Пресс-центр - Юлиан Семенов

- Это вымысел или факт? - спросил Руиджи.

- А вам бы как хотелось?

- Мне бы хотелось вымысел, - ответил он.

- Ладно, - согласился Степанов, - тогда я не стану называть убитого Леопольдо Грацио, а назову его просто Леопольдо.

- Не сходится, слишком близко, и потом Грацио, как я знаю, не был убит, а покончил с собой в связи с угрозой банкротства.

- Тогда назовем покойного Джоном, перенесем действие в Штаты.

- Это хорошее предложение, - откликнулась Софи Сфорца; ее обязательная улыбка была вымученной, тонкие пальцы по-прежнему мелко подрагивали.

- Так вот, Джон, бизнесмен и политик, был найден мертвым в своем номере; служащие отеля, пока еще, впрочем, не под присягой, заявили, что никто из посторонних к нему не входил; на пистолете, найденном поутру полицией, не было отпечатков пальцев; началось следствие; однако все те, кто мог дать показания в связи с обстоятельствами, предшествовавшими гибели миллионера, занятого в сфере энергетического, отнюдь не военного бизнеса, устранены; все, кто пытается продолжать расследование на свой страх и риск, делают это, ощущая на своей спине глаза, холодные неподвижные глаза, которые принадлежат людям, нанятым тем, кто не может позволить обнаружиться правде. Но если все-таки правда всплывет, а для этого надо не так уж много, два свидетельских показания, тот спрут, который задумывает и проводит в жизнь злодеяния, может быть раздавлен. Как сюжет?

- По-моему, интересно, - сказал Руиджи. - Но это не для меня, синьор Степанофф, это для Дамиани, "Признание прокурора" и все такое прочее, тем более что я перестал работать в кинематографе, я теперь на пенсии.

- Хватает на то, чтобы жить? - усмехнулся Степанов, спросив глазами у женщины разрешения закурить.

- Да, вполне хватает, я был хорошо застрахован.

- И вы не рветесь вернуться в искусство?

- Это моя забота, а не ваша, синьор Степанофф.

- Вы, значит, убеждены, что борьба с Доном Валлоне невозможна?

Руиджи обернулся к жене, усмехнулся.

- Я же говорил тебе, дорогая... Все должно было кончиться именно этим именем.

Софи Сфорца смяла длинную сигарету в огромной ракушке, фиолетово-черной, не средиземноморской, скорее всего, из карибского региона.

- Синьор Степанофф, - сказала она своим певучим глубоким голосом, - мы готовы обсуждать с вами вашу идею, она действительно интересна, и, если бы Руиджи чувствовал в себе силы, я бы советовала ему поработать с вами, но вы упомянули имя Дона Валлоне... Я что-то слыхала о нем, но, что именно, слабо помню... Вы не хотите рассказать о нем подробнее?

Степанов все понял: страх; они ничего не станут говорить; зря потраченное время; сначала их испугали, а потом купили; очень уж просто.

- Имена заменить? - спросил он усмешливо. - Или все-таки вашу сестру можно назвать ее подлинным именем Франческа? А того, кто финансировал ее фильм, - Доном Баллоне?

- Можете не заменять имена на псевдонимы, - ответил Руиджи. - Но, когда вы станете говорить о Франческе, не забывайте, что перед вами ее сестра.

Степанов почувствовал, как кровь прилила к лицу, он не считал нужным сдерживать себя.

- Которая, естественно, не может не желать того, чтобы виновные в гибели ее сестры были сурово наказаны... Понятно, и вы, ее коллега по искусству, жаждете этого же, вам не может быть безразлична трагедия художника, талантливой молодой женщины, столь загадочно в расцвете сил ушедшей из жизни...

- По какому праву вы так говорите? - сухо осведомился Руиджи. - Кто разрешил вам это?

- Как? - спросил Степанов. - Я обидел вас? Готов написать все, что я говорил. Слово, зафиксированное на бумаге, есть документ, и, если вы найдете то, что подходит под категорию оскорбления, привлеките меня к суду, я готов дать показания... даже после автокатастрофы... Если оклемаюсь, приеду, эти я могу вам обещать... Конечно, если кокнут, тут уж не моя вина, замолчу...

Софи Сфорца побледнела, даже в ночи было заметно, как её щеки сделались серыми, словно бы цементными; она легко поднялась, заставила себя улыбнуться.

- Это было так мило, что вы нашли время навестить нас, синьор Степанофф, по- моему, ваш сюжет может принести славу; если удастся написать его так, как вы задумали, мы с Руиджи будем молить бога, чтобы вам повезло. - Она обернулась к мужу. - Не так ли, милый? Извините, но я должна вас оставить, меня мучают мигрени...

Степанов кивнул, пожелал доброй ночи, пошел к двери; замки были особые, словно тюремные, двери обиты железом, цепочка - из нержавеющей стали.

