Поэзия зла - Лайза Рени Джонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я чувствую, как мое тело мечется в схватке с разумом, но этих взаимных мучений избежать не могу. Словно в наказание за непокорство, меня переносит в другое место, еще одно знакомое место преступления. Я стою на коленях перед мертвым телом Дэйва, привязанным к стулу; лишь одна из многих жертв, очередная пожива убийцы, неразборчивого, по всей видимости, в своих решениях. Он и вправду убивает всех подряд – молодых и старых, красивых и уродливых, – но у них у всех есть одна общая черта: все они заклеймены «недостойными».
Я хмурюсь от вида свежей ножевой раны на груди Дэйва – идеальной «U», с которой капает кровь. Но какая-то часть моего разума сознаёт: это не то, что было на самом деле. В отличие от своих предыдущих жертв, тело Дэйва Поэт не кромсал. Он просто, элементарно его отравил. Осторожный во всех отношениях чистоплюй, он удержал себя от риска оставить в качестве улики ДНК.
Рукой в перчатке я извлекаю изо рта Дэйва еще одно стихотворное послание, оставленное Поэтом. Разворачиваю листок и читаю строки, принадлежащие знаменитой ныне Мэри Оливер:
И этот шрам, что помню я с тех пор,
Есть медальон отсутствия эмоций.
Очевидно, теперь я понимаю, зачем он вырезал на нем эту рану. Он хотел, чтобы у него был шрам, который соответствовал бы стихотворению. Хотя нет, это мой разум хотел, чтобы у него был шрам, соответствовавший стихотворению. В реальности такого не происходило. Морщась от напряжения, я снова возвращаюсь в кошмар и вчитываюсь в строки: оказывается, что стихи Мэри Оливер теперь заменены словами Поэта:
Я знаю, как возникли эти шрамы.
Ты знаешь, как возникли эти шрамы.
Их вырезав, ее ты умертвила
Навеки, детектив Саманта Джаз.
Изо рта у Дэйва начинают выползать противные жуки, в считаные секунды облепляя меня.
Я толчком сажусь и, задыхаясь, сбиваю с себя насекомых, которых нет и никогда не было на месте преступления. Кажется, мой разум просто хочет меня потроллить новым способом. Штору спицами пронзают лучи жаркого техасского солнца, бойко покалывая радужку, а на ресницах у меня впору вырасти сосулькам. Дрожа, я на неверных ногах бегу к термостату и возвращаю его на разумный уровень, после чего держу курс к платяному шкафу.
На часах семь утра – идеальное время для столь необходимой пробежки. Кто такой этот Поэт, чтобы лишать меня моей обычной жизни и свободы бегать куда вздумается? Да никто! Я решительно натягиваю леггинсы и майку и, сев на кровать, завязываю кроссовки. Воспоминание о ночном кошмаре и ползающих жуках заставляет меня встать и еще на раз обмахнуться ладонями руки – так, на всякий случай. С телефоном и наушниками я спускаюсь по лестнице и пересекаю гостиную, где беру с придверного столика ключи. Ужас как не хочется открывать запись с камеры наблюдения, но я это делаю и наспех просматриваю: активности на площадке, слава богу, не зафиксировано. Стремясь поскорей выйти, я полубегом миную коридор, запираю его и успеваю одолеть два лестничных пролета, когда вслед мне бдительно кричит Старушка Кроуфорд:
– Сэм, вы когда думаете снова на работу?
По крайней мере «Сэм», а не «детектив Джаз», отмечаю я, стирая с лица гримасу недовольства, которую наша старушенция все же не заслуживает. Оборачиваюсь и вижу ее, как обычно, наверху лестницы, в знакомой сгорбленной позе; полиэстеровые штаны на ней сегодня генеральского, ярко-оранжевого цвета.
– Я работаю, миссис Кроуфорд!
А что, в самом деле. На полуудаленке, без табельного оружия, но тем не менее.
– Вот те раз! – восклицает она сипловатым дискантом. – Вас даже не пожурили за ту самую штуку?
«Инцидент», «та самая штука»… Как только нынче не называют утраченную жизнь.
– Надо бежать, миссис Кроуфорд, в буквальном смысле. Делаю утреннюю пробежку, пока не задушила жара. – И, чтобы смягчить свою резкость по отношению к в общем-то милой пожилой женщине, добавляю: – Проведаю вас чуть позже! – После чего остаток пути вниз несусь уже бегом.
С выходом на тротуар уверенность в том, что жилье мне необходимо продать, обрушивается на меня вместе с техасской влажностью. Но ни одному из этих факторов я не позволяю себя удерживать и наращиваю темп, включая в телефоне музыку из своего пробежечного плейлиста. Такая вот разминка. Мне нужно двигаться. Я перехожу на бег, а у самой в голове прокучивается кошмар. Я снова в том проулке и подхожу к неподвижному телу. На этот раз позволяю себе пережить момент, когда переворачиваю его и обнаруживаю, что это совсем не он. И даже не взрослый мужчина.
Разогнавшись, я не замечаю ни светофора, ни перекрестка, на который выскакиваю. Неистово гудят клаксоны, а одна машина с визгом тормозит.
– Идиотка! – кричат из окна.
«Точно», – думаю я, заскакивая с проезжей части на тротуар. Идиотка и есть. Я не только выбежала на оживленный перекресток, но и не приняла мер, чтобы шлепнуть Поэта прежде, чем погиб этот мальчик. Как я вообще могла принять его за Поэта? Он же был на голову ниже! А еще уму непостижимо, как этот подлец сумел убедить пацана переодеться и пойти на все это…
Я сворачиваю за угол, и в поле моего зрения появляется университет. Я останавливаюсь на травянистом пригорке, который сейчас можно назвать моей смотровой площадкой, и оглядываю парковку перед корпусом гуманитарных наук. Примечательно, что приходить сюда я даже не собиралась. Просто как-то случилось. Капитан наверняка снова назвал бы меня «сталкером». Я не знаю, как правоохранитель в попытке предотвратить очередное убийство пасет серийщика, но мой шеф, по всей видимости, считает, что я это ремесло освоила.
Вот Ньюман на своем голубом минивэне въезжает на специально отведенную преподавательскую парковку; все четко по времени, известному мне по отчетам. Нас с ним разделяют травянистый бугор и с десяток парковочных мест. Надо бы отойти за старый дуб слева, прежде чем Ньюман заметит меня и сообщит адвокату, а тот снова начнет грозиться департаменту
