Кровь тамплиеров - Вольфганг Хольбайн

– Что случилось, Роберт? – вырвалось у него. – Ты должен был убить малыша!

Фон Метц не произнес ни слова. Своего рода ответ дал им сам малыш. После того как, выражая недовольство не всегда деликатным обращением с ним Роберта во время бегства, он дал волю слезам и разразился оглушительным плачем (причем продолжалось это довольно долго), он вдруг внезапно затих. Неловкими пальчиками он потянулся к рукоятке меча своего похитителя и начал ощупывать врезанный в золото клинчатый восьмиугольный крест тамплиеров.

Оглушительный лай ретривера на маленькой замощенной площади перед монастырской церковью вырвал Роберта из мира прошлого. Он снова вспомнил причину, по которой пришел сюда и стоял в этот момент рядом с Квентином за пестрыми окнами библиотеки, разглядывая молодого человека, каким стал его сын.

– Он чувствует, кто он, – прошептал Роберт, не глядя на монаха. – И он будет задавать тебе каждый день все больше вопросов.

– Но я не думаю, что сейчас подходящий момент, – взволнованно возразил Квентин. – Дай ему, по крайней мере, закончить школу и сдать экзамены на аттестат зрелости.

– Подходящий момент, Квентин, не наступит никогда, – ответил фон Метц и посмотрел на монаха с грустной улыбкой.

Роберт сочувствовал монаху, самоотверженно и беззаветно заботившемуся о ребенке, о котором сам он заботиться до поры до времени не имел возможности. Квентин же целиком посвятил себя мальчику и сделал из него воспитанного молодого человека. Роберт представлял себе, что монах должен чувствовать при мысли, что у него заберут Давида, заменившего ему родного сына, которого он не мог иметь из-за своего монашеского призвания. Но все равно, не может же Квентин привязать к себе Давида навечно. Фон Метц понемногу наблюдал за сыном все эти годы, и от него не ускользнуло, как изменился Давид в последнее время. Заберет ли Роберт его к себе или нет, мальчик в любом случае покинет монастырь, в этом тамплиер был более чем уверен.

– Другие даже не знают, что ты его не убил. – Квентин старался говорить спокойным голосом, но Роберт чувствовал отчаянное сопротивление в словах старика.

– Да, – согласился тамплиер, – и я не могу и не хочу больше это утаивать.

Квентин глубоко вздохнул. Фон Метц с облегчением заметил, что непреклонное упрямство в глазах монаха начало уступать мысли, что тамплиер имеет все права на Давида. Роберт подавил в себе желание заключить в объятия старого друга, утешить его; он снова посмотрел через окно на своего сына, который в данное время подметал ступеньки, ведущие к церковному порталу. И тут произошло нечто странное: Давид совершенно неожиданно для себя схватил обеими руками старую соломенную метлу и вскинул ее, словно мощный меч, направив воображаемый клинок на заливавшуюся истерическим лаем собаку. Он остановил метлу всего за миллиметр от головы пса. Вслед за тем смущенно пожал плечами и с удивлением посмотрел на метлу, словно сам не мог понять, что он только что сделал. Собака сообразила, что разумнее будет прекратить лай, и, повизгивая, отбежала на несколько шагов от юноши и от его, быть может, недооцененного ею раньше оружия, которое он обычно использовал для подметания ступенек. Давид продолжал недоверчиво разглядывать метлу, точно в нее вселилась какая-то самостоятельная магическая сила и это она несет ответственность за подлое покушение на собаку. После этого он отложил ее и, словно извиняясь, стал почесывать онемевшего от испуга ретривера за ушами.

На губах фон Метца играла гордая улыбка.

– Когда я вернусь из Лондона, – решительно сказал он, – Давид узнает, кто он.

Лучшей погоды для ночного праздника трудно было пожелать. Воздух в лесу был теплым, небо – ясным, в звездах; высоко над макушками мощных дубов висел месяц в форме серебряного серпа. Давид давно уже не чувствовал себя так хорошо, как теперь, когда отправился наконец на поляну. Получить разрешение Квентина, принять приглашение Стеллы и пойти на лесную вечеринку оказалось гораздо проще, чем он предполагал. Самым тяжелым было время перед их коротким разговором, когда он, как и каждый вечер, сидел в просторной, пыльной, доверху набитой знаниями и старыми историями библиотеке и, глядя одновременно в книгу и на монитор компьютера, мучительно размышлял, как получше сформулировать просьбу. Он старался как можно меньше думать о Стелле, но, погруженный в свои мысли, все время что-то чиркал в блокнотике, вместо того чтобы переводить лежащий перед ним латинский текст, как он твердо обещал Квентину. Проходя мимо, монах наклонился к нему, чтобы посмотреть, как далеко он продвинулся в своей работе. Квентин не был, как опасался Давид, сильно разочарован или даже разозлен, увидев, что его ученик практически ничего за сегодняшний вечер не сделал, скорее он показался Давиду обеспокоенным, и юноше это было почти так же неприятно, как выговор. Он чувствовал, что постоянная озабоченность Квентина начинает его стеснять.

