Злые происки врагов - Варвара Клюева

- Еще одно слово, и ты полетишь в окно, - пообещал он. Очень убедительно пообещал. Во всяком случае, продолжать Прошка не осмелился. Закрыл рот и обиженно засопел.

Сергей Дмитриевич заметно взбодрился.

- Итак, Варвара Андреевна, вы рассказывали о своей третьей встрече с Анненским. Он пригласил вас в ресторан. Что там?..

Входная дверь снова открылась.

- Генрих! - ахнули мы дружно.

- Ловко я вас вычислил? - Просиял Генрих, довольный нашей реакцией. Ну-ка, кто догадается - как?

Куприянов пошел красными пятнами. Марк быстро вышел из гостиной и закрыл за собой дверь.

- Это непредвиденный визит, - виновато сказала я. - Но он точно последний. Ключи от квартиры есть еще у двоих, но обоих сейчас нет в городе. А на звонки я открывать не буду.

Марк вернулся, ведя за собой Генриха. Они молча сели на диван. Генрих посмотрел на меня с состраданием.

Куприянов обвел нас затравленным взглядом, сглотнул, без спроса вылил в стакан остатки сока из пакета, выпил, достал платок, промокнул лоб. Он явно не торопился возобновить разговор, уверенный, что его немедленно перебьют. Но прошла минута, потекла вторая, а тишины ничто не нарушало. Сергей Дмитриевич решился.

- Так что произошло в ресторане, Варвара Андреевна?

- В ресторане Юрий Львович пристал ко мне как... Ну, в общем, он был весьма настойчив, уговаривая меня выставить свои картины. Помните, я говорила, что он приезжал сюда показать образец договора? Так вот, я тогда писала... в смысле рисовала. Анненский позвонил, я закрыла дверь комнаты, где работала, пригласила его в гостиную, а сама пошла на кухню варить кофе он выразил желание выпить чашечку. Возвращаюсь, а Анненский в спальне... От злости у меня сел голос. Пришлось откашляться. - Рассматривает мою работу. Я просто онемела от ярости. А он стоит как ни в чем не бывало. Любуется... - В голосе у меня снова появилась хрипотца. - Увидел меня, даже не смутился! Просиял как медный таз и давай нахваливать. Когда мой столбняк прошел, я ему чуть кофе в рожу не выплеснула. В последнюю секунду удержалась. Подумала: ведь он, убогий, даже не понимает, что творит. Видно, мама с папой в детстве не преподали элементарных правил поведения. В общем, я его очень резко осадила, буквально вытолкала из комнаты и пресекла всякие попытки поговорить о живописи. Мы занялись договором, и я строго следила, чтобы беседа не выходила за рамки этой темы. И вот, в ресторане Анненский решил наверстать упущенное. Говорил, что у него есть связи. Что, возможно, ему удастся устроить мою персональную выставку. Обещал рекламу в прессе. Короче, разливался соловьем.

- А вы?

- А я сказала "нет". Раз пятнадцать. С первых четырнадцати до него не дошло.

- Но почему? - удивился Куприянов. - Насколько мне известно, персональная выставка - это очень лестное для художника предложение.

- Возможно. Но я никогда не выставлялась и выставляться не собираюсь, отрезала я.

- Значит, Анненский ушел ни с чем? - уточнил Сергей Дмитриевич.

- Ни с чем, - подтвердила я.

- И больше вы с ним ни разу не виделись?

- Ни разу.

- Может, разговаривали по телефону? Или общались по почте?

- Нет.

- А через посредников?

- Тоже нет.

- И вы ему ничего не передавали? И не посылали?

- Никогда.

- Тогда как вы объясните тот факт, что мы нашли вот эту картину... Куприянов полез в карман, вытащил фотоснимок и протянул мне, - ...в кабинете Юрия Львовича?

Я взяла снимок, посмотрела и почувствовала, как кровь стремительно отливает от лица.

- Варька! - закричал Генрих.

- Прошка, нашатырь! - скомандовал Марк. - В ванной, в аптечке! Леша, принеси воды! -А сам подскочил ко мне и легонько тряхнул за плечи. Нагнись, слышишь?

Но я вместо этого вскочила и, опередив всех, опрометью вылетела из гостиной. Ворвалась в спальню, рывком отодвинула письменный стол. За ним стояли холсты на подрамниках, доски, картон... Мои картины... Картины, которые я не показывала ни единой живой душе. Я торопливо перебрала их. Нету! "Пир во время чумы" с Вальсингамом-автопортретом исчез.

Я поставила картины на место, придвинула стол и промаршировала в гостиную.

- Как его убили?! Надеюсь, он долго мучился? Я бы выпустила ему кишки и прижгла бы их каленым железом!

- Варька, что ты говоришь! - ужаснулся Генрих. - Не слушайте ее, пожалуйста, она не в себе...

Куприянов посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом и тихо спросил:

- Как вы провели вечер первого августа и ночь с первого на второе?

