Прожитые и непрожитые годы - Вардгес Петросян

– Просто беседуем – и все, чего злишься?

– Да я не злюсь. А Сероб был парень что надо. Если честно, нашу деревню надо облить авиабензином и сжечь.

– Авиабензином?

– Да, чтоб скорее занялось. – Гарник засмеялся. – В Краснодаре…

На дороге кто-то «голоснул», и Гарник притормозил.

– Ну?…

– В райцентр едешь?

– Чудак, до города всего четыре шага. Ноги свои жалеешь? Или ты внук Лорис-Меликова? – И он тронул дальше.

– Посадил бы его, – сказал Левон, – чего не взял?

– Уже доехали. В Краснодаре я прожил пять дней, все бы отдал за эти дни, только вот плохо, что по-русски не знал. А ты, брат, прокурор?

– Разве похож? – Левон рассмеялся.

– Я смотрю, ты по этому делу приехал, а?

– Почти что прокурор. Если бы поручили мне это дело, всю деревню отдал бы под суд по этому делу! – Он вдруг ощутил в пальцах нервное напряжение, действительно представив на скамье подсудимых педагогов, родителей, Папикяна, всезнающего Парнака, вот этого Гарника, который конечно же не любит своей жены, но тоже небось замахивался на любовь этих ребят, на этот подснежник, не проживший и недолгой своей жизни, – всех, всех, всех. – Ужасная история, постыдная.

– А что? – Гарник распалился. – Что постыдного-то? Хочешь, чтобы как у вас в Ереване? Девушки, да что там девушки, пожилые бабы малюются. Ни стыда, ни совести не осталось, не разберешь, кто стар, кто молод. Хочешь, чтоб как в Ереване?

– Нет… как в Краснодаре! – зло бросил Левон.

Гарник проглотил какое-то несказанное слово, смущенно посмотрел, потом пробурчал:

– Доехали… У милиции сойдешь?

– Нет, прямо здесь, на попутной в Ереван поеду.

Он вышел.

Гарник тоже вышел, постоял в нерешительности несколько минут, не зная, что делать. Если бы у этого прокурора хоть чемоданишко был, вынес бы, сказал пару слов…

– Ну ладно, ты не жди. – Левон протянул руку. – Спасибо. Привет Папикяну и Азгуш.

– Извини, если что не так, – сказал Гарник. – Будешь в наших краях, заходи, не то обижусь.

Левон глядел вслед машине, пока она не скрылась за поворотом, и пошел по направлению к деревне.

6

– Вчерашняя девушка? – спросила дежурная гостиницы. – Это такая крашеная? И губы намалеванные? А тебя случайно не Левоном зовут?

– Да, и волосы крашены, и губы… И меня звать Левоном.

– Чего сердишься, братец? Она сказала: «Если спросит Левон, передайте – буду в четыре часа». А кто она тебе?

– Невеста. – Левон серьезно посмотрел на женщину. – Не нравится?

– А тебе что до того, нравится мне или нет? – Женщина, по-видимому, обиделась. – Сын и то не стал слушаться, а уж ты… В одном номере будете или как? Вчера-то свободных номеров не было, она в общем спала.

– Мы не расписаны. Разве можно?

– Нет, брат, деревня деревней, а закон есть закон.

– Ничего не поделаешь! – засмеялся Левон. – В четыре приду.

Он решил заглянуть в райком, к Рубену, убить время до возвращения Татевик.

Еще вчера утром он ничего не знал об этой деревне, о двух неприметных могилах, не знал Папикяна, учителей, перепуганных школьников, еще вчера он мог с кем угодно поспорить, не поверить в возможность подобного происшествия. Прошел всего день. «Оставьте нас наедине с нашим горем, Христа ради! – вздохнул отец Сероба. – Чего копаетесь, хотите на весь мир осрамить?» К родителям Сероба они пошли с кладбища, несмотря на явное нежелание Папикяна. На стене был прибит увеличенный портрет сына В траурной рамке, под столом лежала коричневая школьная сумка из клеенки, к ней Левон не стал притрагиваться, вынимать книги или листать тетради. К чему? Отец хмуро сидел на тахте. Принесли водку, выпили по одной. Мать так и не появилась. Отец взглянул на портрет, пробормотал что-то. Папикян пробормотал: ничего, мол, не поделаешь, что было, то было. Левон не нашел слов, которые не казались бы ему глупыми и затасканными, и просто глотнул прозрачную жидкость, а с ней и все слова, которые собирался произнести. Зачем он явился сюда и что он мог сказать этому сокрушенному горем человеку? «Да ты о чем, отец? О каком сраме? Дай бог, чтоб многие имели таких сыновей, как Сероб». – «Золотой был парень, и правда. Кабы не эти кино и книги, истинное золото был. Ни одной картины не пропускал, два раза меня с собой брал в кино. Мир перевернулся, сынок, прямо на нашу голову». – «Ничего плохого Сероб не сделал, отец, ну что он сделал?» – «Да в одном только кино сколько целуются! Разве мы тоже не были молодыми? Не говори мне ничего…» Выпили еще. Папикян сказал, что утром у него заседание сельсовета, отец Сероба мрачно взглянул из-под бровей и налил Левону водки. В этом бессмысленном разговоре проступала горькая печаль, и Левон вдруг с отвращением подумал о своей работе, о жизни, о газете, где по рублю растрачивает жизнь, в общем-то ведь выигранную в лотерее. Он поднялся, еще раз окинул взглядом, желая запомнить этот дом, стены, потолок, кровати с вышитыми подушками.

