В ночном небе Сталинграда - Б Пустовалов

По широкой дуге обогнули вражеский аэродром с юга. И в тот самый момент, когда фашистские самолеты при свете прожекторов один за другим совершали посадку, вышли на него.

При очередной вспышке осветительных ракет Маршалов увидел в конце посадочной полосы группу самолетов, стоявших под разгрузкой. Справа катился, поднимая снежную пыль, еще один, только что севший.

- Бьем по группе! - крикнул он летчику. И сразу же стал подавать команды: - Вправо десять... Еще вправо пять. Так держать!

Вздрогнул, освобождаясь от груза, самолет. Со свистом понеслись к земле стокилограммовые бомбы. И в этот момент почти одновременно вспыхнули три зенитных прожектора. Их лучи уперлись в низкие облака. Прожекторы на секунду замерли, будто прислушиваясь, а затем начали лихорадочно шарить по небу. Облака, как экран, отразили их рассеянный свет. И штурман, обернувшись назад, увидел два мощных огненных всплеска, взметнувших землю у самых "юнкерсов". Один из самолетов сразу же загорелся, другой с отбитым хвостом уткнулся носом в снег, а третий, сильно накренившись на правую сторону, продолжал гнать снежную поземку одним, все еще работающим мотором.

Это было наиболее яркое впечатление, оставшееся в памяти Маршалова. Вслед за ним четвертый, вспыхнувший почти под самолетом прожектор цепко ухватил своим лучом По-2. Кабину залил нестерпимо яркий белый свет.

Золойко начал энергично бросать машину из стороны в сторону, скользить на крыло, то задирая, то опуская нос самолета. Но четыре прожектора уже намертво вцепились в маленькую, почти беспомощную машину. В ее сторону потянулось множество трассирующих снарядов и пуль. С треском разошлась разодранная снарядом перкаль. В крыле появилась огромная пробоина.

Это была неравная схватка. По одну ее сторону бушевал огонь десятков орудий и пулеметов. А по другую в бой вступили лишь мастерство и воля советских авиаторов. Ведь они не имели ни высоты, ни скорости, ни брони, ни даже оружия, чтобы защищаться.

Золойко продолжал маневрировать. Гитлеровцам даже показалось, что советский самолет сбит и беспорядочно надает. Но напрасно они торжествовали победу. Израненная машина, как и прежде, повиновалась железной воле летчика, и ее "падение" было не чем иным, как прекрасно выполненным маневром.

Прожекторы все чаще стали терять маленькую машину, трассы снарядов прошивали теперь пространство за ее хвостом. Наконец все стихло. Сержант Золойко с трудом разогнул затекшую спину, осмотрелся по сторонам, еще не веря в победу. - Живой? - крикнул он Маршалову.

- Живой. А ты как?

- Цел. А вот с мотором "что-то неладное происходит, падает давление масла.

- Я сейчас посмотрю за борт, - сказал штурман.

- Подсвети ракетой, так ничего не увидишь, - посоветовал Золойко.

- Уже увидел. Вернее, нащупал, - сообщил Маршалов. - Весь правый борт в масле. Не иначе как пробоина в картере.

В разговоре настудила довольно продолжительная пауза.

- Сколько до линии фронта? - спросил Золойко.

- Пятнадцать минут.

Летчик прикинул - высота 600 метров. Можно уменьшить обороты и на минимальной скорости, постепенно снижаясь, идти к своему аэродрому. Дашь меньше оборотов - снизишь давление масла, Стало быть, и выбивать оно станет не так сильно. А штурману сказал;

- Вася, готовь ракеты. Если заклинит мотор, буду садиться. Тогда подсветишь, И пистолет приготовь, может пригодиться.

Но садиться на вынужденную экипажу не пришлось. Точный расчет, отличное знание качеств своего самолета, ювелирное мастерство пилотирования позволили летчику Золойко не только уйти на свою территорию, но и благополучно сесть на родной аэродром. Здесь-то он и поведал о пережитом.

В ночь на 22 ноября 1942 года нескольким экипажам нашего полка была поставлена задача бомбить вражеские переправы через Дон в районе населенных пунктов Вертячий и Акимовский.

... Для экипажа сержантов Ермакова и Панасенко полет в район Вертячего был уже не первым. Еще до начала наступательной операции они не раз пролетали над этим населенным пунктом, бомбили здесь фашистов. Но сейчас положение осложнялось тем, что нужно было уничтожить именно переправу через Дон, .которую гитлеровцы конечно же берегут как зеницу ока. Значит, и зениток там будет немало. Да и только ли зениток!

Думая об этом, сержант Ермаков ведет машину все выше и выше. Каждый метр высоты дается с трудом, но летчик понимает, что именно от этих метров будет зависеть успешное выполнение полученного задания.

Еще перед вылетом его штурман Панасенко, очень серьезный и обстоятельный мужчина, бывший учитель, подняв кверху палец, спросил:

- Чуешь?

- Нет, - ответил Ермаков, - А что?

- Чуешь, говорю, как ветер завывает?

- Ну и что из этого?

Панасенко с сожалением посмотрел на своего командира.

- А ты представь себе немцев у переправы. Местность открытая, холод зверский. Так и хочется уши потеплее укутать.

А тут еще ветер воет, як собака в сарае. Много ли услышишь?

- Вот теперь начинаю понимать, - улыбнулся затвердевшими губами Ермаков.

- Думаю я так, - продолжал Панасенко. - Зайдем на цель не с востока, а с запада, от фашистов. Наскребем высоту, сколько успеем, а потом ты уберешь газ, и будем мы с тобой потихоньку планировать на переправу. Уверен, гитлеровцы ничего не услышат, пока бомбы не станут рваться у них под носом.

- Ну и голова у тебя, батька Панасенко! - воскликнул Ермаков, - Но имей в виду, долго планировать нельзя. Застудим мотор, фашистам будет подарочек: два советских авиатора, и среди них один педагог с незаконченным высшим образованием. А если говорить о деле, - посерьезнев, продолжал он, - то ты предлагаешь правильную тактику. Гитлеровцев нужно перехитрить. Напрямую к переправе не прорваться, наверняка собьют. Слыхал, Щербаков с Шульгой так и не вернулись с задания. Хорошо, если где-нибудь сели, а если нет...

Оба летчика постояли некоторое время молча, думая об одном и том же.

- У-у, распроклятое место этот Вертячий! - гневно воскликнул Ермаков. Сколько жизней унес!

И вот сейчас...

Линию фронта, как потом они нам рассказали, пересекли без помех. Видно, фашистам было не до одинокого самолета, который стрекотал где-то в облаках, невидимый с земли. Под крылом медленно проплыли берега Дона. Переправа осталась где-то севернее.

Зайдя подальше во вражеский тыл, развернулись на 180 градусов. По всем признакам впереди вот-вот должна была показаться переправа. Ведь это же к ней конусом сходятся многочисленные санные дороги и тропы, пробитые войсками. Но вокруг - тишина. Ни выстрела, ни луча прожектора. Ермаков чувствует, что это молчание обманчиво. Планируя, он продолжал делать противозенитный маневр. Высота быстро падает. Нагруженный бомбами самолет неудержимо тянет вниз.