Темные зеркала - Рене Маори

Первые несколько шагов он проделал, тяжело опираясь на плечо мальчика, но потом, почувствовал прилив сил, отстранил его и весь обратный путь преодолел сам. Ветер дул теперь в спину, словно помогая аббату добраться до церкви.

В голове неотвязно вертелись слова, пригрезившиеся у смертного одра госпожи Тома. В том, что это была лишь греза, аббат теперь не сомневался, потому что Жан, находившийся в той же комнате, ничего не видел и не слышал. Но слова «грех убийства» снова и снова возвращали его мысли в нищую комнатку, хотя видел он ее совсем иной. Она представала перед его глазами сплошь заваленной грудами увядающих цветов, цветов, источающих смертельный яд, который сгущал и отравлял воздух вокруг скорбного ложа. И лицо покойницы представлялось иным – молодым с тонкими чертами и горестной складкой возле рта. А услужливая память создавала все новые и новые картинки того, что он видел когда-то, но так хотел забыть.

Жан шел рядом, искоса удивленно посматривая на аббата. Он не решался заговорить с ним, лишь внимательно следил, чтобы тот не споткнулся на скользкой дороге, готовый подхватить это измотанное постами и молитвами сухое и легкое тело.

Но аббат Муре не видел пустынной дороги и не чувствовал порывов ветра, в своих грезах он шел по саду Параду, залитому солнечным светом. По тому самому саду, где ему было даровано излечение от смертельной лихорадки, которое он считал своим вторым рождением. Параду – девственное море растений, скрытый от любопытных глаз кусочек райского сада, впускавший только солнце. Он видел разливанное море трав, которые никто не подстригал и они поднимались до самой груди, видел толстые стволы деревьев, стремящиеся к высокому небу, видел солнечные поляны, пестревшие цветами. Теми самыми цветами, которые в мгновение ока стали убийцами, скрывшими его смертный грех. И некая тень понимания коснулась его души. Он вдруг понял, что был заново рожден после смертельной лихорадки и очнулся уже не тем, кем был. Ребенок не приходит в мир аббатом или работником. Так и молодой Серж Муре не родился вновь священником, обремененным клятвами и обязательствами. Тот другой Серж умер на полу церкви во время приступа. И новый, вновь рожденный был лишь несмышленым ребенком. Первым человеком – Адамом, появившемся в райском саду и встретившим свою Еву. Он словно услышал голос библейского бога «Плодитесь и размножайтесь…» «И любите друг друга», – добавлял он про себя. «Любите, любите, любите…».

Жан с удивлением прислушался к шепоту аббата, полагая, что тот начал бредить на ходу. И подхватил его под костлявый локоть.

«Кого я любил кроме бога? – спрашивал себя аббат. И тут же отвечал. – «Никого». Его бог – неумолимый и ревнивый не потерпел бы рядом с собой в соперниках ни одного человеческого существа. И он отомстил. Он убил Еву, и покарал Адама годами холода и одиночества. Человеческая сущность подняла Сержа Муре на борьбу с богом – и он проиграл, как всегда проигрывает природа перед лицом неумолимой идеи, созданной тем же человеком. Снедаемый чувством вины, он бросился в ледяные объятия своего бога, уверенный в правоте, жаждущий искупить грех прелюбодеяния – и проиграл.

Аббат остановился и в ужасе закрыл глаза, испугавшись собственных мыслей, которые он успешно изгонял из своей головы все последние сорок лет. Нет-нет, он не предаст бога. Какие, право, страшные мысли приходят в болезни.

Исповедальню уже установили, и теперь Анетта сметала щеткой с каменного пола опилки и мусор. Другая женщина мыла ступени, ведущие к алтарю. Все стены были уже увешаны еловыми ветками, среди темной зелени которых выделялись яркие капли бессмертников – алых, желтых, оранжевых. Золоченая статуя девы Марии держала в руке гирлянду из сухих малиновых цветов, каждая складка ее одежды была протерта и сверкала как свежевыкрашенная. Церковь приобрела праздничный вид, и казалось, вот-вот зазвучит под ее куполом рождественский гимн, сопровождаемый надтреснутыми звуками старого органа.

Аббат преклонил колено перед алтарем, с трудом поднялся и решил присесть, чтобы дождаться окончания уборки и потом самому запереть церковь. Но сесть ему так и не удалось – на самой последней скамье, он увидел женщину в трауре. Ее лицо покрывала густая вуаль, а надломленная линия плеч выдавала человека, понесшего тяжкую утрату. Серж удивился – единственная смерть в Арто, о которой он знал – была смерть госпожи Тома, но вряд ли ее дочери уже успели сшить себе траурные наряды. И он направился к таинственной незнакомке, желая принести ей соболезнования и как-то утешить.

Аббат не сделал и двух шагов, как его снова оглушил сильный запах увядающих лилий и роз, настолько густой, что остальной путь он проделал как в тумане. Опираясь рукой о спинки скамей, он приблизился к даме в черном, и тут она откинула вуаль. Дрожь ужаса потрясла аббата с головы до ног, и он с криком рухнул на каменные плиты.

Анетта обернулась на крик, и увидела святого отца распростертым на полу. Другая женщина – тетушка Леру, тоже отбросила тряпку, и замерла, открыв рот.

– Господину аббату плохо, он упал! – Крикнула Анетта. – Иди сюда!

Женщины перевернули аббата на спину. Он был необыкновенно бледен, а из уголка рта текла струйка крови. Анетта нагнулась и уловила слабое дыхание.

– Он жив, – произнесла она с облегчением.

– Не думаю, что это надолго, – озабоченно ответила тетушка Леру. – У него кровь горлом идет. Плохо дело. Мне показалось, что он позвал кого-то из нас, перед тем как упасть?

– Не знаю, – покачала головой Анетта. – Он крикнул «Альбина!».

– Странно. В нашей деревне и нет никого с таким именем.

Муре перенесли в его домик при церкви, где под аханье Дезире и кухарки уложили его в пустой комнатке, с голыми стенами, на одной из которых чернел внушительных размеров крест. Срочно вызванный деревенский врач, неумело осмотрел его и огласил горестную весть – аббат не проживет и дня. Такая запущенная форма чахотки. Да он, как видно, совсем не следил за своим здоровьем!

– Необходимо позвать священника, – пробормотала кухарка и испуганно умолкла. Единственный священник прихода лежал сейчас распростертый на постели, а кюре ближайшей церкви святого Сатюрнена находился за много лье.

В конце концов, было решено снарядить Жана. Дезире вывела из конюшни единственную лошадь и впрягла ее в телегу. Жан тут же и уехал. При удачном стечении обстоятельств он мог бы вернуться через двадцать часов.

Аббат лежал с закрытыми глазами, и из его груди с каждый вздохом вырывался хрип. Кровотечение удалось остановить, но в сознание он так и не пришел. Рядом с кроватью сидела Дезире, задыхаясь от слез и держа брата за руку. Ее умственные способности так и не пробудились. И сейчас, уже достигнув почти своего шестидесятилетия, она оставалась большим ребенком, и как ребенок мгновенно переходила от отчаяния к радости. Сейчас она всхлипывала, широко открыв рот, и слезы как весенний дождь непрерывно лились из опухших глаз. Впрочем, она скоро успокоилась и торопливо принялась за уборку комнаты, аккуратно сложив одежду аббата на спинку стула. Потом ухватила таз с теплой водой и принялась губкой протирать лицо больного, забрызганное кровью. Всю свою заботу, которую она отдавала питомцам скотного двора, сейчас она перенесла на брата, которому раньше уделяла слишком мало времени.