К родным Асмик он не зашел.

До полуночи бродил Левон по деревенским улицам, и если бы собаки ухитрились замолчать, подумал бы, что это кладбище. В тишине села, которой еще вчера он восхищался, была огромная печаль.

– Товарища Нагапетяна? Он занят, – проговорила секретарша.

Из окна приемной виднелся балкон жилого дома, где сидели и играли в нарды двое мужчин. Секретарша, очень молоденькая девушка, всячески старалась выглядеть старше. Она искоса поглядывала на Левона, он это видел и почему-то решил, что она должна быть похожа на Асмик.

– Не скоро товарищ Нагапетян освободится? – Левон усмехнулся про себя, потому что это была фамилия Рубена. – Я очень спешу.

Девушка пожала плечами: дескать, ничем не могу помочь.

– Сколько вам лет, девушка?

Она словно бы удивилась, но улыбнулась спокойно.

– А сколько дадите?

– Семнадцать – восемнадцать.

– Семнадцать.

– Чудесный возраст!

– Всем когда-то бывает семнадцать.

«Остаться бы навсегда семнадцатилетним». Где он слышал эти слова? Какая-то притягательная сила есть в этой цифре. Левону надоело ждать, но он не решался уйти, не повидавшись с приятелем, – тот мог обидеться. В сердце опять просочилась тоска. Нет, не помнит своих семнадцати лет и не подумал бы продлить этот воздаст на всю жизнь… Просто присутствие семнадцатилетней девушки лишний раз подчеркивало, что ему уже тридцать три. А в тридцать три, наверное, можно сказать – пусть не кончится этот возраст… Он опять вспомнил Сероба и Асмик и извлек из кармана сигареты.

– Можно?

– Конечно. – Секретарша заалела, – видно, у нее впервые спрашивали разрешения.

– А можно узнать ваше имя? А то неудобно, разговариваем и… Я – Левон. И вообще, можно на «ты»?.

– Пожалуйста – Егине.

– Ты слышала о самоубийстве ребят, Егине? Что скажешь?

Она взглянула на Левона голубыми, чистыми глазами. Тем двоим было по семнадцать лет, И этот возраст никогда не кончится. Какая разница между прожитыми и непрожитыми годами, какое дело этому воздуху, цветам, воде, улицам и миру до того, кто будет жить, ты или другой? В голубых глазах Егине вопросов не было, она еще не научилась спокойно глядеть на подлость, как и те двое, семнадцатилетние. Еще научится смотреть, научится щурить глаза, разговаривая, прятать взгляд, а потом и вовсе лгать. Те двое, чьи семнадцать лет не кончатся никогда… уже ничему не научатся. Левон, казалось, позабыл свой вопрос.

– Слышала, – ответила Егине. – Сероба я знала, мы вместе ездили в Ереван, занимались в танцевальном кружке. Не поверила я, всю ночь не спала…

– Почему же не поверила?

– Не знаю, не знаю.

Звонок.

Егине вскочила, поправила волосы.

– Что о вас доложить?

– Скажи просто – Левон, в школе вместе учились.

Дверь с грохотом распахнулась.

– Ну и человек! – На пороге стоял Рубен. – Так бы тут и проторчал? Не стыдно? – Потом заключил его в объятия, расцеловал. – А она мне только сейчас…

Егине виновато жалась к стене.

– Мы тут с Егине беседовали. Как живешь?

Они прошли в кабинет, где сидело человек пять. Рубен представил:

. – Мой школьный товарищ, известный журналист. Будьте осторожны, не попадитесь ему на язык. – Он уселся в свое кресло. – Сейчас, Левон-джан, всего две минуты. – И обратился к тем: – Так ясно, что делать?

В кабинете Рубена кое-что изменилось: одним телефоном стало больше, письменный стол, был новый, более современный, у окна высился огромный фикус в кадке. Рубен располнел, и вид у него был усталый, – наверное, выпил накануне вечером. Девон с нежностью посмотрел на друга, встал, отошел к окну: те двое в окне еще сражались в нарды. Левон позавидовал их увлеченности.

Рубен проводил своих посетителей.

– Меня нет, – сказал он Егине. – Принеси две чашки кофе и минеральной воды. – Подошел, сел рядом с Левоном. – Письмо твое получил.

– Придешь, не занят?

– Думаю, приду, если только…

– Никаких если. Как живешь?