Григорьев пруд - Кирилл Усанин

— Где папа? — И затих: что скажет мать. Мать тяжело вздохнула, отвернулась на миг, чтоб смахнуть непрошеную слезу, потом наклонилась к сыну, зашептала, как шепчут молитву, — истово, неприкаянно:

— Вернется... Скоро вернется... Немного потерпи, сынок, совсем немного... вернется...

Спустя месяц поднялся Ваня с постели. Об отце уже больше не спрашивал, но на каждый скрип калитки, на каждый стук двери в сенцах оборачивался, замирал. И никак не понимал, почему никто из товарищей его к нему не заходит, почему никто из взрослых, кроме тетки, в избу не заглядывает и почему мать стала вдруг тихой, как бы забитой. Слезами втихомолку исходит, но темные круги под глазами выдают. И не от нее, а от Вальки Котова узнал, что отца его оклеветали, видно, кому-то шибко неугодным стал (чьи-то взрослые слова повторил Валька), но все это, — тут Валька смачно сплюнул себе под ноги, — чепуха, не надо убиваться почем зря, ждать, мол, надо...

«Сколько!» — хотелось крикнуть Ване: полгода прошло, а ни слуху ни духу.

И вот наконец-то письмо пришло от отца. О том, за что посадили, ни слова не написал, а все о чем-то непонятном и грустном. Будто и не отец писал, а за него кто-то другой. Целую неделю ходила мать с вспухшими, больными глазами...

Не дождалась она следующего письма отца. Простудилась, выбежав в осеннее, зябкое утро в одной кофточке из распаренного свинарника за ошалевшим боровом. Мать похоронил и подался вон из деревни. Давно бы ушел, да из-за матери оставался... И никуда не выходил, на людях не показывался, замкнулся. В город приехал, поступил на рудоремонтный завод. Но проработал месяц, и беда навалилась нежданно-негаданно: пропали из цеха инструменты. Подозрение на Ивана Кузьмина пало. Понятно почему: отец в тюрьме, чего там, видать, и сыночек такой же. Прямо в лицо никто не говорил, сам догадался — уже не маленький. Пришлось рассчитаться. На прощанье начальник цеха сказал:

— Радуйся, что легко отделался.

Куда идти? Как дальше жить? И решил к отцу съездить. Его спросить. Давно уж писем не было, да и письмам не верил. Путь оказался далеким — пришлось до самой таежной Сибири добираться. Всякого в пути перевидал, ожесточился. Думал: возле отца душой размягчеет... Не получилось. Только тяжелее стало. Одно лишь вынес из разговора с хворым отцом, — через каждое слово кашлял, багровел лицом, — живи, сынок, тихо, спокойно, никому не перечь. И вдруг как-то странно улыбнулся, напомнил о том, как принял Ванюша изуродованную березу за диковинное чудовище. Тут Ивану стало ясно: прощай, отец, прощай...

После долгих мытарств, о которых лучше и не вспоминать, прибило его сюда, в шахтерский поселок. Приглянулся он ему: тихий, спокойный, и народ простой, откровенный. На лесной склад поступил. С Ольгой встретился, женился, свадьбу сыграл, комнату им дали: живи, радуйся...

И вот — Коротков, Шаров, шофер... Теперь как быть? Кто поверит ему, если что случится? А ведь плохое случится, обязательно случится. И кто будет виноват? Он, только он, потому что он сын... сын тюремщика... Нет выхода... А может, все-таки есть? Отказаться — и все. Пусть в покое оставят... Жить тихо, никому не мешать... А разве не жил, не старался жить тихо? Почему же такая напасть с ним приключилась? Или уж на роду написано мучиться весь век свой?

Эх, скорее бы дождаться завтрашнего утра...

13

Дом стоит в центре поселка. Так что до лесного склада идти три с половиной километра. Но у Ивана Кузьмина свой путь: мимо финских домиков, что за железнодорожным переездом в низине растянулись, мимо огородов и больших глубоких оврагов. Полкилометра сократить удается наверняка. А это — десять — пятнадцать минут, если не спешить. Мало кто знает этот путь, так что всегда один идет, пока на «нашенскую» не выйдет. Там уж обязательно кого-нибудь да встретит.

И сегодня встретил. Только сошел с узкой тропинки на обочину дороги — послышалось тарахтение: мотоцикл. Словно поджидал его начальник склада. Чуть вперед проехал, остановился. Подождал, когда Кузьмин вплотную подойдет, спросил:

— Ну, как спалось?

Ничего не ответил Иван, только шаг замедлил да голову ниже опустил.

— Садись, Ванюша, подкину.

— Ничего, дойду, — тихо буркнул.

— Да чего уж там, садись, — настойчивей прозвучал голос Короткова. И цепкими глазами взглянул на Ивана, к себе притянул.

— Ну, что же ты? — спросил начальник и поерзал на седле. — Так и опоздать можно.

«Не перечь начальству. Лучше будет, если уступишь просьбе его».

И на всякий случай назад оглянулся: так и есть, кто-то из рабочих идет. Не присмотревшись, шагнул к мотоциклу.

— Сильнее держись, — предупредил Коротков.

