Всемирный следопыт, 1931 № 05 - Ал. Смирнов

Бревенчатые стены фактории утверждают здесь новую жизнь. С первым же установившимся снегом, закрывшим серые лишайники тундры, начинают прибывать легкие нарты ненцев[2], запряженные оленями. Если верблюда называют кораблем пустыни, то олень поистине корабль тундры. Здесь, в фактории, туземец получает все, что ему нужно, на долгую полярную зиму муку, масло, мануфактуру, ружья и даже бинокли, на которые ненцы предъявляют большой спрос. Бинокли нужны им для ориентировки в необозримых пространствах тундры, для наблюдения за стадом оленей и для охоты.

На фактории нас угощают осетровой икрой. Несколько человек, посланных весной на пробную ловлю, выловили здесь 50 тонн крупного осетра. В будущем году предполагается развернуть крупные рыбозаготовительные операции.

Два километра отделяют факторию от радиостанции. Ноги вязнут во мховом ковре, покрывающем тундру. Небольшие холмики сплошь усеяны бледножелтыми ягодами спелой морошки, которой мы отдаем должную честь.

Ледяной враг

На радиостанции наш приход никого особенно не удивляет, В это время года ее часто посещают матросы Карской экспедиции. Они высаживаются на берег — ощутить твердость почвы после долгого качания корабля, пострелять уток на озерах, послать приветствия из-за полярного круга в далекие города Большой Земли.

У радистов крепкие жилые дома, электричество, хорошо подобранная библиотечка. От цынги их спасают овощи, забрасываемые летом, свои коровы и свиньи дают свежее мясо

Радиостанция являет собою последнее звено в цепи попыток освоить Карское море. История этих попыток очень давняя, и стоит она многих жизней и кораблей.

Еще в 1580 г. пробовали проникнуть сюда англичане Пэт и Джакман, но корабли их затерло льдами Карского моря. Предприимчивый купеческий город Новгород не раз пытался наложить свою лапу на богатства севера. Через реку Мутную, впадавшую в Карское море, новгородские резные, деревянные челны проникали вглубь полуострова Ямала. Отсюда, волоком достигнув озер, которые дают начало реке Зеленой, новгородцы спускались по ней в Обскую губу. Во время пышного и жестокого царствования Анны Иоанновны была предпринята экспедиция для исследования берегов Сибири. В августе 1737 года боты под начальством Малыгина, именем которого назван оперирующий в Карском море ледокол, вошли в Обскую губу. В том же августе 1737 года достигла своей цели и экспедиция Овцына, плывшая от Тобольска вниз по Иртышу и Оби. Эти экспедиции проделали тот путь, которым сейчас ежегодно проходят суда Карской и Енисейской экспедиций. Паровым судам под командой Вигинса, Норденшельда и других удается проникнуть в Карское море только во второй половине XIX века. Для того, чтобы хотя вскользь коснуться всех попыток обуздать непокорное Карское море, нужно было бы написать огромный том, наполненный голубыми льдами и полярной героикой. Но все же, до самого последнего времени, северный морской путь в Сибирь не был открыт для регулярного коммерческого использования и его новейшая история продолжена лишь революцией.

С 1920 года начинается ежегодный провод судов Карской экспедицией. Советские ледоколы крейсируют у проливов Карского моря острова Белого и северной оконечности полуострова Ямала, охраняя суда от затирания льдами. Проход Карских ворот оставлен нами — он слишком узок и постоянно забит льдами. Советские капитаны, испытанные полярные моряки, ведут иностранные суда, используя обычно проливы Маточкина и Югорского шаров.

Методично вспыхивает динамо. Из соседней комнаты, где в блеске голубых молний застыла напряженная фигура радиста, доносится нервное постукивание передачи. Перед нами только что принятая телеграмма. Волны эфира свиты в черные ниточки букв — новый иностранец идет в порт. Он норвежец. Надо приготовиться к разгрузке.

Порт на воде

Ночью порт спокоен. Разбросанные на большом расстоянии, переливаются огни пароходов Над водой краснеют точки бакенов. Безмолвны черные бездны трюмов, пахнущие сосновым лесом. Звон склянок, отбивающих часы, иногда разрывает сгустившуюся тишину. Вода складывает в гармонику призрачное отражение кораблей. По небу шарит слабый отсвет северного сияния, словно белесый свет прожектора беспокойно переходящий с места на место. Ранним утром, когда бледнорозовые тени рассвета окрашивают дымки труб, начинается рабочий день порта.