Глава 5

В комнате воцарилась тишина. Я медленно опустилась на стул.

- У меня нет алиби. С первого августа и по вчерашний день я безвылазно торчала здесь. Одна. И специально попросила всех, кого можно, мне не звонить. У меня была очень срочная работа. - Я объяснила все про сентябрьскую книжную ярмарку и нашу поездку на Соловки, перенесенную с августа на июль. - Несколько раз мне все-таки звонили - из издательства, но только днем. А вечерами... Нет, вечерами никто не звонил.

- Вы не можете всерьез ее подозревать! - не утерпел Прошка. - Неужели не ясно, что Варвара ничего не знала? Я имею в виду, что у нее свистнули картину. Я правильно понял, Варька, - этот Анненский спер твою картину? Так вот, вы же сами видели: ее чуть кондрашка не хватила, когда она увидела фотографию!

- Это ничего не доказывает, Прошка, - сказала я слабо. - Я могла просто испугаться, узнав, что картину обнаружили у Анненского. Испугаться, что она выдает мою причастность к убийству.

- А то ты раньше не знала, что она у него! Чего же тогда убивала?

- Прошка, думай, что говоришь! - одернул его Генрих. - Варька ничего не знала и никого не убивала.

- А я что говорю? Если она убила, то только из-за картины, правильно? Других-то мотивов нет! А если она убила из-за картины, то, ясное дело, знала, что ее спер этот тип. И чего ей тогда грохаться в обморок? Понятно же, что картину рано или поздно у него найдут!

- Я не грохалась в обморок! - возмутилась я. - И вообще, Марк, куда ты смотришь? Этот защитничек меня сейчас окончательно утопит, а ты и в ус не дуешь! Кто обещал выкинуть его в окно, если он снова откроет рот?

- Ну и пожалуйста! - разобиделся Прошка. - Больше ни слова не скажу, даже когда на тебе наручники защелкнут.

- Твоими стараниями, - буркнула я.

- Варька, но у тебя же есть алиби! - вмешался Генрих. - В издательстве ведь подтвердят, что ты сделала эти макеты всего за три дня? Как я понимаю, за меньший срок их сделать физически невозможно. Значит, у тебя не было времени заниматься убийствами.

- А что, убийств было несколько? - подал голос Прошка, тут же забыв о своем обещании. - При нас говорили только про Анненского. Варька, ты еще кого-то порешила?

- Заткнись! - рявкнул Марк.

- В издательстве, конечно, подтвердят, - ответила я Генриху. - Но они не смогут поклясться, что я не изготовила какой-нибудь макет заранее, чтобы иметь алиби.

- О чем ты говоришь? Если кто-то заранее заботится об алиби, значит, убийство предумышленное. Но никто не станет замышлять убийство из-за того, что у него украли картину!

- Да? - скептически хмыкнул Прошка. - Думаешь, Варвара пошутила насчет выпущенных кишок и каленого железа?

Марк, ни слова не говоря, встал, выдернул Прошку из кресла и, не обращая внимания на его вопли, потащил на кухню. Добросердечный Генрих, которого подобные сцены неизменно огорчали, на сей раз проигнорировал инцидент.

- Вы ведь понимаете, о чем я, правда? Если у человека украли вещь, пускай даже очень ценную, и он знает вора, ему нет резона замышлять убийство. Он пишет заявление в милицию или нанимает крутых парней, или... уж не знаю, что. Но какой смысл убивать? Тем более, что в нашем случае картина осталась у вора.

- Если цель жертвы воровства - вернуть краденое, то вы правы. Но в нашем случае, судя по реакции Варвары Андреевны, цель могла быть совсем иной. Покарать мерзавца, осквернившего святыню. Я прав, Варвара Андреевна?

- Нет. При чем здесь святыня? Представьте себе, Сергей Дмитриевич, что вы ведете дневник, в который записываете самое сокровенное. Вам становится дурно от одной мысли, что его кто-то прочтет. И вот к вам заявляется бесцеремонный тип - совершенно вам посторонний - роется в ваших вещах, находит дневник, а потом крадет его и публикует. Это не осквернение святыни, а просто чудовищная низость.

- Но ведь картина - не дневник.

Я посмотрела на него с жалостью.

- Вы ее видели? Я имею в виду саму картину, не фотографию? Нет? Тогда поговорите с теми, кто видел, вам объяснят. Только не забудьте сказать, что Вальсингам - это автопортрет. Да я скорее согласилась бы сняться в самом разнузданном порнофильме, чем выставить "Пир" на обозрение! Кстати, я могу его забрать? Я понимаю, вы считаете, что картина - возможная улика, но я напишу расписку... И у вас все равно останется фотография.

Куприянов вернул мне жалостливый взгляд.

- Боюсь, до окончания следствия это невозможно.

- Почему? На ней пятна крови? Анненский прижимал ее к израненной груди? Или она послужила орудием убийства? Кстати, как его все-таки убили? Или вы еще надеетесь поймать меня на знании деталей, которые мне знать не положено?