Айвангу - Юрий Рытхэу

Как слово может ранить человека! Оно бьет сильнее кончика плетки и остро вонзается в тело. Как будто не ноги отняли у Айвангу, а обнажили ему сердце. И теперь каждое прикосновение к живому сердцу ранит его, заставляет страдать долго и мучительно. Сейчас подумалось о смерти, а желания умереть нет. Разве можно уйти от нарождающегося дня, от освещенных восходящим солнцем облаков в зените? Разве можно уйти от сочувственного взгляда птицы в небытие, туда, где тебя не увидит живой глаз?

Айвангу снова задернул занавес на окне и закрыл глаза: надо уснуть, уйти от мыслей, а сон не идет. Бывало, совсем недавно, на весенней морской охоте так захочется спать, что приходилось прибегать ко всяческим ухищрениям, чтобы не выронить весло за борт, не свалиться на дно вельбота. Тогда готов на все, лишь бы прикорнуть на секунду, хотя бы на мгновение закрыть глаза, воспаленные от бессонных ночей, от блеска воды и плавающих льдин.

А нынче глаза не закрыть… Может, и верно остаться на Культбазе и стать пишущим человеком? Отказаться от моря, от нескончаемого простора и слушать напев ветра не в открытой тундре, а в печной трубе? Отказаться от своего корабля? Тогда надо смириться с тем, что ты не настоящий человек… А Гальгана!.. Подарить такую радость, а потом тут же исхлестать как негодного человека. А Раулена… Айвангу усилием воли отгонял мысли о жене и даже боялся спросить себя о том, как она встретит его в Тэпкэне.

Утром, еще до завтрака, в палату вошел Моховцев и прямо с порога крикнул:

– Радуйся, Айвангу! Капитан «Чукотки» согласен взять тебя в Тэпкэн!

Радость предстоящего свидания с родным селением отодвинула все иные мысли. Он скоро будет в Тэпкэне, ступит на землю, где родился! Как ни любопытно жить в Кытрыне, в деревянном доме и даже спать на подставке для сна, называемой кроватью, – к этому не привыкнуть. Родная яранга, простая постель из оленьей шкуры лучше и мягче самых упругих стальных пружинных матрацев.

Когда Айвангу несли к берегу, он от волнения ничего не мог сказать. Рядом шел Моховцев, за ним – медсестра Клавдия Павловна, чуть поодаль шагала Гальгана со свертком еды на дорогу.

Шхуна вблизи выглядела внушительно и нарядно – она только что вышла из зимней стоянки и была заново окрашена. Капитан Музыкин приветливо встретил Айвангу у борта и распорядился отнести его в свою каюту.

Матросы с готовностью подхватили носилки, но Айвангу наконец-то обрел голос и попросил:

– Подождите, я попрощаюсь с друзьями.

Он крепко пожал руку доктору Моховцеву, Клавдии Павловне, Гальгане. Гальгана передала ему сверток и печально произнесла:

– Не увижу тебя больше, черно-бурый…

Жалость шевельнулась в груди у Айвангу.

– Мы еще увидимся, Гальгана. Я приду сюда.

«Чукотка» отдала ледовые швартовы и взяла курс на мыс Дежнева, за каменной громадой которого находилась родина Айвангу – селение Тэпкэн.

В море стояла теплая летняя тишина. Лишь шуршание льдин о борта шхуны, их тупые удары нарушали ее да порой ухо ловило назойливый стук судового двигателя.

Айвангу сидел на стуле на капитанском мостике. Капитан Музыкин стоял рядом и разговаривал с ним. Раньше Айвангу представлял капитана обязательно за рулем, а тут вместо него обыкновенный матрос в ватнике и ватных же штанах крутил большой деревянный штурвал с отполированными ручками.

А сам Музыкин расспрашивал Айвангу. Его интересовало все: сколько зверей за сезон убивает охотник, сколько раз и что едят за день в чукотской семье, много ли грамотных в селении и как старики относятся к новой жизни.

– Шаманы у вас еще остались?

– Куда же они денутся? – с едва скрытым удивлением ответил Айвангу.

– Неужели они так и живут? – в свою очередь, тоже удивился капитан.

Айвангу не совсем понимал Музыкина. Почему должен исчезнуть старый больной Хальхаеин, считавшийся еще несколько лет назад могущественнейшим шаманом, старуха Лонлянау или Кавье, могущий общаться с духами и обладающий, по его же собственным словам, сильнейшими заклинаниями, вымененными им у эскимосских шаманов за моржовые клыки? Куда они денутся с родной земли? Хальхаеин едва может ходить, Лонлянау забилась в свою ярангу и редко выходит на улицу, а Кавье даже стал коммунистом.

– Шаманить перестали, – уточнил свой ответ Айвангу.

На ночь Айвангу поместили в капитанской каюте на широком кожаном диване. Он долго не мог уснуть. За бортом громко журчала вода, что-то поскрипывало, как нарта на сугробах.