Пронзительно завывает «Разведка» — маленький пароходик, вестовой при огромном теплоходе «Сибкрайком». Он служит для связи между десятками пароходов, лихтеров, барж, стоящих на большом расстоянии друг от друга. «Сибкрайком» — руководящий центр порта и всей Карской экспедиции. На конце его радиомачты сходятся волны от далеких пароходов, находящихся еще в Карском море, сюда мчатся по эфиру донесения береговых радиостанций и ледоколов, провожающих в качестве гувернеров иностранцев.

Операции Карской экспедиции начинаются после вскрытия льда на Оби и освобождения проливов. В состав экспедиции входит 36 единиц. Они идут вниз по Иртышу и Оби, забирая груз во встречных портах. Острый недостаток тоннажа заставляет забрасывать первоначально половину груза на остров, находящийся в сотне километров от Обдорска. Остров этот зовется Халяй-спугор, что значит по ненецки «Остров мертвецов».

Старые кости покойников потревожены новой жизнью, развертывающейся на севере. Мертвый покой кладбища нарушен гомоном людей, и тысячи стандартов леса встали гигантским памятником индустрии.

В конце июля, после прохода льда, нагруженные суда приходят первым рейсом в Новый порт, где начинается погрузка иностранных пароходов. В конце августа, вторым рейсом, они захватывают грузы с Халяй-спугора. Операции заканчиваются в конце сентября. Малейшая задержка может сковать суда льдом в пути.

Норвежская «Марита» расцвечена черными, белыми и розовыми полосами. Это придает ей какой-то мрачнококетливый вид. Чернокрасный «Хилькрофт» тоже норвежец. Облезлый и старый, он заигрывает с новенькой русской баржей. Дальше виднеется высокобортный английский угольщик. У него насупленный, недоброжелательный вид старого, обрюзгшего английского консерватора.

Маленький катеришка, вертясь среди окружающих океанских пароходов, словно блоха перед стадом слонов, подвозит меня к лихтеру. Лихтер — это железная баржа. Он выстроен специально для транзита леса. В его трюм можно спустить целый пароход, который сможет там даже двигаться. Если заглянешь вниз, то от глубины и сладковатого запаха леса кружится голова. Сейчас лихтер до половины нагружен высокосортным, гладкоствольным, словно выведенным по линейке, экспортным лесом.

— Майна! Вира! — глухо доносится из глубины трюма.

Гремит лебедка. Железный хобот наклоняется над пропастью трюма, опуская туда стальной канат. Грузчики внизу приподнимают ломами бревно, и, захлестнутое стальным объятием каната, оно плавно переносится в трюм пapoxoдa.

— Пойдет-пойдет! Сама пойдет. Еще пойдет! — взрывают воздух крепкие груди грузчиков. Норвежец, стоящий у машины, радостно ухмыляется. Ему нравится песня русских, нравится радость их труда.

— Направо, чертило, направо! — ревет ему снизу огромный бородатый дядя, и стрела послушно делает движение направо. Норвежец понимает по-русски. Но вот появляется на мостике золото капитанских галунов. Глаза машиниста мгновенно потухают, спина горбится, а из лихтера снова несется интернациональное: «Майна! Вира!» При капитане, боящемся красной заразы, норвежец не должен обнаруживать своего знания русского языка.

Черная пасть иностранцев жадно проглатывает наш экспорт, выбрасывая взамен машины. Ящики — большие, маленькие, огромные. Ящики хранят в себе колоссальную энергию, спресованную в тысячи тонн стали и железа, загнанную в колеса маховиков, в движение поршней. Эта энергия подталкивает упирающуюся жизнь, она шагает индустрией по нашему необъятному Союзу, она ускоряет темпы нашей великой и небывалой стройки.

Первая пятилетка

«Помогите нам! В тесном единении с Советским союзом! Посвящено нашим русским братьям, товарищам матросам „Первой пятилетки“, Красной помощью Данцига. Да здравствует борьба с белым террором. Август 1930 г.»

Эта надпись, приколотая данцигской организацией Красной помощи Германии, белеет на стене красного уголка. «Первая пятилетка» — новый теплоход Карской экспедиции. Он прибыл в конце августа из данцигского порта. Налет заграничного плавания еще чувствуется на команде. Штурмана щеголяют в каких-то особенных дождевиках, на матросах необычайно замысловатые узоры жилетов и длинноносые ботинки «джимми». Но беседуя с ребятами, я не чувствую никакого восхищения и аханья перед Западом. Мне рассказывают о безработных, ночующих в скверах, об отсутствии прожиточною минимума, о необычайной проституции «вольного города», где нужда выгоняет толпами женщин на улицу.