Вверх тормашками в наоборот-3 (СИ) - Ночь Ева

Он не суетился. Только глаза стали глубже. Ободряюще сжал мою ладонь и прислушался. В такие мгновения кажется, что слух у него где-то внутри – в каких-то неведомых глубинах, куда долетают малейшие шорохи.

– С ними всё хорошо. Пойдём, – тянет Геллан меня за собой. Он не знает, куда нужно идти. Останавливается, будто нюхает воздух, идёт не глядя, по наитию. Он улыбается, почти незаметно, но я уже хорошо знаю, когда это происходит: чуть мягче черты лица и уголки губ проступают отчётливее.

Мы ныряем в неприметную щель. Внутри – пещера, поменьше той, где мы остановились.

– Здесь ещё один сосуд, слышишь?

Теперь слышу: шумит вода. Негромко. Не журчание, но очень близко. Скорее, бурлит, словно кто-то тяжело дышит. У подземного источника – наша пропавшая троица. Гай смеётся и плещется в воде. Бело-мраморный мальчик, как статуя, вырезанная гениальным скульптором. Темные волосы и глаза контрастируют с этой неестественной бледностью, но малыш так красив, что первоначальное впечатление смазывается, стирается, остаётся только восхищение. Нотта смотрит на Гая с такой любовью, что хочется попятиться, спрятаться. Подглядывать, не выдавая своего присутствия, но нас уже заметили.

Айбин поворачивает голову и смотрит, улыбаясь на нас с Гелланом.

– Я так и знал, Дара, что ты нас найдёшь.

– Это не я, – возражаю, но Айболит лишь головой качает.

– Никто бы нас не хватился. Только ты в такой суматохе смогла вспомнить, что кого-то не хватает, – он сидит, сгорбившись, водит рукой по краю естественной впадины, где бурлит источник. Вверх поднимается пар: в этом месте не так тепло, как там, где мы обосновались. – Вода – наша стихия. Моя и Гая. Хоть мы и не можем полноценно принадлежать ей, как люди. Но черпать энергию – вполне. Гай растёт. И если уж мы приучаем его добывать иную пищу, а не кровь, то не мешает постепенно учить мальчишку искать и находить желаемое.

Я почему-то не могу удержаться от жалости. Не к Гаю – ребёнок так очарователен, что больше стоит переживать, как бы мы его не избаловали. Я жалею Айболита. Он такой усталый и поникший. Словно потерянный. Рука так и тянется пригладить его лохмы, но я сдерживаюсь.

– Не надо, – улыбается мне кровочмак, а я не понимаю, то ли просит не жалеть, то ли не гладить. Айбин поднимается и протягивает паучью лапку к Геллану: – ты одолжишь мне плащ? Ненадолго.

Геллан молча снимает добротную вещь с плеч и отдаёт Айболиту. Проворные лохматые руки хватают добычу. Это и грустно и смешно – смотреть, как он кутается в Гелланов плащ. Всё равно что маленькая птичка путается и теряется в складках, как в сетях ловчего.

Вначале я ничего не понимаю, только чувствую, как судорожно сжимает рука Геллана мою ладонь, а затем и сама теряюсь в ощущениях, что накрывают огромной волной, способной с ног свалить. Но я держусь. И имя этой соломинке – рука Геллана.

Айбин начинает расти. Медленно, постепенно, будто раскручивается туго сжатая спираль. Это похоже на замедленную съёмку, когда показывают, как растёт цветок: вот проклёвываются любопытные семядоли, вот отлетает в сторону шелуха, вот распрямляются листья, тянется стебель, появляется бутон, а потом разворачиваются один за другим нежные лепестки.

Здесь то же самое: маленькое нелепое чудовище, лохматое и несуразное, постепенно превращается в прекрасного принца. Он высок, выше Геллана. Он строен. Он чем-то смахивает на Гая, но нет в его чертах детской мягкости. Высокий лоб, офигенные скулы, такой по-мужски крепкий, квадратный подбородок. Волосы густыми тёмными прядями падают на плечи. Прямые, но жёсткие, со здоровым матовым блеском.

Я не вижу его тела – только лицо, шею да красивые кисти рук с длинными гибкими пальцами. Вскрикиваю от избытка чувств. Где-то там мне вторит Нотта. Счастливо смеётся Гай и бьёт ладонями по воде, поднимая в воздух тысячи брызг. Но мы сейчас ни на что другое смотреть не можем. Только на Айбина.

