Особо опасная особь - Андрей Плеханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ничего плохого?! — взвизгнула Лина. — Скотина, урод! “Серва” мне сейчас вкатишь, да? Сволочь!
— Нет, нет, — Виктор покачал никелированным инъектором перед ее носом. Нельзя тебе “Серв”. Никаких психомодуляторов. Ничего генного. Только чуть-чуть успокоительного. Нервы нужно беречь, милая.
Он приставил инъектор к шее девушки и нажал кнопку. Лина дернулась и затихла.
— Срежь паутинку, Тутмес, — сказал Виктор. — И доставь Лину в третью лабораторию. Через час начнем работу.
* * *Лина лежала на хирургическом столе — обнаженная, до пояса укрытая простыней. Лицо ее скрывалось под серой пластиковой маской, к вене шла прозрачная трубка от капельницы. Гармошка искусственной вентиляции легких ритмично совершала движения вверх-вниз, и грудь Лины двигалась в такт ей. Конечно, легче было воспользоваться безыгольным инъектором, но иногда лучше вот так, по старинке, внутривенно и с полным наркозом. Сейчас — особый случай. Нужно сделать все особенно тщательно.
— Хорошее тело, — сказал Виктор. — Завидую девочке от всей души белой завистью. Двадцать три года — и никакой дряни, чистые гены, гладкие клапаны сердца, здоровая печень, сбалансированная работа ферментов. К тому же она никогда не употребляла стимуляторов, не говоря уж о наркотиках. Это невероятная редкость.
— А вы их употребляли? — спросил Тутмес.
— А ты как думаешь?
— Думаю, да.
— Само собой... Все мы подсели на химию, разрушающую мозги. Человечество отравлено. Думаю, что современный вид человека уже не вылечится от этой болезни. Более того — вымрет от нее в ближайшее время, в течение сотни лет. Создание нового биологического вида — не прихоть, это уже необходимость, единственное лекарство, избавляющее от смерти если не вида, то хотя бы рода.
— Это нарушение естественного течения эволюции.
— За время существования жизни на Земле вымерли миллионы видов животных — сгинули в небытие, не оставив после себя ничего, кроме окаменелостей. Сейчас пришла наша очередь. Это очевидно для всякого, кто умеет работать мозгами, но никто не хочет осознавать серьезность факта — каждому понятно, что свою жизнь он дотянет в комфорте, а дальше — хоть потоп. Хомо сапиенс остановил свою эволюцию, когда усовершенствовал до предела медицину, позволив выжить и благоденствовать любому заведомо нежизнеспособному уродцу. Мы выкинули естественный отбор в мусорную корзину — легко, непринужденно, и каждый, кто пробует заикаться о последствиях, автоматически обвиняется во всех смертных грехах. Но генетический груз — не шутка. Он накапливается, если его не разгребать.
— Что значит “разгребать”, хозяин?
— Ты прекрасно знаешь, Тутмес.
— Убивать.
— Да, да. Убивать всех, кто не соответствует генетическим стандартам. Спартанцы выкидывали своих ублюдков в море безо всякой жалости, никто не заикался о правах и свободах — и ничего, жили хорошо, были красивыми и здоровыми. Мы плюнули на законы природы, и в ответ она плюнула в нас. Мутации возникают непрерывно, спонтанно, это элементарный биологический закон. В первой половине двадцать первого века с этим еще справлялись — даже добились успехов, когда было введено обязательное кариотипирование всех беременных. Ты помнишь, к чему это привело.
— Помню, хозяин.
— Вначале пришлось принудительно прерывать каждую четвертую беременность. Потом — каждую третью. Бабы цивилизованной части планеты завопили и зарыдали, побежали по судам. Два года юридических войн... Цивилизованность победила. Кариотипирование было объявлено преступлением второй степени. Острословы-юристы порезвились в свое удовольствие, разжирели на миллиардах, вложенных в дело о генетическом контроле. Но, поверь мне, Тутмес, именно они поставили большой черный крест на человеке разумном как на биологическом виде. Там, где исчезает хотя бы малейший отбор, начинается деградация. Генетический груз уже добрался до критической массы. Сейчас две трети приличных людей — носители ублюдочных генов, причем доминантных. Процесс развивается, Тутмес. Всего три поколения спустя здоровый человек станет реликтом. Для того чтобы найти Лину и сотню ей подобных, я потратил два года.
— Почему вы не искали в Азии и в Африке, хозяин? Процент чистых генов там гораздо выше...
— А ты не знаешь почему? — рявкнул Виктор.
— Извините, хозяин! — Тутмес скукожился, посерел от страха, сложился в поклоне. — Простите, ради бога!
— Потому что чертовы ниггеры и азиаты вымрут позже приличных людей! Только не говори, что я расист!
— Нет-нет, что вы, такое мне и в голову прийти не может...
— Белая раса сделала больше всех для этой долбаной планеты, а вымрет первой из-за своего сибаритства и чистоплюйства. Это что, нормально, по-твоему?
— Нет, нет.
— Это ты — расист, — Виктор ткнул пальцем в согбенного Тутмеса. — Все вы, цветные, ждете, пока мы окочуримся, лелеете надежду поплясать на наших косточках, получить в наследство то, что мы создали сотнями лет труда. Только ничего у вас не выйдет. Знаешь почему? Потому что ниггеры и китаезы тоже вымрут, только, может быть, лет на пятьдесят попозже. Пружина заведена, процесс запущен. Понял, да?
— Понял...
— Ладно... — Виктор махнул рукой, остывая, как чайник, выпустивший пар. — Довольно болтать. Начнем работу. Сегодня я введу Лине присадку генотолерант-ности. Присадку высшего качества — в пару тысяч раз дороже того дерьма, что торчит в твоих хромосомах. Присадку, изготовленную на материале Амеадоры красной со Станса. Три дня уйдет на адаптацию. И это будет нашим первым, малейшим шажком. Надеюсь, он не закончится пшиком. Шагать нам еще ох как долго...
День 5
Лина сидела в кресле и глядела на Тутмеса. Тень уходящей боли замутняла ее взгляд, тянула вниз уголки губ. Лина гладила длинными пальцами кожу подлокотников, пытаясь убедиться в их реальности.
— Почему я здесь? — шепнула она тихо, едва слышно. — Я вернулась на Землю. Я гуляла по парку, летала в небе, плавала в океане. Пила вино с друзьями. Легкое белое вино... Выкинула из головы мысли о Викторе и его мертвом Слоне. Почему я снова здесь?
— Вы все время были здесь, госпожа, — сказал Тутмес. — Все три дня. Это был сон, юная госпожа. Сон, не более того.
— Сны не бывают такими... настоящими.
— Бывают. Искусственный сон. Он сродни наркотическим грезам, он ярче, чем сама жизнь.
— Значит, Вик все-таки вкатил мне какую-то присадку?
— Да, госпожа.
— Я убью его, — голос девушки стал громче, обрел яростный оттенок. — Убью!
— Вы когда-нибудь убивали, госпожа?
— Нет...
— Тогда не убьете и сейчас. Это страшный грех — убивать. Он оставляет огромные дыры в душе, их не залатать ничем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});