Симона Байлз. Смелость взлететь. Тело в движении, жизнь в равновесии - Симона Байлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Вернув нас в Спринг и согласившись на удочерение, моя бабушка поступила так же, как некогда ее собственные родители. Она родилась в Белизе и выросла там же. У нее было две сестры и брат, и они росли в комфорте, как дети сенатора и одновременно главы местной католической церкви. Каждый день вся семья молилась под предводительством отца, а по воскресеньям они обязательно ходили в церковь. Благодаря службе отца в правительстве и продуктовому магазину, который их мать держала на нижнем этаже дома, бабушка Нелли ни в чем не нуждалась. Но у нее были двоюродные братья и сестры, а также другие члены семьи, которым повезло меньше. Ее мать забирала этих детей к себе в дом, если наступали трудные времена. Бабушка вспоминала, что росла в окружении кузин и кузенов, и они близки, как родные братья и сестры, по сей день. Я уверена, что свое большое сердце и преданность семье бабушка унаследовала от родителей.
В восемнадцать лет бабушка уехала из Белиза и поселилась в Америке. Ее отправили в школу-пансион в Сан-Антонио в Техасе, поскольку у родителей хватало денег, чтобы оплатить детям образование в США. Дедушка вырос совсем в другой среде, но ему тоже привили семейные ценности. Он был одним из девяти детей и жил в Кливленде. Окончив школу, пошел в военно-воздушные войска, и они с бабушкой познакомились, когда он служил на военной базе в Сан-Антонио. Бабушка оканчивала первый курс в колледже медицинских сестер «Инкарнейт Уорлд» и пошла с подругой на вечеринку. Дед был там со своим братом, и они разговорились. Самое любопытное, что моя бабушка вышла за деда, а ее подруга – за брата дедушки Рона!
Когда бабушка с дедом познакомились, Шэнон было пять лет, и она жила вместе с дедом в Техасе. Бабушка с дедом хотели ее удочерить, но мать Шэнон не согласилась отдать ее. Вскоре после их свадьбы мать Шэнон прислала за ней, желая вернуть дочь в Огайо. Теперь, все эти годы спустя, мы с сестрой повторяли ее путь в обратном порядке: ехали из Огайо в Техас.
Мы с Адрией вернулись в Спринг в канун Рождества 2002 года. Мне было пять лет, а сестре три. Бабушка поначалу немного тревожилась за меня: она заметила, что я стала настороженной. Я по-прежнему бегала и шумела, по-прежнему очень заботилась об Адрии, но разговаривала меньше. Через несколько лет бабушка сказала, что, по ее мнению, я боялась им доверять, ведь мы уже жили с бабушкой и дедом раньше, а они нас отдали. Она думала, я боюсь, что они с дедом отправят нас обратно в Огайо. Единственное, что я сама помню, – я была очень рада вернуться в Спринг. Это казалось мне настоящим рождественским чудом.
Хотя Нелли с Роном начали процесс удочерения, как только мы с Адрией переехали к ним, мы продолжали звать их бабушкой и дедушкой. Весь следующий год социальные работники регулярно навещали нас дома и в школе, чтобы убедиться, что мы хорошо адаптируемся. Тем временем бабушка записала нас к семейному психологу, чтобы процесс прошел более гладко. Для нее тот факт, что она станет нашей матерью, автоматически означал, что вся ее жизнь будет принадлежать нам безраздельно. Она хотела, чтобы мы знали – мы можем полагаться на них с дедом на все сто процентов. И я действительно чувствовала, что могу им полностью доверять. В какой-то момент к нам всем пришло глубинное осознание – мы семья. Мы принадлежим друг другу. Они теперь мои, а я их, пусть суд и тянул с одобрением удочерения еще целый год.
7 ноября 2003 мы всей семьей отправились в суд, чтобы официально подтвердить удочерение. В кабинете судьи сидели бабушка, дед, Адрия и я (Рон Второй и Адам были в школе). Мне уже исполнилось шесть, а Адрии четыре, и нас обеих нарядили в платьица. В те времена я не любила никакие девчачьи штучки, кроме своих кукол Барби. По утрам я выпрыгивала из кровати, напяливала свой любимый комбинезон и первым делом мчалась на батут на заднем дворе. Но в тот день на мне было совершенно девчачье платье моего любимого синего цвета, а волосы бабушка мне заплела в две косички и закрепила заколками в тон. Адрию нарядили точно так же, только ее платьице было розовым – кстати, это до сих пор ее любимый цвет. Бабушка надела жемчужные сережки и золотое ожерелье-цепь, а дед пришел в своей обычной служебной форме. То, как мы все, включая адвокатов и социальных работников, выстроились перед судьей, подсказало мне, что сегодня очень важный день.
В тот вечер после ужина мы Адрией уже встали из-за стола и собирались идти ложиться как обычно.
– Спокойной ночи, бабушка! – сказала я, выбегая из кухни. Адрия следовала за мной по пятам.
Бабушка, которая стояла возле раковины и ополаскивала тарелки, прежде чем поставить их в посудомойку, оторвалась от посуды и посмотрела на нас. У нее на лице было необычное выражение, от которого мы с Адрией замерли в дверях и уставились на нее выжидающе.
Бабушка вытерла руки кухонным полотенцем и сказала:
– Симона, Адрия, подойдите ко мне.
Голос ее тоже звучал необычно. Я не знала, чего ожидать.
– Девочки, вы знаете, что сегодня мы вас удочерили, – сказала она, когда мы подошли и встали перед ней. – Поэтому теперь я ваша мама, а он – она указала на деда, который протирал после ужина стол, – теперь ваш отец.
Дед тоже остановился, распрямил спину и улыбнулся. Я переводила взгляд с бабушки на деда и обратно, широко распахнув глаза. Только сейчас до меня дошло, что случилось в суде сегодня.
– Значит, я могу называть вас мама и папа? – спросила я.
– Как сама захочешь, – ответила бабушка, гладя меня по щеке одной рукой, а второй перебирая волосы Адрии. – Называйте нас, как захотите. А теперь идите ложитесь.
Мы вдвоем, не говоря ни слова, вскарабкались по лестнице наверх. Но когда Адрия пошла в ванную чистить зубы, я выскочила в центр спальни, прижала руки к щекам и запрыгала на одной ножке, охваченная восторгом.
Мама. Папа. Мама. Папа.
Я шептала эти слова, стараясь привыкнуть к их звучанию. В конце концов, чувствуя, что вот-вот взорвусь, я кинулась назад – по лестнице в кухню.
– Мама? – сказала я, остановившись на пороге.
Она поглядела на меня, и губы ее дрогнули