Лесовичка - Лидия Чарская

Между тем желтый бенгальский огонь, зажженный на смену красному, озарил местность еще ярче, еще светлее. Стало разом светло, как днем. Осветились лица пирующих, осветились их праздничные яркие одежды, осветились снующие между столами, в ожидании подачек, ребятишки… И все сразу заметили Ксаню, не ожидавшую в эту минуту такого предательства света.

— Лесовичка! Глядите! Лесовичка, братцы, вылезла из своей норы! Лесовичка здесь! Лесовичка! — послышались тут и там голоса не то изумленных неожиданностью, не то злорадствующих и ребятишек, и взрослых крестьян.

«Уйти… убежать скорее… пока не поздно!» — вихрем пронеслось в голове Ксани, и она уже метнулась было в сторону, с явным намерением привести в исполнение свою мысль.

— Куда, колдовская девчонка! Удирать? Нет, шалишь, не уйдешь!

И огромный парень, тяжело поднявшись с края стола, как из-под земли вырос перед Ксаней.

Словно по мановению незримой руки все повскакали со своих мест. Ребятишки с визгом окружили девочку и, приседая, пища и ломаясь, прыгали и вертелись вокруг нее. Взрослые не отставали от них. Глухая ненависть к матери Ксани, которую они считали за колдунью, теперь обрушилась на дочь.

— Приползла-таки, ведьмина дочка, — послышался негодующий возглас рослого парня. — Притащилась на праздник, ишь ты!.. Глазищами так и водит, что пойманная сова!.. А ну-ка, робятишки, поучите-ка ее! Хорошенько проучите ведьмину дочку, чтобы прошла у нее охота из своей норы выползать!

Сказав это, огромный парень отошел в сторону. На его месте очутились до полутора десятка маленьких фигурок, кричавших, визжавших и хохотавших без удержу.

Ксаня хорошо знала всех этих Машек, Акулек, Васек, Тришек и Анюток. У нее с ними не раз происходили стычки в лесу. Не раз, преследуемые ею, бежали они врассыпную. Теперь все они жаждали только выместить на «поганой лесовичке» все свои обиды…

Как запуганный зверек, прижатая к стволу дерева, стояла посреди всей этой толпы Ксаня. Озаренная догорающим пламенем бенгальского огня, она в самом деле казалась не обыденным, а скорее каким-то сверхъестественным существом. Ее волосы сбились; алый платочек упал с них во время бега, и пышные, черные, блестящие космы сыпались ей пушистыми прядями на лоб, щеки и грудь. Черные, огромные, ослепительные глаза сверкали. Мелкие, блестящие зубы до боли закусили пурпурную нижнюю губу.

В ней в эту минуту было, более чем когда-либо, что-то дикое, странное и хищное…

Дети густой цепью окружили ее со всех сторон. Смуглые, загорелые ручонки потянулись к ней, глазенки сверкали торжествующей злобой. Старшие, успевшие наесться и напиться до отвалу, предвкушая интересное зрелище, поджигали ребят. Вино сделало свое дело. Головы затуманились от спиртных паров.

— А ну-ка, сунься!.. Она те отделает!.. Она те покажет!.. Тронь-ка ее!.. Небось, боишься? А ну, а ну, Сенька! Либо ты, Анютка! Э-эх — куды ж вам!.. Каши мало ели… Небось, поджали хвосты!

Так говорил маленький, приземистый мужичок, которого недавно только лесничий оштрафовал за порубку леса и который рад был отомстить теперь ни в чем не повинной девочке.

Анютка и Сенька были двое самых сильных и самых отчаянно смелых ребят в деревне и кичились своей силой.

— Сильны-то сильны, да не больно-то горазды, коли лесовички боязно стало, — подзадоривал детей пьяный мужичонко.

Анютка, на два года старше Сеньки, одних лет с Ксаней, так вся и вспыхнула.

Упрек пришелся ей не в бровь, а в глаз.

— А коли так, так гляди ж на меня, дяденька Семен!

И, прежде чем кто-либо мог выговорить слово, она, дико взвизгнув, подскочила к Ксане и, схватив ее за волосы, изо всей силы дернула их.

Лесовичка испустила дикий крик, крепко схватила за плечи Анютку и оттолкнула ее с такой силой от себя, что та отскочила шагов на пять и грохнулась оземь, ударившись головой о пень.

— А-а-а-а! — не то стоном, не то грозящим криком пронеслось в толпе.

— Доченька моя… Родная моя! Убила тебя!.. Как есть убила до смерти подлая лесовичка! Как есть до смерти! — слышался причитывающий голос бабы Авдотьи, матери Анютки.

