Кузница милосердия - Алексей Смирнов

- А старик-то мой, старик! - пожаловалась она. - Молодую себе завел!

Речь шла о человеке 70-летнего возраста. Как назвать то, что произошло дальше? Озарением? Клиническим мышлением? Не знаю. Я произнес очень правильную фразу, после которой стало ясно все.

- Вот вам таблетки, - сказал я. - Но только вы их ему не показываете.

- Думаете, может подсыпать что-нибудь? - охотно встрепенулась бабушка.

Я расслабился.

- Ну да, - я не стал ей возражать. - А перед этим загляните в желтое двухэтажное здание, которое во дворе.

Из двухэтажного желтого здания бабушка вернулась в сильнейшем раздражении. Мне пришлось перенаправить ее туда, но уже принудительно.

В общем, к иным мученикам совести надо присматриваться. Их, разумеется, много.

Но человек, который некогда явился ночью на еврейское кладбище, сделал себе обрезание и отправил обрезки в посылке Брежневу с припиской о том, что только что совершил политическую акцию - тот человек тоже мучился совестью.

Свиньи

В каждом человеке живет Зверь. Иногда это удав, иногда - волк, а бывает, что и киса.

Но чаще всего это - Свинья.

Свиней, вероятно, заставляют инкарнироваться в людей, что означает понижение в должности, наказание. И дальше астральная сущность так и катится под гору - пропащая душа в буквальном смысле этого слова.

Дело происходило в 1985 году, в Калининграде, где мы проходили врачебную практику. И мы показали себя настоящими врачами. Правда, основная демонстрация состоялась не в какой-нибудь больнице, а в общежитии. Причем сегодня, оглядываясь назад, я не вижу в этом общежитии ничего дурного. Самое обычное, ни в чем не виноватое питейное заведение.

Однако нам оно надоело. Практика, сколькими радостями она не сопровождается, вещь подневольная. Тебя заставляют сниматься с места и куда-то ехать, а там, на местности, еще и работать. Поэтому общежитие воплощало для нас систему принуждения в самом широком смысле.

Накануне отъезда случилось так, что в наших руках оказался ключ от соседней комнаты. Не помню, как это вышло. Наши товарищи уехали чуть раньше, сдали помещение комендантше, и комната считалась свободной, чистой и готовой к приему новых подневольных. Но ключ почему-то попал к нам. И мы, благоразумно опасаясь наказывать собственную, еще не сданную, камеру, решили отыграться на соседней.

По традиции, мы заправились коктейлем "Золотые Крылышки". Из чайника. В чайнике - три бутылки болгарского сухого вина, литр венгерского вермута, бутылка водки и бутылка ликера "Бенедиктин". Дальше не помню. Событий, конечно, не помню, ингредиенты помню. Частично могу восстановить по записке, которую мама нашла, когда разбирала мой чемодан: "Леха! Берем пять сухарей и один агдам для разгона". Потом взяли без пяти минут докторскими руками ключ и пошли в назначенное помещение.

Стекол мы не били, побоялись, но сметана в постелях была, и стул был привешен к люстре. Потом началась экспансия в коридор. Я лично (сожалею до сих пор) вылил ведро помоев в пианино, которое ежевечерне досаждало мне пытливым теньканьем. Потом в мужском сортире на третьем этаже была снята с петель дверь и выброшена в окно того же этажа, а в женском - разбита об колено раковина.

Утром же комендантша демонстрировала нам матрацы, заблеванные с пятого по первый этаж. Эти матрацы, как языки, вывешивали из окон не то на проветривание, не то на просушку. Я действительно припоминаю, что коллегу Мишу немного рвало. Спорить было нечего.

- Вас нюхать - закусывать хочется! - орала комендантша.

Но все обошлось, мы уехали целыми и невредимыми.

Потом, однако, в деканат пришло письмо с требованием провести расследование и всех расстрелять. Туда же комендантша прислала неосторожно оставленную в номере стенгазету "Собутыльник", куда наши товарищи-медики писали о своих впечатлениях от подруг и напитков. Впрочем, никто нас не тронул и концов не нашли. На следующий год меня снова отправили, но уже не в сам Калининград, а в Балтийск, на сборы. Правда, Оконный Блевун Миша, которого направили в другую зону, все равно мне крикнул:

- Леха! Покажи там этим писателям!...

Не привелось.

Гангстер

Гангстер был моим пациентом.

Удовольствие от этого общения я получал осенью 93-го года, когда заправлял хозрасчетным курортным отделением.