У него те же глаза: удивительно притягательные, немного насмешливые. Сверкают из-под ресниц и тяжёлых век. Он не светится, как Гай в ночи, нет. Но кожа его – радужное многоцветие: переливается, меняется ежесекундно, будто вода течёт. На это можно смотреть бесконечно. Гипнотический удар по мозгам, пошелохнуться тяжело, вздох сделать невыносимо сложно. Я даже не пытаюсь тряхнуть головой, чтобы отогнать наваждение. Хочу смотреть на вот такого Айбина вечно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Теперь ты настоящий? – губы меня плохо слушаются, когда я спрашиваю.

– Да. Это моя истинная ипостась.

– Мне кажется, вам и охотиться ни на кого не нужно было, – всё же постепенно прихожу в себя. – Жертвы небось сами падали в ваши объятия и шею безропотно подставляли.

Айбин улыбается и смыкает ресницы. Наслаждаясь, потягивается, расправляет плечи и, застёгивая плащ, раскидывает руки в стороны.

– В чём-то ты права. Но когда мы обычные и каждый день перед глазами, к этому привыкаешь. Нас всегда боялись, Дара. А мы поддерживали образ монстров, чтобы не сближаться. Может, в этом и была наша главная ошибка. Мой отец часто говорил: в сущностях важна не наружность, а содержание. Но я плохо слушал его тогда. Они были необычной парой – мой отец и мать. Она – иномирянка, человек. Он – первородный кровочмак. А я – уникальный плод любви. Что я тогда знал и понимал в этом? Жаль, нельзя повернуть время вспять и снова послушать их наставления. Но память кровочмаков хранит многое. Нам она дана очень сильная, почти исключительная. Нужно только суметь извлечь забытое из запылённых глубин души.

Он так божественно красив, что хочется плакать от восторга. Теперь я понимаю фанатов. Или тех, кто роняет слёзы, глядя на произведения искусства, слушая музыку. Айбин как раз тот, что достоин и поклонения, и слёз.

– Ты как Пуфик, – всхлипываю я и снова хочу прикоснуться к кровочмаку. Но в этот раз он не сопротивляется, а сам протягивает руку. Я беру его ладонь осторожно. Всматриваюсь, как переливается радужная кожа.

– Это мерцатели похожи на нас. Они наши тэмы – животные-талисманы. Раньше рядом с каждым кровочмаком находился радужный зверёк. Они и подчиняются нам, и предупреждают об опасности. И способны совершать кое-какие маленькие чудеса и подвиги. Это связь живого Зеосса с ходячими мертвецами-кровочмаками.

– Неправда, – возражаю. – Ну, какой же ты мертвец, если тёплый? И вообще… Какое-то неправильное определение, обидное.

– Ты привыкла, Дара, – мягко журит меня Айбин, – на самом деле, мы опасны и непредсказуемы. И мне бы не хотелось, чтобы ты и ко всем другим представителям моего рода относилась с такой доверчивостью и открытостью, как ко мне и Гаю. Это опасно. Геллан не раз предупреждал тебя об этом.

Геллан. Он молчит. Только держит меня за руку. Я поднимаю на него глаза. Сердится? Нет. Поражён? Наверное. Судя по всему, он тоже видит впервые кровочмака в истинной ипостаси.

– Гай… – неожиданно подаёт он голос. – Ты радужный, а он призрачно-белый. И светится в ночи.

– Он ещё маленький. Поэтому его легко прятать и выдавать за человеческого ребёнка. Пока ещё неопасно. Позже, подрастая, появятся и у него радужные разводы, которые с годами будут только становиться ярче и насыщеннее. Чем старше кровочмак, тем больше похож на разноцветную текущую воду. Мы не стареем. Остаёмся застывшими после того, как достигаем зрелости. И только вот эти радужные разводы, скорость их перетекания, могут выдать возраст. Для тех, кто знает.

– Как много мы о тебе не знаем, – бормочу я, поглаживая его ладонь.

– Не обо мне. О кровочмаках, – мягко отнимает он руку. – А теперь… вы бы не могли уйти, Дара? И увести с собой Нотту? – наверное, у меня выражение лица ошалелое, поэтому Айбин поясняет со вздохом: – Очень хочется в воду. Как Гай. Стихия несёт в себе энергию, а уж если мы отказались от крови, энергию жизни нужно где-то пополнять. А ещё очень хочется побыть немного в истинном облике. Как ты понимаешь, дальше этой пещеры мне не выйти  именно таким.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мы отворачиваемся с Ноттой. Певица, не дожидаясь нас, почти бежит к выходу – так стремительна её поступь. Геллан заполучил свой плащ назад, а меня так и подмывает посмотреть на обнажённого Айболита. Незнакомого Айбина. Непривычного ослепительного красавца.