Весна - Александра Бруштейн

Так рассказывает мне Вера Матвеевна, пока мы ходим по квартирам тех, кого надо пригласить на наш «вечер».

— А о чем доклад? — спрашивают почти все.

— О деле Дрейфуса, — отвечает Вера Матвеевна.

— Придем! Обязательно придем! Поблагодари, Сашенька, маму, что позвала нас… А кто докладчик?

— Один журналист. Недавно из Парижа приехал…

Нам дают деньги охотно и, как говорит Вера Матвеевна, «очень прилично». И мы уходим дальше.

— Ты не думай, — поучает меня Вера Матвеевна на улице, — не воображай, будто все люди так болеют за Дрейфуса и дрожат-ненавидят его врагов. Мы ведь ходим только по знакомым. А приди мы, например, к генералу Дроздову или к жандармскому ротмистру Ланскому, нас бы прогнали да еще собак на нас спустили. А может, и арестовали бы. Вот как, доню моя!

Когда жена доктора Вилеишиса, поблагодарив за приглашение, дает Вере Матвеевне целых три рубля, Вера Матвеевна сияет и, выйдя со мной на улицу, говорит мне:

— Видишь, как честные люди хотят узнать правду? Видишь?

Я и сама все с большим интересом жду доклада Александра Степановича. Ведь я о деле Дрейфуса знаю очень мало, почти ничего…

Наше с Верой Матвеевной хождение едва не оканчивается бедой. Хотя я, как наказывала мне мама, осторожно веду Веру Матвеевну под руку, но она все время рвется вперед, как норовистый конь. Сходя с одной очень крутой лестницы, Вера Матвеевна оступается и падает. К счастью, падает невысоко: с двух-трех ступенек. Несколько секунд, пока она лежит неподвижно, с закрытыми глазами и сжав челюсти от боли, я стою над ней в полном отчаянии. Какая-то женщина, спускавшаяся по лестнице вслед за нами, помогает мне приподнять Веру Матвеевну и посадить ее на ступеньку лестницы. Эта же добрая душа приносит из своей квартиры тазик с холодной водой и чистые тряпочки.

У Веры Матвеевны рассечен лоб: падая, она, видимо, ушиблась о край верхней ступеньки лестницы. Ласково приговаривая по-польски, незнакомая женщина терпеливо и внимательно прикладывает к разбитому месту холодные компрессы.

— Это ты сопишь, Сашенька? — спрашивает вдруг Вера Матвеевна.

— Я… — отвечаю я, давясь слезами.

— Пожалуйста, не плачь. Очень прошу тебя! О чем плакать?

Слепой упал. Что тут особенного? Я очень часто падаю.

— Это я виновата, — казнюсь я. — Недоглядела…

— Не говори глупостей! Ты все время держала меня под руку. И ведь ничего не случилось особенного: ну, я разбила лоб, подумаешь!

— Ох… — вздыхает женщина, прикладывая к ранке свежую тряпочку. — Ваше счастье, пани, что вы слепая: вы не видели, как вы упали и как вы лежали! Я подумала, что вы убились насмерть. Ваше счастье, что вы слепая…

— Ну конечно, я счастливая, — через силу улыбается Вера Матвеевна. — Но все-таки, пани, я хоть и не видела, как упала, но кости мои это почувствовали…

Мы помогаем Вере Матвеевне встать.

— Ступайте, пани, ступайте до дому и ложитесь в постель! — прощается с ней наша случайная знакомая.

Мы выходим на улицу.

— Сейчас я позову извозчика и отвезу вас домой, — соображаю я. — Или, хотите, поедем к нам?

— Никуда я не поеду. Мы пойдем с тобой в аптеку, там мне заклеют лоб пластырем, и мы пойдем по остальным адресам нашего списка.

— Там всего два адреса осталось. Успеем завтра утром…

— Нет, после аптеки обойдем всех, кто остался. Непременно сегодня!

В аптеке Вере Матвеевне смазали ранку йодом, заклеили пластырем и сказали:

— Ваше счастье — только ссадина. Чуть пониже — и остались бы вы без глаза!

На это Вера Матвеевна сказала беззаботно:

— А на кой он мне, тот глаз? Он же все равно не видит…

Уже выйдя со мной из аптеки на улицу, она говорит:

— Обрати внимание: сколько людей сегодня сказало мне, что я счастливая!

Мы обошли все оставшиеся адреса. Их оказалось не два, а четыре.

Я не соврала, когда сказала «два», — последние адреса были написаны на обороте списка.

Когда мы наконец возвращаемся домой — уже в сумерки, — Вера Матвеевна ступает тяжело, с утомлением. Теперь она все время шепчет про себя:

— Луку зеленого на рубль. Чтоб на всех. Еще — редиски. Непременно. Мясо. Белых булок…

Я слушаю ее шепот и леденею от ужаса. Неужели Вера Матвеевна сошла с ума?