Догнали Нургалеева, потом Петрякова с Максимовым, впереди заприметил Федора. Идет размашистой походкой по середине дороги, руками, как веслами, загребает. Коротков просигналил — коротко, весело. Не оборачиваясь, перешел Федор на правую сторону. А Иван отвернул голову в левую.

Подъехали к конторе. За столом уже сидят — в домино режутся. На минуту игру прекратили. Наблюдали, как слезает с седла Иван, как ставит к стенке конторы мотоцикл начальник склада. Потом Коротков легко, в три прыжка, одолел высокие ступеньки, уже с крыльца поздоровался и скрылся в конторе. А Иван стоит и не знает, куда ему идти — к скамейкам или в сторону, за штабель. Потом решился: подошел к играющим и сделал вид, что за игрой наблюдает. И вдруг услышал сзади:

— Ишь ты, не теряется. Из молодых да ранний.

И тотчас стукнула костяшка по фанере, прибитой поверх стола. Иван ладони приложил к щекам, словно по ним ударили, отошел к крыльцу.

Подходили те, которых обгонял по дороге на своем мотоцикле Коротков, и тоже как-то по особому смотрели на уединившегося Ивана Кузьмина. Но никто не подходил, руку не жал. Один лишь Федор прямо с ходу сунул ладонь, стиснул пальцы Ивана, а потом хлопнул по плечу, засмеялся:

— Чего это начальничек-то сдобрился? Или чем угодил? План перевыполнил или как? Не подскажешь?

Промолчал Кузьмин.

— Ну-ну, шучу, — сказал Федор. — Видать, не с той ноги он встал... Или с Шаровым перепутал?

А Иван вдруг подумал: «Сказать ему, почему Коротков подвез. Поди, не поверит... А если поверит? Что тогда?»

Закурил, глотнул лишку дыма, закашлялся. Федор услужливо похлопал по спине.

— На здоровье, — и присел рядом на корточки, снизу заглянул. — Со мной сегодня, а?

— Не знаю.

— Почему? Я бы на твоем месте... А впрочем, смотри... Сам хозяин. Верно?

Ивана послали с Шаровым. Уходил он от конторы, не глядя на Федора, и раньше, чем кончился наряд, будто боялся, что Федор опять начнет его расспрашивать. А что он скажет ему? Да еще при Короткове да Шарове? А надо бы сказать, надо.

Пришли они с Шаровым к тому же штабелю. Работали молча, долго, с час или полтора, без перерыва. Наконец Шаров сказал:

— Пора и кости кинуть на отдых. Как ты думаешь, Ваня? — и, помедлив, спросил: — Как спалось?

Вздрогнул Иван Кузьмин: показалось, будто спросил его не Шаров, а сам Коротков. Даже огляделся вокруг. Нет, никого нет. Только Шаров стоит, и смотрит пытливо, и улыбка стекает от губ к подбородку. Слова начальника склада повторил Шаров. Нарочно, видать, повторил, А может, сам угадал?

Шаров опять повторил:

— Ну, как спалось?

— Ничего, — выдавил Иван.

И такому ответу обрадовался Шаров, быстро заговорил:

— Вот и молодец, поздравляю. Это — главное. А то, что Коротков подвез, значит, доволен, доверяет...

— Замолчи.

— Можно, — и, улыбнувшись, отошел, а потом уже смелее заговорил, настойчивее: — Зря, Ваня, убиваешься... Брось... Наше дело молчать... За всех думать — головы не хватит... Легче жить надо, проще...

Не перебивал Иван. Зачем? Пусть говорит, а он уж точно решил: не поедет он больше... не поедет... не поедет...

И как только подкатила к штабелю знакомая машина и выскочил шофер из душной кабины и, вытирая пот с лица, весело подмигнул Ивану:

— Как, старина, держимся? — Иван, подскочив к нему, крикнул:

— Не поеду я! — и повторил, уже тише, прислушиваясь к стуку собственного сердца: — Не поеду.

Шофер обошел вокруг Кузьмина, позвал Шарова:

— Слышь, Борис, не хочет. Он не хочет.

— Как это — не хочет? — нахмурился Шаров. — Ты что, спятил?

— Не поеду я, — в третий раз повторил Кузьмин.

Шофер подскочил с кулаками к Ивану.

— Что, сука, цену набиваешь? Кочевряжишься? Хитрее всех хочешь быть?

— Подожди, — остановил его Шаров. — Уймись, — и обернулся к Ивану. — Хватит, Ваня, лишнее это. Зачем?

— Оставьте меня... Никому не скажу...

И тут Шаров жестко и зло ответил:

— Нет, голубчик, теперь уже поздно... Не выйдет... Так-то вот... Нам вся твоя подноготная известна, отпираться некуда. Понял?..

Да, теперь в покое не оставят. А он-то надеялся... На что надеялся? На что?

— Долго ли ты будешь волынку тянуть?.. Или Короткова позвать?

— Не надо, — и направился к штабелю.

— Так-то вот. Против силы не повернешь, — шофер облегченно вздохнул, смахнул с лица капли пота. — Не бойсь, в цене не обидят...