Прекрасная незнакомка - Даниэла Стил

Антуан без всяких возражений предоставил событиям течь своим ходом, и когда маркиз умер, брак себя оправдал. Никого не удивило принятое решение. Алехандра и Антуан совместно унаследовали Квадраль-банк. Ее братья получили внушительную компенсацию, зато Антуану досталась вся империя, которую он горячо желал присовокупить к своей собственной. Теперь, продолжая ее созидание, он строил расчеты на сына, однако единственному сыну не суждено было вступить в права наследства. В шестнадцать лет Жюльен де Морнэ-Малль случайно погиб, играя в поло в Буэнос-Айресе, и оставил мать потрясенной, отца скорбящим, Рафаэллу – единственным отпрыском.

Именно Рафаэлла старалась утешить отца, полетела вместе с ним в Буэнос-Айрес, чтобы привезти тело юноши во Францию. Она не выпускала отцову руку из своей в те бесконечные часы, вместе не сводили они глаз с гроба, когда в печали снижались на посадку в Орли; Алехандра появилась в Париже отдельно, в сопровождении сестер, кузин, одного из братьев, нескольких близких подруг, так что ее сопровождали, опекали, как и в течение всей предшествующей жизни. И упрямо уговаривали после похорон возвратиться вместе с ними в Испанию, а она, в слезах, уступая, позволила им увезти себя назад. У Алехандры была внушительная армия опекунов, у Антуана же – никого, только четырнадцатилетнее дитя.

Однако в дальнейшем эта трагедия породила особые узы меж ним и Рафаэллой. Нечто не обсуждаемое, но неизменно присутствующее. Эта беда породила и особый контакт меж ее отцом и Джоном Генри, когда те выяснили, что их постигла одинаковая потеря – смерть единственного сына. У Джона Генри сын погиб в авиакатастрофе, двадцати одного года, пилотируя собственный самолет. Жена тоже умерла, пятью годами позже. Но для каждого из обоих мужчин невыносимым ударом было лишиться сына. Антуана могла утешить Рафаэлла, у Джона Генри других детей не было, и после смерти супруги он так и не женился.

В самом начале делового сотрудничества двух банкиров, когда бы ни появлялся в Париже Джон Генри, Рафаэлла оказывалась в Испании. Он поддразнивал Антуана – дочь, мол, у него воображаемая. Это превратилось в расхожую шутку, пока однажды швейцар не привел Джона Генри в кабинет Антуана, а там гость увидел не Антуана, а темные глаза ослепительно красивой юной девушки, с дрожью глядевшей на него, словно перепуганная серна. Появление незнакомца в комнате повергло ее чуть ли не в ужас. Она готовила уроки и должна была воспользоваться справочниками, которые лежали здесь у отца. Черные кудрявые волосы ниспадали шелковистыми потоками. На миг он застыл в молчании и благоговении. Затем взял себя в руки, послал ей теплый взгляд, убеждающий, дружественный. Но ведь за месяцы, что она ходила на занятия в Париже, виделась она со считанными людьми, а в Испании так ее берегли и охраняли, что совсем редко случалось ей оказаться наедине с незнакомым мужчиной. Она, кажется, не имела понятия, как поддерживать с ним разговор, но после его легких шуточек и подмигиваний, рассмеялась. Антуан присоединился к ним лишь через полчаса, с глубокими извинениями, что, мол, в банке задержался. Пока ехал в машине домой, он прикидывал, познакомился ли, наконец, Джон Генри с Рафаэллой, и потом сознался себе, что надеялся на это.

После прихода отца Рафаэлла почти сразу удалилась, ее щеки заметно порозовели.

– Господи, Антуан, она же красавица!

Джон Генри недоуменно смотрел на своего друга-француза, и Антуан улыбнулся.

– Значит, тебе понравилась моя воображаемая дочь? Не оробела ли она до невозможности? Мать убеждает ее, что любой мужчина, пытающийся заговорить с девушкой с глазу на глаз, уже замыслил убить ее или по меньшей мере изнасиловать. Порой я тревожусь, читая страх в ее взгляде.

– А чего ты ждал? Всю жизнь ее неотлучно опекают. Едва ли стоит удивляться, что она робеет.

– Ей скоро восемнадцать, и для нее это обратится в проблему, если сидеть безвылазно в Испании. В Париже надо уметь хотя бы перекинуться словом с мужчиной в отсутствии дюжины женщин, заполнивших помещение и состоящих в большинстве своем в родстве с тобой.

Антуан это сказал шутливо, но в глазах была полнейшая серьезность. Долго и упорно всматривался он в лицо Джона Генри, стараясь распознать, что притаилось во взгляде американца.

– Она мила, правда? Нескромно с моей стороны говорить так про собственную дочку, однако… – Он словно в покорности развел руками и улыбнулся.

На сей раз Джон Генри ответил широкой улыбкой.

– Мила – не совсем точное слово.

А затем, чуть ли не как юнец, задал вопрос, от которого стал улыбчивым взгляд Антуана:

– Она сегодня будет с нами ужинать?

– Если у тебя нет особых возражений. Думаю, мы отужинаем здесь, а потом заглянем в мой клуб. Матье де Буржон будет там сегодня вечером. Я ведь с давних пор обещал ему познакомить вас, как только ты приедешь.

– Вот и отлично.

Однако улыбнулся Джон Генри не оттого, что речь шла о Матье де Буржоне. Он успешно разговорил Рафаэллу тем вечером, а также на третий день, когда пришел к ним в дом к чаю. Пришел специально, чтобы увидеть ее, принес ей две книги, о которых упомянул за тем обедом. Она опять вспыхнула и погрузилась в молчание, но теперь он умело растормошил ее, вовлек в беседу, и к концу дня они почти уже стали приятелями. В последующие полгода она привыкла воспринимать его как человека уважаемого и почитаемого почти наравне с отцом, а когда поехала в Испанию, то описывала его матери, словно какого-нибудь дядюшку.

Именно в этот ее приезд Джон Генри появился в Санта-Эухении вместе с Антуаном. Пробыли они всего два дня, но и за этот срок американец успел очаровать Алехандру и прочих, собравшихся в Санта-Эухении в ту весну. Уже тогда Алехандра догадалась о намерениях Джона Генри в отличие от Рафаэллы, которая ни о чем не подозревала до лета. Тогда пошла первая неделя ее каникул, через несколько дней предстоял отлет в Мадрид. Пока же она с удовольствием проводила оставшийся срок в Париже, а когда приехал Джон Генри, позвала его прогуляться вдоль Сены. Беседовали о бродячих артистах, о детях, и она просияла, рассказав ему о своих двоюродных сестрах и братьях, живущих в Испании. Похоже, детей она обожала и становилась особенно красива, когда бросала на него взгляд своих огненных темных глаз.

– А сколько детей хотела бы ты, Рафаэлла, иметь, когда будешь взрослая? – Он всегда без запинки произносил ее имя, что было ей приятно. Ведь американцу трудно это имя выговорить.

– Я уже взрослая.

– Да ну? В восемнадцать-то лет?

Он весело взглянул на нее, но что-то непонятное ей просвечивало в его взоре. Некая усталость, старость, мудрость, печаль, словно он, к примеру, вспоминал сейчас о своем сыне. Он уже поведал ей о нем. Она же рассказала ему про своего брата.