Превратности любви. Психоаналитические истории - Валерий Лейбин

Его идея состояла в том, чтобы в неформальной, дружеской обстановке, тем более после вкусной еды и горячительных напитков, создать атмосферу непринужденности и раскованности, располагающую к откровенному разговору. Чтобы этот разговор был не просто мужским трепом, сопровождаемым излишним умствованием или рассказыванием привычных анекдотов, а изложением тех историй своих пациентов, о которых в силу тех или иных соображений психоаналитики обычно умалчивают и не делают их достоянием своих коллег.

Опасаясь, что Киреев может напиться и выкинуть какой-нибудь фортель, за который хозяину дома придется краснеть перед профессором Лившицем, Вайсман решил, что, пока не поздно, необходимо вытаскивать всех из-за стола и приступать к реализации задуманной идеи.

– Друзья мои! – все так же искрясь от радушия, обратился он к гостям. – Предлагаю сделать небольшой перерыв. Давайте покинем на время сей стол, пересядем в мягкие кресла поближе к камину и при свете мерцающих свечей предадимся воспоминаниям.

– Каким воспоминаниям? – не дав договорить Вайсману, спросил Разумовский.

– Как каким! – встрял Киреев. – Неужели ты, Вадим, не догадываешься?

Аркаша хочет поделиться своими воспоминаниями, связанными с его бурной молодостью, когда он, вместо того чтобы постигать азы психоанализа и изучать фундаментальные труды, бегал по дискотекам, ловил наивных простушек на крючок постоянно рассказываемых непристойных анекдотов и пытался преумножить свои знания в сексуальном просвещении самого себя.

– Это правда, Аркадий Григорьевич? – чуть улыбаясь, спросил профессор Лившиц, обращаясь к Вайсману. – Вы действительно были в молодости ловеласом?

– Что вы, Иннокентий Самуилович! Как всегда, господин Киреев возводит напраслину на честных, добропорядочных, я бы даже сказал, наивных и неискушенных молодых людей, посвятивших лучшие годы своей жизни служению науке и терапии.

– Простите, господин Вайсман, вы это о ком говорите? – не сдержался Разумовский.

– Ай-ай-ай! Нехорошо, Вадим, не узнавать своих преданных студенческих друзей, в поте лица трудившихся над изучением симптомов заболевания паранойей, шизофренией, истерией и прочими интеллектуальными достижениями человечества.

– Ой, Аркаша, я прекрасно помню, как ты исчез с одной, скажу прямо, довольно подозрительной особой на несколько дней, а потом возвратился в родные пенаты такой невыспавшийся, помятый, бледный, что я подумал, а не подхватил ли мой верный товарищ и друг грешным делом какое-либо классическое венерическое заболевание.

– Что же ты, Вадим, позоришь меня перед Иннокентием Самуиловичем и молодым поколением психоаналитиков! Я же рассказывал тебе о том случае, когда мне пришлось помогать бедной, несчастной девушке в решении одной проблемы, с которой она сама не могла справиться.

– Вадим, ты не прав! – вступился за Вайсмана Киреев. – Аркаша тогда действительно помог бедной девушке, так помог, – засмеялся он, – что она потом родила двойню. Прими мои поздравления, папаша!

– Что ты, Валера! Не гневи Бога! Ведь ты прекрасно знаешь, что я никакого отношения не имел к беременности этой девушки. Ее обрюхатил и бросил один подонок, которому я позднее набил морду. Мне же удалось спасти ту девушку, которая после всего происшедшего с нею хотела свести счеты с жизнью.

Смутившийся Вайсман обернулся к Разумовскому и продолжал:

– Вадим! Ну, подтверди, что все было именно так, как я говорю. А то Иннокентий Самуилович подумает обо мне Бог знает что.

Он выжидающе посмотрел на Разумовского, который наслаждался замешательством хозяина дома и не спешил с ответом. Потом, рассмеявшись и выдержав паузу, Разумовский снизошел до краткого пояснения:

– Иннокентий Самуилович! Мы с Киреевым пошутили. Аркадий всегда был с девушками настоящим джентльменом. Эта давняя история действительно не имеет никакого отношения к нашему гостеприимному хозяину. Но ведь ты, Аркаша, не будешь отрицать того, что прекрасный пол запросто мог вскружить твою буйную головушку и ты довольно часто влюблялся то в одну, то в другую девушку.

– Да разве можно устоять перед прекрасными, обворожительными амазонками! – воздев руки вверх, с шутливым пафосом произнес Вайсман. – На то они и женщины, чтобы своими восхитительными прелестями покорять нас, сильных и в то же время таких слабых мужчин.

