Малые поэмы - Джон Китс

А кое-кто и спать ложился прямо в травы.

LXXVIII

Убил гуляку, обронив брегет

(Хорошие часы, ей-Богу, жалко!) —

Два золотых тотчас метнул вослед,

В уплату за услуги катафалка. —

По мопсу ханской дочки плачет палка:

Ворчал в ответ на мой игривый свист! —

Царевна, как заправская гадалка,

Тасует карты: назревает вист. —

Сыграли. Говорит, я на руку нечист.

LXXIX

И в шахматной игре свою сноровку

Царевна показала после карт.

Под шахом совершая рокировку,

Вошла в неподражаемый азарт

И зарычала, точно леопард. —

Четыре с чем-то. – Ранняя пичуга

Поет. – Прислуга дремлет у бомбард. —

Царевна спит. – Царю придется туго:

Во сне зовет она возлюбленного Гуго.

LXXX

Ох! Маховое выпало перо

Из левого крыла! Ужель дряхлею?

Да нет же! Чует, чувствует нутро:

Я полон сил! Ведь я себя лелею

Как цветовод – любимую лилею! —

Примерно пять. Зарей горит восток. —

Примерно в шесть увидели Пантею. —

Велю снижаться за витком виток,

Чтоб нами весь народ полюбоваться мог.

LXXXI

По нисходящей прянули спирали. —

Какие толпы! Сколько суеты! —

Мещане в высь восторженно взирали,

Как солнце увидавшие цветы. —

Велел парить, убавить быстроты. —

Бутоны, первоцветы луговые

Несметно, как осенние листы,

Повсюду сыпались на мостовые. —

И ликовал народ, вытягивая выи.

LXXXII

А дальше, мнилось, лицами зевак

И улицы и площади мостили!

Над каждой кровлей полоскался флаг,

И стягами украсили все шпили:

Старались, не ленились, простофили!..

По городу катился громкий гул,

И чудилось, бушует море, или

Большое стадо буйволов спугнул

Охотник (сей пассаж – народу не в похул).

LXXXIII

“Ура невесте царской! Честь и слава!” —

Разнесся рев. Невеста же в ответ

Раскланялась налево и направо,

Меча пригоршни золотых монет —

Не медяков, как утверждали, нет!

Я не иду к царевне в адвокаты,

Но клевета сия – постыдный бред!

О, сколь неблагодарны скорохваты,

Спешившие ловить цехины и дукаты!

LXXXIV

Но все же всяк ревел, как добрый слон:

“Кроханна, славься!” И под эти клики

Мы низлетели наземь близ колонн

Имперской знаменитой Базилики.

На караул гвардейцы взяли пики,

Вельможи низко поклонились нам

И подняли приветливые лики.

Вступаем во дворец… О стыд и срам!

Какой хаос! Какой нежданный тарарам!

LXXXV

Замест монарха и монаршей свиты

За широко раскрытыми дверьми

Крикливые столпились троглодиты,

С несмысленными схожие зверьми —

Вернее, эльфы, пьяные вельми.

Шваль: судомойки, вице-судомойки,

Лакеи – эту дрянь поди уйми,

Когда у них разгар лихой попойки!

И все до одного трещали, словно сойки.

LXXXVI

Потом узрел коронного судью

На четвереньках: полагаю, эля

Несчастный выпил целую бадью;

Градоначальник, ставший жертвой хмеля,

Вовсю бранился, кулаками целя

Соседу в ухо, или же в висок;

Стряпухи же лобзали менестреля.

Кто мог шагать – шагал наискосок,

И от паденья был подчас на волосок.

LXXXVII

Поэт придворный вскачь по вестибюлю

Примчал к царевне, оседлав шута,

И проталаму спел, а после – дулю

Явил… И вся лихая сволота

Заржала! В гневе я отверз уста:

“Где государь? Ответствуйте!” Куда там…

Царевну одолела дурнота.

Я крикнул, дал приказ войти солдатам.

И кинулся царя искать по всем палатам.

LXXXVIII

И тут новейший царский блюдолиз

Навстречу мне шагнул, давясь от смеха:

Напившийся до положенья риз

Гадатель Плудт…»

Немалая утеха!

Маг не разбил, что скорлупу ореха,

Себе главу! Меж персонажей враз

Возникла бы досадная прореха —

Но летописец утешает нас:

В живых остался маг, меж магами – алмаз.

LXXXIX

И, как сановник, облеченный властью,

Плудт повелительно прервал дебош.

………………………………

Гиперион Отрывок

Книга I

Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,

Где свежестью не веет поутру,

Где полдней жарких нет, и звезд ночных,

Воссел недвижной глыбой древний Крон,

Безгласнее обставшей тишины;

За лесом лес навис над головой —

За тучей туча, мнилось. Воздух был

Безжизненней, чем в летний зной, когда

Чуть-чуть колеблются метелки трав,

Но палый лист покоится, где пал.

Ручей неслышный мимо тек, журчать

Не смея, ибо скорбный падший бог

Был рядом – и Наяда в камышах

Держала хладный перст у сжатых уст.

