Чрезмерная благосклонность губительна - Фредерик Стендаль

— Я хочу сказать, что тебе надо упросить твою подругу Витторию Амманати, чтобы она дала тебе немного того замечательного перуджийского яда, который вручила ей, умирая, ее мать, сама отравленная своим мужем. Ее болезнь длилась несколько месяцев, и мало кому пришла мысль о яде; то же будет и с нашей аббатисой.

— Твой замысел ужасает меня! — воскликнула кроткая Фабиана.

— Я понимаю твой ужас и разделяла бы его, если бы не была убеждена, что жизнь аббатисы — смерть Фабианы и Челианы. Подумай вот о чем: аббатиса не умеет молчать; одного ее слова достаточно, чтобы в чем угодно убедить герцога-кардинала, который громогласно ужасается преступлениями, вызванными свободой, царившей прежде в наших несчастных монастырях. Твоя кузина очень дружна с Мартоной, которая происходит из боковой ветви ее рода, разоренной банкротствами 158... года. Мартона безумно влюблена в красавца-ткача, которого зовут Джулиано; пусть твоя кузина даст ей под видом снотворного средства, которое могло бы ослабить столь стеснительный надзор аббатисы, этот перуджийский яд, убивающий через полгода.

Графу Буондельмонте случилось в это время побывать при дворе, и великий герцог Фердинанд поздравил его с образцовым спокойствием, воцарившимся в аббатстве Санта-Рипарата. Слова государя побудили графа поехать взглянуть на дело своих рук. Легко можно представить себе его удивление, когда аббатиса рассказала ему о двойном убийстве, свидетельницей которого она была. Граф ясно убедился, что аббатиса Виргилия ничего не может сообщить ему о причине этого преступления. «Здесь только Феличе, та умная девушка, чьи доводы ставили меня в такое затруднительное положение полгода назад, во время моего первого посещения монастыря, может пролить свет на это дело, — подумал он. — Но она до такой степени занята мыслями о несправедливом отношении общества и родни к монахиням, что едва ли захочет говорить».

Приезд наместника великого герцога доставил Феличе беспредельную радость. Наконец-то она вновь увидит этого необыкновенного человека, бывшего единственной причиной всех ее поступков за минувшие полгода. На Челиану и ее подругу, юную Фабиану, появление графа троизвело обратное действие — оно повергло их в величайший ужас.

— Твои колебания погубят нас, — сказала Челиана Фабиане. — Аббатиса настолько слабохарактерна, что, конечно, проговорилась. Теперь наша жизнь в руках графа. У нас два выхода... бежать, но на какие средства мы будем жить? Наши скупые братья воспользуются тем, что нас подозревают в преступлении, и откажут нам в куске хлеба. В старину, когда Тоскана была не более как испанской провинцией, те несчастные тосканцы, которые подвергались гонениям, могли находить приют во Франции. Но герцог-кардинал ищет сближения с этой державой и хочет сбросить испанское иго. Для нас нигде нет приюта. Вот, бедняжка, до чего довели нас твои ребяческие колебания. Мы все-таки вынуждены совершить преступление, ибо Мартона и аббатиса — единственные опасные свидетельницы всего, что произошло в ту роковую ночь. Тетка Роделинды ничего не скажет; она не захочет уронить честь этого монастыря, которою она так дорожит; Мартона, дав аббатисе снотворное средство, не посмеет ни о чем рассказывать, когда мы ей откроем, что это был яд. К тому же она славная девушка и без памяти влюблена в своего Джулиано.

Было бы слишком долго излагать искусную беседу Феличе с графом. Она хорошо помнила ошибку, которую совершила, слишком быстро уступив в вопросе о горничных. Следствием этого излишнего чистосердечия было то, что граф полгода не показывался в монастыре. Феличе твердо решила не повторять такой ошибки. Граф с величайшей учтивостью попросил ее пожаловать для беседы с ним в приемную. Феличе была вне себя от радости, получив это приглашение. Ей понадобилось призвать на помощь женское достоинство, чтобы отложить на один день эту беседу. Но, войдя в приемную, где не было никого, кроме графа, Феличе, хотя ее и отделяла от него решетка с огромными перекладинами, внезапно почувствовала такую застенчивость, какой она никогда еще не испытывала, и была крайне удивлена этим. Она глубоко раскаивалась в умысле, когда-то показавшемся ей столь ловким и забавным. Мы имеем в виду признание в любви к графу, сделанное ею аббатисе для того, чтобы та передала ему об этом. Тогда Феличе любила графа далеко не так, как теперь. Ей показалось забавным покорить сердце этого важного человека, которого герцог назначил представителем своей власти в монастыре. Теперь она питала совсем другие чувства: понравиться графу было необходимо для ее счастья; если это не удастся, она будет несчастна, и что подумает такой важный человек о странном сообщении аббатисы? Он может найти его непристойным, и эта мысль терзала Феличе. Надо было начать разговор. Граф сидел перед нею с серьезным выражением лица и восхвалял ее высокий ум. Сказала ли ему аббатиса? Все внимание молодой монахини было сосредоточено на этом вопросе. К счастью для нее, она решила — как это и было на самом деле, — что, ужасно испуганная видом двух трупов, представившихся в ту роковую ночь ее взору, аббатиса забыла столь ничтожную подробность, как безрассудная любовь, овладевшая молодой монахиней.

