Метафизика возникновения новизны - Иван Андреянович Филатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но здесь нам сразу же следует отметить одну характерную для нашего сознания и нашей памяти особенность, которая создает основную трудность в восприятии идеи: ни сознание, ни память по своей природе не способны закрепить в себе – по крайней мере, на какое-то достаточно длительное время – этот проблеск мысли (идеи) в «чистом» виде. Но он может быть зафиксирован в них опосредствованно, то есть, с помощью вторичных средств: языка, символа, метафоры или образа уже знакомого нашему сознанию. Если ни память, ни сознание не могут длительно его хранить, то можно сказать, что идеям (проблескам мысли) нет места в нашей памяти: сфера их явления – это наличное сознание и то только на ничтожно короткое время. И если мы не успели связать их с чем-то уже знакомым, то считайте, что мы их упустили, да к тому же, чем слабее мы их «заневолили», тем легче и быстрее они исчезают из сознания. Идея – как «падающая» звезда – является только однажды, на мгновение и в неизвестной нам точке пространства-времени.
«Чистый» образ идеи – это создание практически мало способное к самостоятельной жизни, а потому, мы постоянно должны держать его в поле «зрения» нашего сознания, направив на него луч разума, который, подбирая необходимые слова и выражения, способен одеть это амебоподобное существо в хитиновый покров слов и предложений. Чтобы не быть голословным, вспомним хотя бы из собственной практики, как часто случается так, что явившуюся в наше сознание идею мы вспоминаем по тому слову, с которым успели ее связать. Но не менее редко случается и противное: когда мы, утеряв в памяти слова, связанные с новой идеей, теряем и саму идею. Как метко выразился 0. Мандельштам в одном из вариантов стихотворения «Ласточка»:
«Я слово позабыл, что я хотел сказать, ….
И мысль бесплотная в чертог теней вернется»8.
Причем, при явлении идеи в наше сознание последнее оказывается, выражаясь образным языком, в незавидном положении «косоглазости»: одним «глазом» оно должно постоянно удерживать в поле своего внимания образ еще обнаженной незнакомки – не дай Бог, он ускользнет! – а другим лихорадочно шарить в кладовых нашей памяти, подыскивая подходящее одеяние и украшения из слов и предложений. (Вот и попробуй осуществить эту задачу в том случае, если следом друг за другом являются несколько слабо между собою связанных идей, как это может произойти при «потоке сознания»). Не в этом ли причина доходящей до анекдотичности житейской рассеянности людей творчески мыслящих, сознание которых сосредоточено на решении извечной задачи: чтобы «и волки были сыты и овцы целы».
На самом же деле «косоглазость» сознания мнимая. Нормальное сознание в подобной ситуации вынуждено попеременно видеть то найденные слова и фразы, то сам призрачный образ. Так что наша способность продуцировать мысли в немалой степени зависит от способности зафиксировать явившийся в сознание образ хотя бы минимальными вторичными средствами. А вот вторичные средства мы уже в состоянии, во-первых, поместить в память, а, во-вторых, вспомнить по ним саму идею, но уже не в столь «чистом» виде, в каком она явилась нам в первый раз.
Причем, с течением определенного и достаточно короткого времени мы уже не только не в состоянии вспомнить саму идею, не «зацепившись» за слова, которыми мы попытались ее прояснить, но и не можем ее «увидеть» даже за этими словами. Мимолетность явления идеи гарантирует ей легкость забвения. Только фиксация идеи в словах, знаках, образах, символах и т. д. продлевает и тем самым сохраняет жизнь идеи, превращая ее в мысль. Так что идея и мысль – это сообщающиеся сосуды: сколько в одном убыло смысла, столько в другом прибыло.
Можно сказать, что по мере «перетекания» идеи в мысль, идею в ее «чистом» виде (то есть в виде «сгустка» смысла) уже невозможно увидеть ни в том, ни в другом сосуде: в первом ее уже нет «физически», а во втором – она завуалирована теми образами, посредством которых мы пытались ее зафиксировать, поскольку за каждым вторичным средством – словом языка, метафорой, образом, символом, аллегорией, – в свою очередь, скрываются свои образы и эти образы, заслоняя первичный образ, уже мешают нам вспомнить идею в «чистом» виде: за лесом мы уже не видим того дерева, описание которого было нашей целью – оно просто исчезло за частоколом других деревьев.
Но здесь надо признаться в том, что наше только что изложенное образное представление не корректно в следующем самом загадочном и темном пункте. Когда мы отождествляем явившуюся нам идею с образом, который мы расшифровываем посредством других знакомых нам образов, то это не совсем верно, поскольку мы не можем с уверенностью сказать, что идея явилась в виде какого-либо образа – это всегда «НЕЧТО», что мы не можем определить нашим сознанием. Если бы это действительно был образ из числа многих других, то нашему сознанию и нашей памяти не составляло бы труда удержать его и запомнить. И в то же время мы не можем сказать, что идея – это мысль, поскольку то, что является из нашего бессознательного в сознание это скорее проблеск мысли, а не сама мысль. (В Частях 11 и 111 этот проблеск мысли мы будем именовать как «сгусток» смысла. Там же будет показано, каким образом этот «сгусток» смысла раскрывается в мысль – Истину и что именно является целью данной операции развертывания смысла).
Именно проблеск мысли может быть мгновенно запечатлен нашим сознанием. Если бы идея являлась в какой-либо знаковой, положим, вербальной оболочке, то ни о какой мгновенности не могло быть и речи, так как восприятие идеи было бы растянуто во времени, поскольку этот вербальный комплекс в принципе не может «вместиться» в столь короткий промежуток времени явления идеи – буквально какие-то доли секунды. Единственно что мы можем сказать с уверенностью так это то, что спонтанная (иррациональная) идея, явившаяся в наше сознание, это достаточно целостное, достаточно четкое и одномоментное представление, выразить и сохранить которое мы можем посредством образов уже наличествующих в нашем
