшитой серебряными звездами. Нарочито потряс им и поклонился в пояс моей матери со словами:

– Убедитесь сами, мадам, здесь пусто. Никаких чудищ внутри. Здесь не прячется цирковой лев, не прячутся собаки, нет змеи, нет аллигатора. Все верно?

Мать улыбнулась.

– Ваши дети сидят в первом ряду. Вон там. Как зовут того маленького мальчика? Это ваш сын? Тот, в очках. Отдайте мне его на неделю, и я заберу его больные глаза и верну здоровые. Он испугался, думает: что же этот злой волшебник сделает с моей мамой? Скажите ему. Скажите, что здесь ничего нет.

Мать повторила за ним:

– Здесь ничего нет.

– Я вам даже больше скажу, мадам. Это чистое полотно. Постиранное полотно. Оно пахнет цветами. Вижу, вы из благородного семейства, мадам. И я признателен вам за то, что вы украсили собой мое выступление. Я бы никогда не осмелился предложить вам старую нестираную тряпку. Не так много дам из благородных семейств вышли бы вот так на сцену.

В эту секунду опять раздалась барабанная дробь и зазвенели фанфары. Из ниоткуда, так, что мы все вздрогнули от неожиданности, выскочил красноносый клоун с криками:

– Нет, нет, нет!!! Благородная дама так бы не поступила! Цирк – место для клоунов и шутов! Для дрессированных ослов!

Он кувыркался по манежу, издавая звуки, напоминающие лошадиное ржание.

Фокусник замахнулся на него палкой и прикрикнул:

– Сгинь! Вон отсюда, болван вонючий!

Поскуливая, клоун удалился.

В этот момент я заметил, что мать выглядит раздраженной. Мне было прекрасно известно, что последует за таким выражением лица – либо вспылит, либо выдаст что-нибудь хлесткое.