Льюис Кэрролл - Нина Демурова

Чарлз утешался тем, что «немецкий, на котором он говорит, не хуже английского, который он слышит». Так, накануне отъезда путешественников из Берлина официант, принеся заказ, наклонился к нему через стол и, доверительно понизив голос, сообщил: «I brings in minutes ze cold ham[87]».

На следующее утро они прибыли в Данциг «в весьма приличном состоянии». День прошел в осмотре города, который показался Чарлзу «чрезвычайно интересным и фантастичным». Он записывает: «Улицы здесь узкие и извилистые, дома очень высокие, и чуть ли не каждый увенчан диковинной островерхой кровлей с причудливыми загогулинами и изгибами. Собор доставил нам огромное удовольствие».

В соборе они провели три часа, после чего поднялись на колокольню, откуда с высоты 328 футов (Кэрролл усердно фиксирует все цифры) открывался чудесный вид на Старый город, изгибы Мотлау и Вислы и широкую полосу Балтийского моря вдали. В храме на Чарлза огромное впечатление произвело полотно фламандца Ганса Мемлинга «Страшный суд» — «великое творение» и «одно из величайших чудес, которые мне довелось видеть». Правда, в его дневниковой записи слышится и критическая нота: «…некоторые из злых духов служат доказательством того, что художник обладал безграничным воображением; впрочем, они слишком причудливы, чтобы устрашать». Путешественники осмотрели и хранящееся в соборе великолепное собрание старинных облачений, реликвий и музыкальных инструментов, а также большую редкость — две везики[88] (футляры из гнутых металлических полос, в которых хранятся изображения Девы Марии). «Каждая пара полос, расположенных друг против друга, изображает по идее рыбу (IXΘYE)[89]. Везики подвешены на цепях в алтаре. Храм внутри весь белый с золотом, очень высокий, с множеством великолепных стройных колонн», — записывает Кэрролл.

Выйдя вечером погулять, путешественники увидали в сумерках «солдатика, стоявшего с примкнутым штыком посреди улицы». Тот устремил на них яростный взгляд, но позволил пройти, не причинив никакого вреда. «Примкнутый штык» и «яростный взгляд» Чарлз явно не одобрил.

В гостинице друзья увидели клетку с попугаем и, вспомнив, возможно, «Сентиментальное путешествие» Стерна, попробовали с ним заговорить. Они сказали ему то, что обычно говорят в таких случаях англичане: «Полли-красотка!» Попугай склонил голову к плечу и, по мнению Чарлза, задумался над их словами, но не пожелал ничего им ответить. Подошедший официант объяснил им причину его молчания: «Er spricht nicht English, er spricht nicht Deutsch»[90]. «Выяснилось, что злосчастная птица говорит только по-мексикански! Так как мы не знаем ни слова по-мексикански, нам оставалось лишь пожалеть ее».

Утром 23 июля наши путешественники погуляли в последний раз по городу, купили фотографии и в 11.39 отправились в Кёнигсберг. По дороге на станцию они стали свидетелями события, которое Кэрролл с грустной иронией называет «грандиозным образцом Величия Справедливости»: они увидели «маленького мальчишку… которого вели не то в суд, не то в тюрьму (возможно, он залез кому-то в карман). Осуществление этого подвига было поручено двум солдатам в полном обмундировании, торжественно шагавшим впереди и позади несчастного мальчишки, разумеется, с примкнутыми штыками, чтобы кинуться на него в случае, если он попытается бежать».

Дорога между Данцигом и Кёнигсбергом показалась Чарлзу очень однообразной. Впрочем, немного отъехав от Данцига, они увидели деревенский дом с гнездом на крыше, в котором стояли, по его словам, журавли (вероятно, аисты). «В немецких книжках для детей говорится, что они строят гнезда на крышах домов и выполняют глубоко назидательные функции, унося непослушных детей», — записывает Чарлз, чья небольшая книжка о приключениях Алисы нанесла сокрушительный удар по назидательным историям.

В Кёнигсберг они прибыли в семь часов вечера и остановились в гостинице «Немецкий дом» (Deutsches Haus). На следующий день Чарлз бродил по городу один — Лиддону нездоровилось. В те годы питьевая вода представляла серьезную опасность для путешественников; Лиддон, судя по всему, оказался к ней весьма чувствителен. Впрочем, уже к вечеру ему стало лучше и он отправился вместе с Кэрроллом в городской сад, где они провели около двух часов, слушая музыку, которую Чарлз нашел чудесной, и наблюдая за тем, как развлекается местная публика. Чарлз отмечает в дневнике, что это делается «весьма сосредоточенно и серьезно»: «Те, кто постарше, устроились вокруг столиков (на четверых — шестерых), причем женщины — с рукоделием в руках, меж тем как дети, взявшись за руки, бродили по саду группками в 4–5 человек. Официанты прохаживались между столиками в ожидании заказов, но пили там, как мне показалось, немного. Всё было тихо и чинно, словно в лондонской гостиной. Казалось, все друг друга знают, и в целом всё имело гораздо более семейный вид, чем в Брюсселе».

Осмотру города был посвящен и следующий день. Не без удивления Чарлз отметил, что «на некоторых лавках вывески писаны по-немецки, а потом повторены древнееврейскими литерами».

Вечером верный своей привязанности Кэрролл отправился в одиночестве в театр — не потому, что Лиддон был нездоров, а потому, что теперь, подобно многим иереям Высокой церкви, считал посещение театра и прочих «зрелищ» неприемлемым для священнослужителя. Местный театр показался Чарлзу неплохим, но, впрочем, особого восторга не вызвал. Показывали пьесу под названием Anno 66[91], в которой, судя по его дневнику, нашли отражение события Австро-прусской войны 1866 года, в частности битва при Садовой в Чехии, где прусские войска разгромили австро-венгерскую армию по плану фельдмаршала графа X. К. Мольтке-старшего. Вполне подходящий сюжет для местных патриотов! «Был там и такой персонаж: „корреспондент английской газеты“, — пишет Чарлз. — Это удивительное существо появлялось (перед битвой при Садовой) меж солдат на бивуаке облаченным почти исключительно во всё белое — очень длинный сюртук и цилиндр на затылке, тоже почти белые. При первом появлении он сказал morning[92], а затем изъяснялся, по-видимому, на ломаном немецком. Солдаты, судя по всему, всячески над ним потешались, а под конец он провалился в барабан».

Острый глаз Кэрролла продолжает не без юмора регистрировать мельчайшие несообразности, обычно незаметные простому наблюдателю: «Лучше всего в Кёнигсберге должны продаваться 2 вещи, которые видишь едва ли не во всех лавках: перчатки и шутихи. Тем не менее, я видел немало господ, которые шли по улице без перчаток; возможно, они имеют обыкновение надевать их только в тех случаях, когда пускают шутихи».