– Их сила в нашей слабости, – пробурчал Киреев. – А наша сила – в преодолении той слабости, которую являют собой эти непредсказуемые существа, превращающие свою слабость в силу, делающую бессильными даже самых сильных мужчин.

– Не знаю, как молодежь, – сказал Разумовский, чуть наклонив голову в сторону молодого психоаналитика, но понять твои, пользуясь выражением Ельцина, пусть земля будет ему пухом, загогулины трудновато после выпитого коньяка.

Слушавший молча инициированные Разумовским и подхваченные Киреевым подначивания Вайсмана, молодой психоаналитик не мог не отреагировать на косвенно обращенное к нему приглашение подключиться к своеобразной игре ума, затеянной старшими коллегами. Однако он не нашел ничего лучшего как ответить, что понял смысл высказывания Киреева. Правда, при этом он спросил, обратившись к Вайсману:

– Если мужчина действительно не может устоять перед прекрасным женским полом, то не означает ли это, что мужчина-психоаналитик испытывает неимоверные трудности, когда к нему в терапию приходит женщина, стремящаяся истерическими проявлениями своей слабости обрести власть над своим, казалось бы, сильным, но, как оказывается, слабым спасителем?

И не по этой ли причине, несмотря на все профессиональные защиты, особенно против эротического переноса, некоторые психоаналитики нарушают терапевтические границы, оказываясь на самом деле слабыми и попадая в ловушки соблазнения, расставленные истерическими пациентками?

– Хорошие вопросы, – оживился профессор Лифшиц, до этого времени спокойно и даже как-то равнодушно наблюдавший за словесной пикировкой знавших друг друга психоаналитиков.

В самом деле, несмотря на введенный Фрейдом принцип абстиненции, который психоаналитики обязаны соблюдать в процессе своей терапевтической работы, в истории развития психоаналитического движения известны случаи, когда некоторые аналитики или уступали любовным требованиям, предъявляемым им пациентами, или сами предавались сладострастию, будучи не в силах справиться со своими сексуальными влечениями.

Профессор выдержал небольшую паузу, затем, протянув руки к источавшему камином теплу, обратился к расположившимся в мягких, обитых кожей креслах психоаналитикам:

– Быть может, кто-то из вас соизволит ответить на вопросы нашего молодого коллеги и поделится своим богатым терапевтическим опытом?

Перекинувший ногу на ногу Разумовский вопрошающе посмотрел на профессора Лившица, точно собирался сказать: мол, что же вы, уважаемый Иннокентий Самуилович, не воспользуетесь случаем и не дадите нам наставления, как должен вести себя профессионал во время работы с пациентами, что он должен и чего ни в коем случае не должен делать в своей профессиональной деятельности.

Однако он ничего не сказал, а только пожал плечами, как будто хотел дать понять профессору, что сейчас не время, да и не место прибегать к серьезным дискуссиям, связанным с техникой психоанализа и профессионализмом психоаналитиков.

Свободно развалившийся в кресле Киреев вообще никак не отреагировал на обращение профессора, давая всем своим видом понять, что ему до лампочки подобные эксцессы, связанные с нарушением некоторыми психоаналитиками терапевтических границ.

Наклонившись вперед, он потянулся к столику на колесиках, на котором стояла наполовину опустошенная гостями бутылка коньяка, и демонстративно плеснул золотистую жидкость в свой бокал.

Вайсман был на седьмом небе от счастья, хотя и не показывал этого гостям.

Как удачно все сложилось!

Он предложил предаться приятным воспоминаниям. Это предложение обернулось тем, что ему самому пришлось защищаться от колких нападок со стороны Разумовского и Киреева. Но благодаря вопросам молодого психоаналитика и последующему пассажу профессора Лифшица можно ловко подбить своих коллег на то, чтобы они поделились своими терапевтическими историями.

«Спасибо тебе, пенёк!» – мысленно поблагодарил молодого психоаналитика Вайсман.

«Господи! Как его зовут? Кажется, Виктор. Или Борис! Черт возьми! Стареешь, брат, стареешь. Не можешь даже запомнить элементарное имя. Э, да ладно! Как-нибудь выкручусь. Главное, что теперь можно брать быка за рога».

Вайсман обвел своих гостей восторженным взглядом и, прервав затянувшуюся паузу, несколько извиняющимся, но в то же время провокационным голосом произнес:

– Коллеги! Я как раз хотел сказать, что если мы поделимся друг с другом своими воспоминаниями о терапевтических историях, в том числе связанных с личными переживаниями по поводу переноса и контрпереноса, то тем самым в опосредованной форме ответим на вопросы нашего молодого и, как отметил господин Киреев, подающего большие надежды коллеги.