С палубы отчетливо и громко доносились редкие, но неожиданные звуки – то зазвенит колокол впередсмотрящего, заметившего большую льдину, то заскрежещет протянутый вдоль бортов рулевой трос или вдруг раздастся короткий гудок и многократно отразится от береговых скал.

Айвангу так и не сомкнул за ночь глаз. Непривычно было на скользкой коже, ему все время казалось, что он лежит на плавающей льдине. Да и мысли были такие, что не давали уснуть… Как встретят дома? Конечно, не обрадуются.

Ранним утром обогнули мыс Дежнева. В Беринговом проливе было ветрено и свежо. Вода посветлела, появилось много льдин. Справа на носу зелеными громадами распластались на воде острова Диомида. Стаи птиц летели на скалистые безлюдные берега.

Проплыли мимо спрятанного в камнях на крутом берегу эскимосского селения Нуукэн, и через полтора часа ходу открылся Тэпкэн.

С самого утра, едва успев попить густого корабельного чая, пахнущего машинным маслом, Айвангу попросил вынести его на мостик. Он первым увидел яранги и крикнул Музыкину:

– Тэпкэн!

– Вижу, – спокойно ответил капитан.

Айвангу искоса взглянул на него и подумал: «На самом деле, почему капитан должен радоваться при виде яранг Тэпкэна?» То ли дело он сам, Айвангу! У него было такое ощущение, будто он возвратился домой после дальней дороги. И внешне все было похоже – едет он не на вельботе, а на большой деревянной шхуне из селения, где нет яранг и люди ловят свое счастье не с Помощью гарпуна и ружья, а кто как может: один торгует в магазине, другой лечит, а третий учит грамоте детей.

Корабль развернулся носом к берегу и медленно, как бы ощупью, приблизился к прибойной черте.

– Сильный накат, – заметил капитан Музыкин. – Разгружаться будет трудно.

– Первый корабль разгрузят и в такую погоду, – уверенно сказал Айвангу.

Он напряженно всматривался в берег, где уже толпились встречающие. Они столкнули на воду вельбот и, работая веслами, направились к шхуне. Айвангу издали узнал Белова и не сдержался:

– Петр Яковлевич, видишь меня?

– Вижу! Вижу!

Сэйвытэгина среди встречающих не было. Сердце у Айвангу упало. Сразу стало неуютно, зябко.

Взобравшись на корабль, Белов успокоил парня:

– Отец твой на промысле. Моржа в проливе бьют. Послезавтра вернутся.

Белову еще нужно будет привыкать к такому виду Айвангу. Поэтому он смотрел как-то мимо, избегая прямого взгляда. Слова говорил коротко и быстро.

Айвангу с помощью Белова сошел на берег и стал коленями на гальку. Люди, которых он вспоминал в больнице, что-то говорили, размахивали руками, дружески улыбались.

– Понести тебя? – спросил Белов.

– Не надо. Сам пойду. Теперь буду так ходить.

Айвангу двинулся. Он шел на коленях по твердой, отшлифованной ледяными волнами гальке. Шаги получались короткие, будто ему связали ноги. «Надо завести короткий посох и твердые наколенники». Пот заливал спину, щекоча кожу.

Галька осталась позади, Айвангу ступил на тонкую, дернистую землю, покрытую густой зеленой травой. Это была новая трава, выросшая в этом году, блестящая, будто свежевыкрашенная, как корпус шхуны «Чукотка». Сзади шли люди. Очень много людей. Они молчали. Айвангу не оглядывался, но чувствовал множество глаз на своей спине, слышал дыхание толпы.

Яранги уже близко. Можно пойти направо, туда, где высится жилище Кавье, где живет Раулена. Можно свернуть налево, к ручью, бегущему с горы. На берегу его стоит яранга Сэйвытэгина. Там его ждет Росхинаут, мать… Но почему она не вышла встречать сына? Или она не знает?.. Да вот она бежит навстречу.

– Айвангу! Айвангу!

Она кричит так, как будто несчастье случилось с ним только что, сию минуту. И тут Айвангу увидел себя со стороны и понял, почему за ним идет густая молчаливая толпа: человек, который в глазах людей был самым ловким, самым быстрым и сильным, бредет на коленях по земле, и даже собаки, пораженные необычным зрелищем, смотрят на него молча. А каково матери видеть сына таким? Айвангу зашатался и свалился бы на землю, если бы в эту минуту не подбежала мать и не подхватила его.

– Сынок мой, сынок мой! – причитала она.

Айвангу оглянулся. Под его взглядом люди повернули обратно, и остались только собаки, которые уселись шеренгой на землю, разглядывая необыкновенного человека.

– Идем домой, Айвангу, – позвала мать.

Непривычно смотреть на человеческое лицо снизу вверх. Приходится запрокидывать голову.