Откуда приходят люди в этот мир? - С. Добрунов

– Конечно, в современной России больше красивых ножек, чем в пушкинской, – он опять скосил взгляд на Катины ножки, – на этот вопрос даже институт статистики не даст даже приблизительный ответ. Но ведь эти пушкинские слова тоже классические, как ты говоришь, приемлемые и сейчас и, самое главное, будут приемлемы, будут иметь огромный смысл во все времена, пока живут на этой планете мужчины. Я вообще-то просвещен больше в теории машин и механизмов, сопромате, ТОЭ, но стихи очень люблю и классику вообще, особенно люблю Толстого. «Анна Каренина» – энциклопедия русской жизни. Так? «Я здесь, потому что должен быть там, где Вы», – это сказал Вронский?

Сейчас классика с книжных строк уходит в кино, там наиболее реально отображается современность, именно там сейчас творят наиболее талантливые люди. А вот в политике? – Глеб замолчал на мгновение, но решив, что Катя – это его женщина, и с ней можно говорить о том, о чем думаешь, продолжил: – Брежнев всего лишь мелкий политический деятель времён Аллы Пугачевой, – это не анекдот, а большая реальность. – Помолчав немного, он продолжил: – А хочешь, я прочту тебе стихотворение Рождественского, самое моё любимое, оно о преданности, о силе, о долге, любви, оно и о настоящих людях. Называется «Горбуша». Знаешь?

Катя улыбнулась и ничего не ответила.

– Горбуша в сентябре идёт метать икру, – начал Глеб медленно и внятно, но с каждым словом, с каждым сказанным предложением, осмысливая сказанное и примеривая его к жизни людей, ускорял речь; голос его звучал крепче и громче, словно он сам в этой жизни грёб навстречу течению изо всех сил, ища свой ручеек, свой песок, где должен зарыть свои икринки и «смерть принять затем». Bдруг утих и медленно опять продолжил: «Я буду кочевать по голубой Земле…» и громко, внятно сильно и властно: «Ноздрями ощутив последнюю грозу, к порогу твоему приду я, приползу…»

Жизнь для него и была ежедневной борьбой, и трудом, и он не просто проживал её, потому что она дана была ему, а имел цель в каждом дне, проведенном здесь, в этом мире. Именно поэтому он и не мог столько времени прикоснуться к Кате, а только приняв решение, что Катя и есть главная цель в его жизни, он пригласил её к себе домой. И вот едет сегодня к Катиной сестре, чтобы просить Катиной руки.

– Ты очень хорошо прочел, Глеб, хорошо понял, наверное, о чем говорил Рождественский.

Катя все ещё была возбуждена и рвалась продолжить спор, доказывать и убеждать, и поняла в то же время, что ему не нужно ничего доказывать и не нужно его ни в чем убеждать просто потому, что мыслят они одинаково, что они и есть две половинки одного целого. И если с годами, как утверждают многие, любовь проходит, а на смену ей приходит другое чувство, такое состояние, когда люди просто начинают понимать мысли друг друга без слов, что если у одного болит голова, другой чувствует эту боль, один думает только, а другой уже вслух эти мысли высказывает – может, и они с Глебом вот так будут… научатся… Кате стало хорошо от этих размышлений.

Но вдруг головная боль опять возникла в затылке, быстро и остро, словно туда гвоздь забили. Катя закрыла глаза и опустила голову на подголовник. Боль была недолго, может, минуту, и так же прошла вдруг и сразу, лишь слабость осталась, усталость, словно она не говорила и думала, а бежала рядом с машиной целый час. А машина сама бежала по придонским просторам быстро, легко и свободно, словно в этом беге только и жила. Она бежала в станицу, где тоже жил классик, реально, очень современно отразивший в своих книгах жизнь нашей страны.

Катя уснула вдруг от этой усталости, уснула глубоко. А Глеб все ещё думал. Такой он ещё не знал Катю. Она не зря ходит в институт. Она – личность, она не только может постоять за себя, но и мыслит логично, смело. Он вспомнил, как узнал её такую: «Незачем было спасать меня от насильников вчера, чтобы требовать сегодня в награду того же», вспомнил также, как она чуть было не ударила его рукой, зато сильно ударила взглядом…

Сильная, волевая женщина! И вот теперь такая вся слабая и беспомощная, спокойно спит рядом с ним. Как ему казалось, спит беззаботно, но это уже был «заботный» болезненный сон.

Настя

Проспала Катя минут пятнадцать и так же быстро, как уснула, так и проснулась. Молча, всё ещё в мыслях продолжая беседовать с Глебом, смотрела в боковое окно. Она не спала, но Пушкин в своем цилиндре и Лермонтов в военном кителе и до блеска начищенных туфлях ходили где-то по окружающим полям, и Катя все очень хорошо видела: и цилиндр, и блестящие туфли. Они (внедрялись в Катины мысли, и она очень хорошо слышала их голоса, настоящие, которыми они говорили при жизни. Она так и не поняла, спит она ещё или это все происходит наяву…

– Катя, вот уже станица. Куда нам тут?