Монах рассматривал рисунок в черновом блокноте – клинчатый восьмиугольный крест тамплиеров, – который Давид нарисовал, сам толком не зная почему. Квентин наморщил лоб, но ничего не сказал. Тогда Давид собрался с духом и просто, в нескольких словах, сообщил ему о приглашении Стеллы. Он счел это наиболее дипломатичным, так как это освобождало его от необходимости о чем-либо просить Квентина. К его изумлению, монах отреагировал понимающей улыбкой и даже ободрил Давида в его намерении пойти, если тот сам этого хочет. Все оказалось так просто… Давид решил в будущем чаще высказывать то или иное свое желание в такой непрямой форме. Он не очень привык обращаться с какими-либо личными просьбами, так как монах с самого начала старался приучать его к бескорыстию и скромности. Но сегодня он явно вошел во вкус, и теперь у него наверняка будут чаще возникать те или иные просьбы, для чего он – вне зависимости от того, достиг он уже совершеннолетия или нет, – хотя бы из вежливости и из чувства такта нуждался в благословении Квентина.

Он приближался к большой поляне, где – это слышалось издалека – праздник был в полном разгаре. Давид намеренно медлил и пришел немного позднее, чтобы не оказаться в числе первых. Ему больше всего хотелось быстро и незаметно затеряться в толпе. Он рассчитывал, что никто не будет готов к тому, что он примет приглашение Стеллы и на этот раз взаправду придет, – ведь после того, как три или четыре последних раза он не появлялся на этих шумных, пользующихся не слишком доброй репутацией сборищах, многие сочли его неприступным, скучным анахоретом. Наверняка кое-кто посмотрит на него косо. Другие станут шушукаться и подсмеиваться над ним, и он не вправе их за это упрекнуть. Таким образом, его превосходное настроение несколько увяло к тому времени, когда он прошел последние метры и вышел из лесной чащи на ярко освещенную поляну. Неприятное, муторное чувство вдруг заполнило его желудок, и когда его в самом деле встретили первые раздраженные взгляды, он был на шаг от того, чтобы повернуть назад, и сделал бы это, если бы не Стелла. Немедленно прервав разговор с одноклассницами, она, обрадованная, поспешила к нему навстречу.

– Давид! – Ее высокий, ясный тенорок заглушил и музыку, и гул голосов.

Если бы Стелла не была Стеллой, он, возможно, на нее бы за это обиделся, так как следствием ее выкрика было то, что теперь действительно каждый, кто раньше его не заметил, обратил свой взгляд в его сторону. Давид покраснел.

– Ты пришел! Вот здорово!

В ее прозрачных глазах замелькали радостные искорки.

От смущения Давид глубоко засунул руки в карманы джинсов, дружески ей кивнул и неуверенно огляделся. Он чувствовал себя среди этого многолюдья совершенно потерянным. Посреди поляны мерцало пламя большого костра, генератор обеспечивал работу стереоустановки и относящихся к ней двух мощных звуковых электроусилителей. Охотничья площадка у лесной опушки была без долгих размышлений превращена в танцпол для группки легко одетых школьниц, которые с величайшей радостью отплясывали как заправские тусовщицы, завсегдатаи дискотек и других увеселительных заведений. Давид разглядел среди танцующих и одноклассников, прежде всех, конечно лее, Чича, который в своих ярких манатках и шерстяной шапочке на длинных непричесанных волосах выделялся в этой пестрой толпе, как крапчатый конь в стаде баранов. Казалось, каждый, кто имел возможность сегодня сюда выбраться, пришел.

– Вот! Сначала немного выпей! – Стелла сунула ему в руку свой наполовину опустошенный пивной бокал. Она тоже казалась смущенной, но, в противоположность Давиду, имела преимущество – всего в несколько промилле, – и это давало ей возможность успешнее справляться с ситуацией.

Благодарный за то, что она помогла ему занять чем-то руки, он взял у нее бокал и осторожно его пригубил. Собственно говоря, он вообще не любил пиво, но сейчас это не играло роли. Еще меньше ему нравилось стоять с беспомощно засунутыми в карманы руками и уклоняться от изумленных взглядов соучеников.