Руиджи отпер замок, кашлянул, сыгранно пожал плечами.

- Мы, люди Запада, привыкли к делу с первого же слова, синьор Степанофф, мы не византийцы, а римляне, поэтому превыше всего ценим, когда человек сразу же берет быка за рога, а не прячет главное за декорацию, будь то мифический сценарий, роман или репортаж для коммунистической газеты.

- Если бы вы не поняли главного, синьор Руиджи, - ответил Степанов, - вряд ли ваша жена так внезапно занедужила бы. Да и потом, видимо, бестактно задавать вопрос: когда и кто смог вас испугать так, что вы простили гибель Франчески?.. Я готов продолжить наш разговор на улице, если вы опасаетесь вести его в доме, где могут быть вмонтированы чужие уши.

- Осторожнее рулите по нашим дорогам, - ответил Руиджи со странной усмешкой, - они очень узкие, а наши водители лихачи. Желаю вам доброй ночи и счастливого творчества...

"Ну и что? - подумал Степанов. - Ну и пусть этот самый Дон Баллоне узнает про то, что я иду по следу. Это даже хорошо. Только надо успеть надиктовать и отправить домой информацию, которая уже собрана. Правда складывается из крупинок знания, поиск истины - преодоление ступенек, но не лестницы всей целиком, сразу, с наскока; такого не бывает, даже слово для этого специальное изобрели - волюнтаризм... Видимо, я начал не с того конца... Мне надо найти список тех, кто участвовал в съемках последнего фильма Руиджи, на котором погибла Франческа Сфорца... Порою осветитель скажет больше, чем режиссер, который после смерти Франчески поселился на роскошной вилле в самом аристократическом районе Швейцарии... Пенсия... Какая пенсия у режиссера? Расскажите Хабибулину... Кто это мне сказал? Ах, да, толстая барменша в Шереметьево, господи, когда же это было?! Почему время дома так разнится от того ощущения минут, когда самолет приземляется на чужбине? С точки зрения логики это необъяснимо, но правда! Все действительное разумно, все разумное действительно, ай да Гегель! А вот как эту философскую концепцию в приложении к разности ощущения времени вычислить на ЭВМ? Да, - спохватился, Степанов, сейчас надо позвонить в Гамбург, черт с ним, что поздно, извинюсь перед Максом, но только он один может помочь... Нужен список всех, кто видел Франческу в последние дни, во-первых, и еще очень нужно узнать, кто продал эту виллу Софи и Руиджи".

В одиннадцать двадцать он кончил разговор с Гамбургом, записал все адреса и телефоны в свою растрепанную книжку, посмотрел по справочнику, где находится итальянское консульство в Лугано, нашел телефон своего римского издателя. "Позвоню утром, попрошу послать телекс в здешнее консульство, трехдневную визу для туристов итальянцы дают сразу же, на месте, без запроса в их МИД". Вышел на набережную; террасы, где вечером стояли сотни столиков, вынесенные из баров и "ристоранте", были пусты, гасили свет, ежедневный праздник окончился; в пиццерии "Дон Карло" возле стойки толпились несколько мусорщиков; Степанов попросил налить двойное виски без воды и льда, выпил, ощутил запах дымка, самогонки бы шандарахнуть, которую Зубаниха в былые времена гнала на Плещеевом озере: осенние рассветы там тяжелые, выпь кричит тревожно, даль видна словно бы на сислеевской картине, как сквозь папиросную бумагу, туман слоится, зримый, близкий, цветом похожий на церковные благовония, клубящиеся в храмах, господи, как домой хочется, сил нет!

- Еще виски, - сказал Степанов и повторил прекрасное итальянское "прего" - "пожалуйста"; истинно требовательная вежливость; когда же мы начнем по телевидению давать уроки этики? Петр когда-то начал это, а потом не до того было, да и Петра погубили, а сейчас самое время, ведь так собачимся, стыдоба сплошная; отсутствие внешней культуры отнюдь не всегда компенсирует культура внутренняя, право...

- Двойное? - спросил бармен, с интересом разглядывая Степанова.

- Только так.

- Синьор - американец?

- Русский.

Бармен присвистнул.

- О-ля-ля, вы первый русский, которого я вижу в жизни! Мой отец был у вас в плену, говорил, что в России живут очень хорошие люди, давали докуривать сигареты, не били и угощали своим хлебом черного цвета...

- Бывало, - согласился Степанов. - Здоровье вашего папы...

- Памяти папы, - поправил его бармен. - Он умер.

- У нас в России говорят: пусть земля ему будет пухом.

- Я не очень-то хорошо знаю английский... Что значит "пухом"?

- Ну, чтоб ему было мягко лежать...

- Спасибо, синьор, теперь я понял... Вы здесь по делу?