И хотя Анютка сейчас же поднялась на ноги и снова рвалась вперед, к лесовичке, Авдотья причитывала над дочкой, как по покойнице, воя и раскачиваясь из стороны в сторону всем телом. Вдруг, озаренная какой-то внезапной мыслью, она кинулась в самую середину толпы и завизжала пронзительно и резко:

— А? Робя! Да что же это значит? А? доколи терпеть будем? А? Она наших детей портить станет… а мы кланяйся да терпи… Ейная мать колдунья была, некрещеная сила, ведьма! Своей ворожбой беды насылала, людям болести, скоту падеж… И доченька тоже будет… Постойте… наплачемся, ей-ей! Дождемся! Во! Увидаете! Детей спервоначалу наших перебьет, а там за нас!.. Ой, моченьки моей нет!.. Терпеть невмоготу… Лесовичка, как есть лесовичка! И глазища, как у дьявола, горят!.. Ох, ох, чур меня, чур!

И, плюнув в сторону, Авдотья усиленно закрестилась широким истовым крестом.

Ксаня стояла молча, гордо закинув голову. Глаза ее сверкали.

— Ты это что же, а? Ребят наших зашибать насмерть стала, а?.. — раздался голос одного из наиболее подвыпивших крестьян, подскочившего к Ксане близко-близко.

Толпа всколыхнулась…

Все, и старики, и женщины, и дети, придвинулись к гордо стоявшей девочке, устремившей свой огненный взор на взбешенную толпу.

— Лесовичка и впрямь! Посмотрите, глазища, как плошки, горят, что у кошки! — послышался чей-то тоненький возглас. — Ведьма, как есть ведьма!

— Ведьма и есть! — подхватили другие, а один прибавил: а что, братцы, слыхал я, что от ведьмы только огнем спастись можно.

— Вестимо огнем, только огнем! — послышались то тут, то там пьяные голоса. — Коли ведьма, к примеру сказать, сгорит сейчас же; коли христианская душенька — не обожжется ни единым пальцем… Уж верно так!.. От старых людей слыхали…

— А что, братцы, коли попытать, а? Толкнуть лесовичку в огонь, и коли того, ну, сгорит, значит, о дьяволом знается, человеческому роду первый враг, — а коли здрава и невредима выйдет, так, значит, того — можно и отпустить на все стороны… А?

Страшными, зловещими звуками пронеслось это предложение подгулявшего мужика.

Будь крестьяне трезвые, они, несмотря на свое суеверие, вряд ли бы отважились на такое дело. Но разгоревшиеся от вина головы соображали туго. Водка — злая сила человечества. Водка превращает народ в зверя. Она делает самых кротких — неистовыми, самых тихих — отчаянными. Водка заставляет человека забывать свое человеческое достоинство и делает его безумным, беспощадным и жестоким.

И у сильно уже подвыпившей толпы созрело ужасное решение. Не в меру выпитая водка делала свое дело.

Неистовствовавшая в воплях и причитаниях мать Анютки подбавляла, как говорится, масла в огонь, громко выражая свою ненависть лесовичке.

— Детей она портит!.. По матери пойдет!.. Скот валить станет!.. Вот увидите скоро!.. Помянете меня!..

Несколько человек потрезвее пробовали, было, уговаривать, успокоить разбушевавшуюся толпу и удержать ее от безумного поступка, но их перекричали другие…

В углу поляны к празднику была наскоро сложена огромная кирпичная печь. В ней пекли пироги для соневских мужиков. Печь, накаленная докрасна, зияла огненной пещерой среди уголка луговой площадки. Около нее сновали две бабы, стряпухи, из крестьянок, повязанные платками, с раскрасневшимися лицами, похожие на двух жриц огня, священнодействующих подле кровянисто-огненной пещеры.

Точно по команде повернулись головы крестьян к этой печи.

Словно одна и та же мысль пронизала мозг всех мужиков и баб, озлобленных, негодующих и исступленных.

— Вот… вот… — послышалось из толпы неуверенным, срывающимся звуком… — Вот, вот… испробовать надо-ть бы. Ефим верно сказывал: коли христианская душенька, Господь не попустит, огонь не сожжет, коли ведьма, дьяволеныш, лесовичка… туда ей и дорога!

— Туда и дорога! — не то простонала, не то ахнула толпа и придвинулась к Ксане, окружив ее со всех сторон.

Сердце замерло в груди Ксани. Лицо мертвенно побледнело… Колючий холодок прошелся по ее телу зябкими мурашками. Смертельная опасность встала перед ней…

В глухой деревне, отстоявшей от города около ста верст и более семидесяти верст от станции, где дикий и невежественный народ еще слепо и глухо верил в русалок, леших, упырей и домовых, нельзя было ждать пощады для бедной девушки, которую считали за ведьму, за колдунью; в особенности нельзя было ждать пощады теперь, когда винные пары кружили всем головы. Ксаня сознавала это.

Правда, у этих людей нет прямого намерения лишить ее жизни; они просто хотят только испытать, лесовичка ли она. Но как «испытать» — огнем!

Испытать!

Ксаня отлично знает, что значит это «испытание». Из их угрожающих криков она поняла все!.. Какой ужас! О, зачем она пришла сюда!