В сыром песке следы огромных стоп

Туда лишь и тянулись, где застыл

Седой Титан. И на песке сыром

Покоилась, недвижна, нежива,

Десная длань, утратившая скипетр.

Сомкнувши вежды, к матери-Земле

Поник челом, просил подмоги сын.

Казалось, он уснул навек. И вдруг

Чужая пясть на мощное плечо

Легла; но прежде отдан был поклон

Тому, кто стыл недвижен, глух, незряч.

Се бысть Богиня древних, первых дней;

И рослой амазонке близ нее —

Глядеть бы крохой; карликом глядеть

Ахиллу; Иксиона колесо

Остановила бы она перстом.

Не столь великий лик являет сфинкс,

Возлегший во дворце на пьедестал —

Мемфисский сфинкс, наставник мудрецов.

О! лик Богини мог бы изумлять

Красою, да красу печаль затмила —

Печаль, прекрасней, чем сама Краса.

И чуткий страх в огромных был очах:

Как будто беды шли – за строем строй,

Как будто лишь передовой разъезд

Метнул стрелу, а грозный арьергард

Погибельные громы снаряжал.

Одну прижавши длань к своей груди,

Туда, где сердце смертных бьется – точно

Бессмертной быв, испытывала боль,

Богиня выю Крона обвила

Другой рукой и, стан опять согнув,

Титану в ухо молвила слова —

Трубой органной грянул горний глас —

Печальные слова, что наш язык

Способен так воспроизвесть (о сколь

Бедней он, чем былая молвь богов!):

«О Крон, очнись… Но, бедный, старый Царь —

Зачем? Никак, увы, не ободрю;

Не изреку: “Почто же опочил?”

Ты от небес отторжен, а земля

Низринутых богов не признает,

И славный, многошумный океан

Тебя отверг; и в воздухе седой

И ветхий бог не властелин отнюдь.

И твой же гром, невольник вражьих рук,

Обрушился на прежний твой чертог;

Дотла твоей же молнией сожжет —

Наш мир сожжет! – неловкий супостат.

Безвременье! Мгновенья – точно годы!

Чудовищная правда, что ни миг,

Вспухает, нагнетает нашу скорбь,

Дабы неверье не смогло вздохнуть.

Почий, о Крон, и далее! Вотще

Тревожу твой пустынный тяжкий сон,

И втуне ты бы очи разомкнул!

Почий, а я восплачу, павши ниц».

Июльской ночью заворожены,

Зеленые старейшины лесов —

Маститые дубы, при свете звезд

Недвижно дремлют, спят, не шевелясь —

А ветер лишь единожды плеснет,

И до зари уляжется опять.

И, что случайный ветер, эта речь

Утихла. И Богиня, возрыдав,

Сырую почву тронула челом,

Дабы волос рассыпавшихся шелк

Сокрыл стопы Титану, и согрел.

Луна успела за ночь миновать

Неторопливо все четыре фазы,

А эти двое стыли близ ручья,

Незыблемые, словно валуны —

Безгласный Бог, склонившийся к земле,

Простертая Богиня, вся в слезах —

Покуда Крон, опомнясь, не подъял

Угрюмый взор на чуждый, жуткий край,

На сумрак и печаль окрестных мест —

И не узрел Богиню… Крон отверз

Косневшие уста – и, точно лист

Осиновый, дрожала борода:

«Супруг тебе – златой Гиперион,

О Тейя, о нежнейшая жена…

Отверзни взор и возопи: увы!

Отверзни взор и молви: сей изгой —

Ужели Крон? Скажи, ужели впрямь

Сей голос – мой? Чело сие – ужель

Мое? Мое, навек лишенное венца?

Ужели это Крон? О, чья же власть

Меня повергла, молви, чья же мощь?

О, кто растил ее, и наущал?

Ведь я стальной рукой давил Судьбу!

Но я сражен, я сгублен, погребен,

И отрешен от боголепых дел:

Не правлю обращением светил,

Не усмиряю ветры и моря,

Не пригреваю злаки тучных нив —

О, как же божью сердцу изливать

Безмерную любовь? Невесть куда

Мое пропало сердце – и невесть

Куда пропал я сам, былой Титан:

Престол утратив, где-то я исчез

Меж ним и долом этим… Тейя, Тейя!

Открой зеницы, огляди миры —

Миры сиянья звездного, и мглы;

Миры, что жизнедатны, иль мертвы;

Миры Небес, и преисподних бездн.

О Тейя, Тейя! Разве не видать

Иль образ некий, иль хотя бы тень

Защитника, стремящегося к нам

На крыльях, либо колеснице? Да!

О да! Я верю: Крону – быть Царем.

О да! Всенепременно победим

Богов мятежных – верю! Трубный зык

Восславит нас, и грянет мирный гимн

В заоблачных чертогах золотых —

Сольется пенье с перебором струн

Серебряным. И сколько новых благ

Создам на диво дщерям и сынам

Небесным! А затем… Затем велю…

О Тейя, Тейя, Тейя! Где же Крон?..»

И Крон восстал во весь огромный рост,

Ломая руки, пястью пясть круша.

Всклокоченную гриву хладный пот

Влажнил – и взор померк, и глас умолк,

И слух замкнулся – плачь, о Тейя, плачь!