Она уходит по-английски. Роман - Сергей Докучаев

Какой-то мужик, с приспущенными брюками и в пиджаке, пристраивался сзади к девушке. Вообще ничего не понимая, я почти толкнул Степана на диван, а сам рявкнул:

– Ты кто такой …?! Совсем …. что ли тут?!

Мужик лишь на секунду отвлекся, сказав:

– Я заплатил. В очередь если что, парень.

– Что?!

Я подошел к нему и оторвал его от бледной девушки за плечо.

– Ты что не понял, а? Убирайся отсюда, мразь! Тут дети!

Он, наконец, отцепился от женщины, встал во весь свой немаленький рост, откинул со лба темную путаницу волос и крикнул в коридор:

– Сынок, с тобой все хорошо?

– Да, пап, – ответили ему с кухни.

Я ошалело смотрел то на него, то на бурчащего Степана.

Мужик, поддерживая брюки рукой, пошел в соседнюю комнату, открыл дверь и с порога спросил:

– Николай, а в чем собственно дело? Почему мне мешают отдыхать?! Я за что плачу деньги?

Из комнаты на ломанном русском ему ответили, мол, все хорошо, Леонид Иванович, не обращайте внимания.

– Как не обращать внимания, когда меня силой пытаются выгнать! Я за что плачу участковому? Может, мне другую квартиру найти и другого Николая?

– Леонид Иванович, сейчас разберемся, не переживайте, – ответил тот голосом хоть чуть и визгливым, но непоколебимым.

Из комнаты, откуда доносился детский плач и на полную громкость орал телевизор, вышел небольшого роста, восточной наружности некий Николай, со смуглой морщинистой кожей, в черной застиранной футболке и таких же синих джинсах. Я обратил внимание на волосы. Они были, как гуталин, черные, с мелкими седыми вкраплениями. На правой щеке красовался глубокий шрам от брови до носа, будто бы Адрианов вал на границе Римской империи с непокорными землями бриттов. В руке он держал незажженную сигарету.

– Так, ты кто такой и что тебе тут нужно? – спросил он меня, на смеси русского и непонятного мне языка. – Леонид Иванович, уважаемый человек, и я не позволю обижать моего гостя. Сегодня Кристина больше принимать не будет. Все до утра расписано. Завтра приходи. Давай, давай, не стой тут. Кристина, а ты чего расселась? Обслужишь Леонида Ивановича, как ты умеешь.

Кристина с отрешенным лицом уставилась в стену, и было заметно, как под ее помадой медленно бледнели губы.

– Ты меня поняла?

– Поняла, поняла, – повернув свое бледное лицо, с неохотой ответила она и видимо, чтобы как-то подтвердить сказанное, завела руку за спину, расстегнула бюстгальтер и бросила его на пол. Потом скатала чулки, и отправила их туда же.

– Вот и хорошо, – проговорил человек восточной наружности, улыбаясь во все свои вставные золотые зубы.

На десяток секунд все замерло, и повисла тишина. Этого времени мне хватило, чтобы осознать происходящее и сделать следующие выводы о каждом: некогда очень красивая девушка, ныне падшая Кристина, Леонид Иванович, подкармливая местного участкового, содержит в квартире Степана мини-бордель, и, наконец, сам смотрящий борделя – Николай из Душанбе.

– А ты давай проваливай, – сказал Николай, подойдя ко мне вплотную и потащив за рукав. Сигарета у него уже была во рту, правда до сих пор не зажженная.

Весь сгиб его правой руки был покрыт темными полосами от уколов.

– Сейчас, – сказал я и что есть мочи двинул ему по челюсти сверху вниз. Удар получился немного смазанным, но этого хватило, чтобы Николая откинуло к дверному косяку, где вдобавок он стукнулся головой о петлю. В руку сразу отдало ноющею болью.

Следом за этим меня вдруг резко затошнило и вырвало прямо на старый паркет.

– Шатаются тут всякие наркоманы, – позволила себе вставить Кристина. – Дай ты ему, наконец, уколоться, Николаша, а то помрет парень-то.

Я вытер рот платком и сказал, обращаясь к Леониду Ивановичу:

– Хоть какие-то остатки совести у вас есть?! Сыну, зачем жизнь ломаете?

Николай быстро пришел в себя, вытер кровь с разбитой губы, весь ощетинился и достал из заднего кармана джинсов нож-бабочку. На секунду мне показалось, что пришел конец. Я как-то легко это осознал и принял. На дворе ночь наползала на вечер. Двор не освещается толком. Один звонок Леонида Ивановича нужным людям, и с телом все решится быстро, как в лучших фильмах Тарантино. И тут с заплаканным, мятым лицом, поднялся с дивана Степан и, шатаясь, сказал:

– Спокойствие, только спокойствие. Это мой друг, Максим. Он никому не сделает плохо, сейчас он уйдет, и вы его больше не увидите. Пойдем, Максим, на кухню.

