Безграничье - Лана Тихомирова

Ван Чех уже не сидел за бумагами, они были раскиданы в беспорядке, он бегал по кабинету, потирая руки и поглаживая усы.

- Наконец-то! Ты там полбольницы обойти решила?! Я уже хотел поводыря тебе присылать, мало ли ты заблудилась или дорогу забыла, - набросился на меня доктор. Он очень суетился и торопился, но говорил шепотом, срываясь на бас, - Я придумал, что мы можем сделать! Садись! - ван Чех протащил меня через ординаторскую и усадил. Я не сопротивлялась - себе ж дороже выйдет.

- Почему ты не спрашиваешь, что я придумал?!

- Сами все расскажете. По глазам вашим вижу, что что-то грандиозное, - спокойно ответила я.

Ван Чех обиженно на меня посмотрел и поджал губу. Он помолчал, сделал еще кружочек по кабинету и буквально подскочил ко мне, поскользнулся на какой-то карте, чуть не упал, я сидящая на стуле, удержала доктора от удара об пол. Ван Чех склонился ко мне и зашептал:

- Я подумал. К черту всю эту документацию. Зачем ее сдавать? Все равно все архивы будут уничтожены. Наша информация должна либо храниться в условиях жестокой секретности, либо быть уничтожена. Так вот. Я не сдам документацию вообще. За две недели мы что-то еще успеем. Хотя бы закрепить то, что уже сделано! А после… Брижит, после мы не бросим своих больных. Черт с ней с реквалификацией, я получу ее палец о палец, не ударив, а за тебя замолвлю словечко. Это будет чистая формальность.

Вот что я предлагаю. Мы будем проводить терапию у больных на дому. А что делать? Конечно, это будет не так удобно, как в стационаре, придется поездить, да и в случае чего ночью им никто не поможет… Но мы не бросим их, Брижит, не бросим! - впервые я видела доктора таким напуганным, радостным и возбужденным одновременно. Ван Чех, кажется, сам себя боялся в этот момент.

- А что нам будет, если вдруг нас поймают? - осторожно спросила я.

- Черт его знает! В постановлении ни слова о том, что мы не можем вести частную практику. Могут спросить налог на прибыль, но нам больные, ни цента платить не будут, поэтому с налогом пусть подавятся… Упрекнуть нас в чем-то будет трудно: лицензия есть, деятельность психиатров в частном порядке не запрещена, а, следовательно, разрешена, и, я умываю руки… Они не смогут ничего плохого сделать. Ну, может, штраф выпишут за какую-нибудь придирку. Например, за то, что у тебя халат не накрахмален как следует. Штраф всегда можно оспорить… Тут, правда, либо нарвешься на еще больший штраф, либо тебя оправдают… Но мы слишком сильно вперед забегаем, или мне кажется?

- Не кажется, - согласилась я.

- Как тебе идейка?

- Вы больной.

- Нет. Я - фанат! - гордо ответил доктор, - Разве у тебя самой-то сердце кровью не обливается над ними?

- Еще как!

- То-то. У тебя аж слезы на глазах были, когда ты вошла. Поэтому будем делать, как я сказал, - хищно зашипел доктор.

- А сейчас что?

- Продолжай обход, все как делала раньше, готовь их к мысли, что они выйдут из этих стен. Я не хочу, чтобы психозы возникали на фоне банального стресса от перемены места, - сказал доктор.

- А вы чем займетесь?

Доктор иронично на меня посмотрел.

- Начальство тут я… Я буду начальствовать, - доктор сел за стол и принял величественную позу.

- В такой позе хорошо повелевать народами.

- Ты уйдешь, я выпущу свои народы из ящика, где прячу их, карликов, по баночкам, чтобы не дрались, и буду повелевать, - скороговоркой проговорил доктор.

- Коньяк за народы не считается.

- Больно умная стала, - скривился довольный доктор и замахал на меня руками.

Гонимая исходящими потоками воздуха, я вышла из ординаторской. Оставалось еще четыре палаты. Там, собственно, ничего интересного - алкогольные делирии в разной степени расцвета и тяжести.

День кончился бодрее, чем начался. Я так и забыла спросить ван Чеха про его сны. Вспомнила об этом уже у подъезда собственного дома. Что же сделаешь?! Голова садовая, позвоню ему вечерком.

За ужином Виктор безумолку говорил о новой работе. А я все ждала момента, когда смогу ввернуть хоть слово о портрете доктора. Наконец, Виктор закончил трещать.

- Слушай, вот скажи мне, как художник психиатру, может масляная краска быть, спустя некоторое время, похожа, допустим на… я не знаю точно, что это… Но, в общем, не похожа на высохшую масляную краску?

- Чего? Я ни чего не понял, чего ты хотела, - растерялся Виктор.

- Я сегодня присмотрелась к портрету доктора. Он какой-то не такой.

- Он всегда был ненормальным, но мы его за это и любим, - сострил Виктор.

- Я не о докторе сейчас, а о портрете! - воскликнула я, - Такое ощущение, что портрет как-то изменился. Я не знаю, что точно с ним произошло, просто мне интересно.

- Пойдем, мой друг, я покажу тебе, как на самом деле выглядит засохшая масляная краска, - Виктор потянул меня в комнату.

- Дай доесть!.. - протестовала я.

- Никуда твой ужин не сбежит, я его уже приготовил. Мясо в таком виде не бегает! - отрезал категорично Виктор и потащил меня в комнату.

Дожевывая на ходу ромштекс, я следовала за возлюбленным.

- Вот ее я тоже писал маслом, - сказал Виктор, рукой показывая на треугольники. Он сам отследил, куда тыкал указующим перстом и осекся на полуслове.

- Что с ней? - спросил он тихо, подходя к картине и вытягиваясь во весь рост, чтобы рассмотреть лучше.

- Вот с этой-то как раз все в порядке.

- Да какой там, - фыркнул Виктор и поковырял пальцем картину, потер что-то между пальцами.

- Ну, что там?

- Я завтра пойду, посмотрю, что там с портретом доктора, - задумчиво сказал Виктор.

- А что не так?

- Иди сюда. Это ты видела? Эти изменения? - Виктор ткнул меня носом в холст.

- Да, - я увидела ту же текстуру и технику, что и на портрете доктора.

Виктор сел на кровать и схватился за голову.

- Это не масло. Я не знаю, что это такое. Она не остается на пальцах, какая-то непонятная гладкая текстура… Я же писал ее больничными красками, а портрет своими… Эту я преимущественно выполнил руками, а портрет только кистями… Значит, дело не в красках, текстуре и технике наложения цвета… дело - Виктор поднял на меня глаза, я тоже все давно поняла.

- Пограничье, - сказали мы оба.

- Как думаешь, это хорошо или плохо? - спросила я.

- В любом случае, я думаю, картину нужно перевесить, - сказал Виктор, - В коридор… Выбросить, лучше выбросить.

Он заволновался и полез снимать картину.

- Не нужно выкидывать, - я бросилась спасать шедевр.

Виктор уже снял картину со стены, глаза его наполнились слезами, он держался и, заглядывая мне в душу, спросил:

- Неужели ты думаешь, что у меня поднялась бы рука выбросить ее. Просто перевесим в коридор… Она не будет смотреться… Но…

- Мы испытываем страх оба, - сказала я, прикоснувшись к рукам Виктора, - Мы с тобой слишком много пережили из-за Пограничья и мы знаем, что в наших руках сейчас дверь в него. Выкидывать ее опасно. Но и мы находимся под постоянным ее гнетом. Просто перевесим. Не думай о ней, как о картине, думай о ней, как о неплотно прикрытой двери.