Она чувствует мой страх — она же все видит, словно зрячая! — и успокаивает меня:

— Не обращай на меня внимания. Когда я хочу запомнить что-нибудь крепко-крепко, я несколько раз говорю это себе шепотом. Это у меня все равно как если б я занесла в записную книжку.

На нашей лестнице мы встречаем спускающегося Матвея. Он был у нас и уже уходит.

— Ну? — спрашивает у него Вера Матвеевна. — Как?

— Чудно! — отвечает Матвей. — Семьдесят пять рублей!

А у вас как?

Вера Матвеевна расцветает:

— И у нас восемьдесят! Живем, сыну?

— И как еще живем, Вера Матвеевна!

— Только, Матвей, имей в виду: рублей десять — двенадцать надо отдать на тюремный Красный Крест. В Антокольской тюрьме сейчас много политических сидит! И есть как раз возможность сделать передачи… Луку надо, сам знаешь. Теперь уже есть зеленый. Редиску или редьку. Котлет нажарим. Булок белых, французских…

— Все, что вы скажете, Вера Матвеевна!

Уже в постели, засыпая, соображаю:

«Это Вера Матвеевна говорила про передачу политическим заключенным. Ведь в тюрьме живут голодно. И нужен лук, мясо, а не то начнется цинга… Помощь политическим заключенным — это делается потихоньку от полиции. Этим ведает все та же Вера Матвеевна».

Потом — уже в предсонном тумане — возникает мысль о завтрашнем докладе Александра Степановича. Интересно!

Потом — хлоп! — словно заперли дверь, — и сон…

Глава третья. ЗАЧЕМ И ОТЧЕГО КРЕЙСЕР «СФАКС» ПЛЫВЕТ К ЧЕРТОВУ ОСТРОВУ

— Не ждите от меня, — так начал свой доклад Александр Степанович, — повторения того, что писали о деле Дрейфуса газеты пять лет назад. С тех пор многое неизвестное стало известным. Многое тайное стало явным, иное темное прояснилось.

Конечно, мне придется напомнить вам также и некоторые основные узлы дела Дрейфуса. Но я расскажу вам то, что за год пребывания во Франции мне удалось узнать от моих друзей — журналистов и общественных деятелей.

Весной 1894 года военный министр Франции генерал Мерсье сделал в палате депутатов доклад «О состоянии армии и флота».

Мерсье нарисовал радужную картину — все великолепно, безупречно! Армия и флот в образцовом состоянии!

Докладу военного министра Мерсье бурно аплодировали все депутаты, кроме социалистов: социалисты ему не поверили.

Социалисты были правы: доклад военного министра генерала Мерсье представлял собой сплошную ложь. На самом деле военное положение Франции внушало тревогу. Тревожило и то, что в Генеральном штабе Франции гнездилась измена. Там исчезали, а потом снова появлялись важные документы. Очевидно, ктото из людей, имевших к ним доступ, уносил их — куда? зачем? — а потом снова клал их на место. Но кто делал это? Кто?

Военный министр генерал Мерсье получил анонимное письмо:

«…Берегитесь! В вашу овчарню повадился волк. Может быть, даже два… Берегитесь!»

Стали искать. Но тщетно. Следы шпиона были неуловимы.

И тут вдруг появилась надежда схватить виновного! Среди шпионов-агентов французского Генерального штаба была сторожиха из германского посольства. Она приносила все, что находила в корзинках для бумаг, в выметаемом мусоре, в золе, выгребаемой из печей и каминов. Осенью 1894 года среди обрывков, клочков обгорелой бумаги, принесенных сторожихой из германского посольства, был обнаружен важный документ — так называемое бордеро, или сопроводительная бумага: «Посылаю вам четыре нижеследующих документа…» Правда, большого военного значения посылаемые документы не имели, но ведь это были французские военные документы, они хранились в Генеральном штабе! Кто-то пересылал их в Германию. Значит, кто-то продает Германии французские военные документы. Кто это делает?

Военный министр генерал Мерсье пришел в ярость. Если все это получит огласку — скандал! Начнутся запросы в палате депутатов, газетная шумиха, неизбежная отставка кабинета министров… Этого нельзя допустить!

«Ищите!» — приказал Мерсье так грозно, что все поняли: надо не просто искать, как искали до сих пор, — надо найти! Во что бы то ни стало найти шпиона или хотя бы такого человека, которого можно объявить шпионом.

Все, кому предъявляли бордеро для ознакомления, заявили, что почерк, каким оно написано, им незнаком.

Только одному человеку этот почерк был хорошо знаком — полковнику Анри. Полковник Анри сразу узнал и почерк, и автора бордеро, то есть того, кто продает родину немцам. Этим шпионом был майор французской армии, граф Шарль-МариФернан Эстергази. Полковник Анри не мог не узнать его почерк: у них с Эстергази была дружба двадцатилетней давности.