На мое удивление Степан теперь уже сам взял меня крепко под руку и повел на кухню, где с буханкой хлеба играл маленький Паша.

В коридоре Леонид Иванович успокаивал Николая, грозившего зарезать меня или заставить языком слизать все с пола, а я сидел на табурете и без всяких эмоций наблюдал за играющим мальчиком. Хлеб прыгал из одной его руки в другую.

За своими сигаретами лезть в пальто не хотелось, поэтому я встал и взял из пачки, лежащей на холодильнике, про себя обругав желтый фильтр.

– Давай выпьем, дружище, водки, – проговорил Степан.

– У тебя есть аспирин? – спросил я с опустошенностью в голосе. – Хотя откуда тут аспирин.

– Как говорила моя бабушка, лучшее лекарство от всяких хворей – это стакан водки.

Степан взял трясущимися руками с полки над столом две пузатеньких рюмки, дунул в них и поставил на стол. Ловким движением большого пальца открутил крышку на бутылке и наполнил рюмки. Пробка закатилась куда-то под холодильник, где, видимо, и пролежит до сноса пятиэтажки. Мы выпили, Степан похлопал меня по плечу, мол, все будет хорошо.

Я посмотрел на него и вдруг понял, что больше не чувствую жалости. Чего я вообще тут распинался? Руки ему обрабатывал. На диван укладывал. Ему все равно. Его все устраивает. Паша вот этот – тоже. Сидит тут и улыбается. Даже не плачет. Мать в больнице, а папаша забавляется, с кем попало. Вырастет избалованным сынком и будет катать университетских девчонок на подаренном папой «Порше». Мальчик посмотрел на меня и подмигнул.

Сколько себя помню, Степан никогда не усложнял себе жизнь. Когда в институте он не смог сдать последний зачет на втором курсе, то не стал просить пересдачи, а просто ушел. Тогда самые закоренелые двоечники остались учиться, купив преподавателю армянского коньяка, а он ушел.

Отслужил в армии полгода, потом комиссовали по здоровью. Упал без сознания во время тренировок. В госпитале обнаружили пролапс митрального клапана 2-ой степени, но бабушка была счастлива возвращению внука домой.

На любой работе он не задерживался дольше трех-четырех месяцев. Везде ссорился с бригадиром. Жениться не хотел. «Завтра женюсь, не сегодня же», – любил он повторять. Раньше на хлеб и сигареты брал с бабушкиной пенсии, теперь вот квартиру сдает. Хотя еще непонятно, кто и кому сдает.

Вдавив окурок в пепельницу и следом выпив рюмку водки, не закусывая, я решил, что хватит с меня на сегодня гуляний и пора уже возвращаться домой. Чужой я на этом празднике жизни.

– Пора мне, Степан. Спасибо за гостеприимство.

– Что уже уходишь? – взволнованно спросил он, обмакивая горбушку хлеба в банке из-под кильки в томате.

– Да, пора. Поздно уже.

– Слушай, я с тобой до магазина, ага? Продышусь заодно.

– Куда ты собрался? – спросил я скептически. – Ты еле на ногах стоишь.

– Ты меня знаешь, я как огурец. Сейчас только приберу со стола. Он взял пустую сковородку и кинул ее в раковину. Звон потряс мои перепонки. Паша несколько раз моргнул сонными глазами.

– Теперь пошли, – сказал Степан.

Пока одевались, подошел Николай, и сказал:

– Брат, ты уж извини, что так вышло. Ты приходи завтра. Кристина тебя вне очереди обслужит по первому разряду за мой счет. Хорошо, брат?

– Отвали от него… – сорвался Степан.

Николай злобно оскалился.

– Спасибо, но я пока воздержусь, – ответил я, услышав стоны Кристины в зале за закрытой дверью. – Женат. И хотел ему показать кольцо на пальце, но увидел, что кольца нет.

– В одно место засунь себе этот палец, шакал! – уходя к себе в комнату, сказал Николай. – Зря я тебя не зарезал.

– Что ты ему средний палец показываешь, а? – как конь заржал Степан. – Они же не выносят этого.

Видимо, я тоже порядочно напился, что даже не сразу заметил, как показал Николаю средний палец, а не тот, где обручальное кольцо. Оно было на месте. Пронесло. Я выдавил из себя улыбку, словно последнюю зубную пасту. Пора валить отсюда, от греха подальше. Вряд ли что-то тут можно поправить. Все зашло слишком далеко, и даже сам Степан уже наверняка не знает, когда и что пошло не так, хотя это в его стиле – все пускать на самотек. Мне бы со своей жизнью разобраться. Андрей был прав.

Перед самым выходом я махнул на прощание рукой Паше, который задремал за кухонным столом, подложив под голову ладошки. Жаль его, конечно, и мать его тоже жаль.