Гангстера положили ради денег, потому что к тому времени отделение уже дышало на ладан и катилось к неминуемой гибели. Никакого нервного заболевания, кроме махрового алкоголизма, у него не было. Моя начальница подружилась с ним, раскаталась перед ним в блин, легла под него (мои домыслы), возила его всюду с собой. В великодушии, причиненном белой горячкой, он пообещал вообще купить все здание с отделением вместе и сделать публичный дом со мной в качестве заведующего.

Как ни странно, он и вправду ворочал какими-то деньгами, что-то химичил.

Ходил в тройных носках трехмесячной выдержки, носил грязный свитер, выпячивал пузо, ел бутерброды с колбасой, небрежно относился к лечению. Развлекался в меру сил: воровал медицинские бланки и заполнял их на имя соседа по палате. "Общее состояние: желает лучшего. Кардиограмма: хреновая".

Часами просиживал в моем кабинете, глядел на меня рачьими глазами, чего-то ждал.

- А я сегодня убил человека, - вздохнул он однажды с порога. - А что было делать? Иначе бы он убил меня.

Было дело, мне понадобилось купить сотню долларов. Он торжественно выдал их мне и рассказал, что банк, которым он закулисно владеет, самый надежный из банков. Это был очень известный банк, но я не буду его называть. Его уже нет, по-моему.

В другой раз он, смеясь, посетовал на неприятности, доставленные ему милицией и госбезопасностью. Он допустил промах и взломал их базы данных - я не очень представляю, как он ухитрился это сделать, потому что в те годы даже не слыхивал про Интернет. Впрочем, люди его уровня уже, вероятно, имели в него свободный доступ.

- Приехали, - хохотал он. - Пушки вынули: "Ты что делаешь?!"

Наконец, гангстер открылся мне до конца. Оказалось, что он является членом тайной, глубоко законспирированной организации диверсантов, которых всего человек тридцать по стране. Еще в 70-е годы их специально готовили для совершения глобальных экономических преступлений. Об этом не знает ни одна живая душа, кроме меня. И мне теперь придется держать рот на замке.

А я-то его лечил.

Фитнесс

В человеке все должно быть прекрасно - так учил меня некий ушлый наставник, под началом которого я подвизался в одной жуликоватой компании.

Еще он учил меня выглядеть хорошо, даже если все плохо. И я разгуливал в пиджаке и галстуке, аккуратно причесанный и с улыбкой на устах, пока все не рухнуло. Мне еле удалось выкрутиться.

Наставник мой, не раз упрекавший меня за пессимизм и требовавший фитнесса, забрался выше, а потому и падать ему было больнее.

Подвел меня несколько раз, скотина.

Однажды явился на дом с жалобами на какую-то сыпь, улегся на диван посмотри меня, дескать. Я в этом деле плохо понимаю, отправил его на консультацию к однокурснице, которая сейчас доцент на кожной кафедре. Договорился с ней, все культурно было, с отменной вежливостью. Но потом возникли претензии.

Эта скотина явилась на консультацию с полной авоськой пустых пивных бутылок. Опоздавши, мой бывший учитель не внял объяснениям про ученый совет и занятость. Он так, гремя бутылками, и явился в зал, где шло заседание этого ученого совета и стал выкрикивать мою знакомую, словно суку какую с балкона.

Ну, хотя бы диагноз поставили: чесотка.

В другой раз он подвел уже лично меня: позвонил мне в больницу, на дежурство, и, заливаясь слезами, попросил, чтобы я уложил его с сотрясением мозга, потому что ему нужно спрятаться, он что-то натворил. Мое сердце не выдержало, я сдался и велел приезжать. Он явился в полночь, едва держащимся на ногах. Он сразу бросился к конторке в приемном покое, где стоял телефон, бормоча: "один звоночек, одну только секундочку", и скоро заебал весь этаж. У него была пухлая записная книжка, раздувшаяся от телефонных номеров многочисленных кредиторов. Им-то он и звонил, с ними-то и передоговаривался о разных займах.

"Пошли, сволочуга", - я потянул его за рваный пиджак.

"Минутку. Минутку. Один звонок". Он было снова направился к телефону, но забыл номер. Тогда он повернулся к стене, прикрыл глаза, открыл обратно, вообразил себе расположение телефонных кнопок и начал тыкать пальцем в пустоту, пытаясь восстановить порядок цифр.

Я бросил его там, ушел. Его положили на травму и все выходные названивали мне, язвительно указывая на мои дружеские с ним отношения, жалуясь на его круглосуточное телефонное и алкогольное безумие.

Потом он однажды пришел и, памятуя о фитнессе, обоссал мне диван.

И я его выгнал навсегда.

В каждом рисунке - солнце

Зашел в поликлинику, побродил. Нигде нет утешения, нигде. Вспоминал бомжа, которому в больнице делали пункцию, а он кричал: "В милиции бьют, и в больнице бьют!" Сущая правда.