Граф, в свою очередь, ясно замечал чрезвычайное смущение этой красивой девушки и не знал, чему его приписать. «Не виновна ли она?» — спрашивал он себя. Эта мысль волновала графа, обычно столь рассудительного. Такое подозрение заставило его уделить серьезное и глубокое внимание ответам молодой монахини — честь, которую он давно уже не оказывал речам женщины. Граф восхищался находчивостью Феличе. Она искусно отвечала лестными для него словами на все, что он говорил ей относительно рокового боя у монастырской калитки, но решительно воздержалась от каких-либо существенных показаний.

После полуторачасовой беседы, в продолжение которой граф ни минуты не скучал, он простился с молодой монахиней, попросив ее через несколько дней снова удостоить его беседы. Эти слова наполнили душу Феличе неизъяснимой радостью.

Граф уехал из аббатства Санта-Рипарата в глубоком раздумье. Он говорил себе: «Долг велит мне, конечно, доложить герцогу о странных событиях, о которых я только что узнал. Все герцогство было заинтересовано странной смертью этих двух бедных юношей, таких блестящих и богатых. С другой стороны, при том грозном епископе, которого недавно назначил к нам герцог-кардинал, сказать ему хоть одно слово о происшедшем — значит навлечь на этот несчастный монастырь все ужасы испанской инквизиции. Этот грозный епископ погубит не одну бедную девушку, а, быть может, пять или шесть; и кто, как не я, будет виновником их смерти, между тем как достаточно мне слегка злоупотребить доверием герцога, чтобы этого не произошло? Если герцог уже знает о случившемся и будет упрекать меня, я скажу ему: меня испугал ваш грозный епископ».

Граф не смел до конца признаться себе в причинах, побуждавших его молчать. Он не был уверен в невиновности прекрасной Феличе, и ужас охватывал все его существо при одной мысли о том, что может подвергнуть опасности жизнь бедной девушки, после того как с нею так жестоко обошлись ее родные и общество. «Она была бы украшением Флоренции, — думал он, — если бы ее выдали замуж».

Незадолго перед тем граф пригласил на великолепную охоту в мареммах Сьены, половиной которых он владел, знатнейших придворных и самых богатых купцов Флоренции. Он извинился перед ними, охота состоялась без него, и Феличе немало удивилась, услышав уже через день после первого разговора нетерпеливый топот графских лошадей на переднем дворе монастыря. Решив не рассказывать герцогу о случившемся, его наместник, однако, почувствовал, что берет на себя обязанность следить в дальнейшем за спокойствием в монастыре. А чтобы добиться этого, надо было сначала выяснить, в какой мере обе монахини, любовники которых погибли, причастны к их смерти. После долгой беседы с аббатисой граф приказал позвать десять монахинь, в том числе Фабиану и Челиану. К своему величайшему удивлению, он убедился, что восемь из них, как сказала ему перед тем аббатиса, ничего не знают о событиях той роковой ночи. Граф задавал прямые вопросы только Челиане и Фабиане; они все отрицали, Челиана — с твердостью духа, стоящей выше величайших несчастий, а юная Фабиана — как бедная, впавшая в отчаяние девушка, которой жестоко напоминают причину всех ее горестей. Она ужасно исхудала, и, по-видимому, у нее начиналась чахотка; она не могла утешиться после смерти молодого Лоренцо Б.

— Это я его убила, — говорила она Челиане в долгих беседах с нею. — Мне надо было пощадить самолюбие предшественника Лоренцо, жестокого дона Чéзаре, когда я порывала с ним.

Едва войдя в приемную, Феличе поняла, что аббатиса имела слабость рассказать наместнику великого герцога о ее любви к нему; поэтому поведение благоразумного Буондельмонте совершенно изменилось. Сначала это заставило Феличе отчаянно краснеть и смущаться. Сама того не замечая, она вела себя очаровательно во время долгого разговора с графом, но ни в чем не созналась.