– Вон там, на том перекрёстке направо, – проснувшись окончательно, указала Катя.

Сестру о своем приезде Катя предупредила телеграммой еще в среду, просто написала: «Приеду в субботу». Каким автобусом, в какое время – ни о чем не сообщила. Тем более, что приедет не одна. И удивленная такой неопределённой телеграммой, Настя занялась с утра домашними делами, стараясь и убраться, и обед приготовить к двенадцати часам, когда приходит первый автобус из Ростова.

Насте было немного за тридцать. Сложенная аккуратно, с начинающей аппетитно округляться фигурой, она, как и Катя, была небольшого роста с правильными, даже красивыми чертами лица: те же непослушные, вечно путающиеся волосы, правда, длиннее, чем у Кати, они спускались до середины спины; та же вьющаяся челка с поперечной бороздкой на лбу, но глаза были меньше и внимательнее, ресницы темнее и длиннее, несмотря на светлый, светлее чем у Кати цвет волос. Маленький, тоже слегка вздёрнутый нос не имел никаких бороздок, а словно вылитый из воска, делил лицо на две половины и возвышался над несколько пухлыми и чувственными губами, плотно закрывающими при улыбке два ряда белых зубов. Щечки были покруглее Катиных и никаких веснушек на восково-глянцевой коже, только при улыбке на подбородке и щечках появлялись небольшие ямочки, придавая лицу привлекательность, делая его симпатичным и миловидным. Одета она была в то утро по-домашнему: в обтягивающие стройные ножки белые брючки и кофточку с очень короткими рукавами, подчеркивающими ещё тонкие и изящные руки. Передник в цветочек дополнял одежду. Маленькие ножки в мягких тапочках как-то быстро, аккуратно и тихо двигались по гостиной и кухне, где одновременно шла уборка и готовка обеда.

Дом был большой, достался от родителей Олега, мужа Насти, большой и дружной семье. Мужчины ещё спали. Хозяин, накануне вечером вернувшийся из трехсуточного рейса, заслуженно почивал в большой спальне на большой двухспальной кровати. Мальчики, лет двенадцати от роду, спали, потому что просто спали. Ведь суббота же! Хотя многие из домашних забот лежали на их ещё неокрепших плечах, не очень-то они переживали об этом грузе и без нескольких напоминаний и окриков матери за дело не принимались, а больше спорили между собой, стараясь показать друг другу, кто здесь лидер, а кто подчинённый. Сыновья походили на отца как две капли воды: худенькие, даже худые, рослые, даже длинные не по годам, оба с послушными, мягкими волосами, даже одинаково стриженными: закрытые по моде тех лет уши, длинные, прикрывающие шею сзади, волосы, и чуб под пробор, свисавший одинаково у обоих набок к правому глазу. Они, казалось, и вели себя одинаково: одинаково жестикулировали руками, двигали головой, вращая её во все стороны, когда надо и не надо, даже голоса были удивительно похожими. Но одно различие было непременным: они никогда и ни за что не хотели одеваться одинаково. Из-за одежды и лидерство переходило от одного к другому: кто во что оденется первым. За лидером были джинсы, за подчинённым простые брюки, а шуму и беспокойства от них был полон дом и улица, и вся станица. Но, несмотря на это, мальчишки были самым большим и поэтому бесценным богатством родителей.

Семью содержал Олег – дальнобойщик – такое вот сильное и крепкое слово появилось в те годы, и был финансовым оплотом семьи. Настя не успела проучиться на факультете химии в Каменске и трех лет, как выскочила замуж за своего давнего жениха, Олега, как только тот пришел из Армии. Уже через девять месяцев она родила двойню и осталась дома, хотя все ещё не оставляла планов на продолжение учёбы и успешную карьеру.

Вот так и проходило то утро в доме у Насти. Время было уже за десять часов, подходил обед, гостиная вымыта, стол накрыт на пять персон, ведь ждали ещё и Катю. Настя, передохнув минуту на кухне, вновь ринулась в бой на уборку территории, что давно уже было прерогативой мальчиков. Но всё ещё считая их маленькими и потому жалея, Настя взялась за метлу. Пёс по кличке Шофер вылез нехотя из будки, скорее из уважения к хозяйке, чем из-за надобности приступить к своим служебным обязанностям, громыхнул цепью, потрусил головой, хлопая ушами по шее, да и забрался опять в будку, решив, что на этом осмотр территории закончен. А Настя мела, чистила, даже протерла окна снаружи. Она ждала Катю, скучала по ней, очень любила, ведь Катя, в принципе, была её первым ребёнком, дочкой, которую она вырастила и воспитала.