Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Видум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодому поколению, подраставшему в годы горбачёвской «гласности» и отмены цензуры, трудно представить ту атмосферу психоза, которая нагнеталась в стране в августе 1968 г. В автобиографической книге «Бодался телёнок с дубом» А.И. Солженицын так пишет об этом.
Считая наших не окончательными безумцами, я думал, они на оккупацию не пойдут. В ста метрах от моей дачи сутки за сутками лились по шоссе на юг танки, грузовики, спецмашины – я всЁ считал, что наши только пугают, манёвры. А они – вступили и успешно раздавили, значит, по понятиям XX века, оказались правы.
Эти дни – 21, 22 августа, были для меня ключевые. Нет, не будем прятаться за фатум: главные направления своей жизни всё-таки выбираем мы сами. Свою судьбу я снова сам выбирал в эти дни.
Сердце хотело одного – написать коротко, видоизменить Герцена: стыдно быть советским! В этих трёх словах – весь вывод из Чехословакии, да вывод из наших всех пятидесяти лет! Бумага сразу сложилась. Подошвы горели – бежать, ехать. И уже машину я заводил (ручкой).
Я так думал: разные знаменитости, вроде академика Капицы, вроде Шостаковича, ищут со мною встреч, приглашают к себе, ухаживают за мной, но мне даже и не почётна, а тошна эта салонная лескотня – неглубокая, ни к чему не ведущая, пустой перевод времени. А ну-ка, на машине быстро их объеду – ещё Леонтовича, а тот с Сахаровым близок (я с Сахаровым ещё не был знаком в те дни), ещё Ростроповича (он в прошлом году в Рязани вихрем налетел на меня, знакомясь, а со второго свидания звал к себе жить), да и к Твардовскому же, наконец, – и перед каждым положу свой трёхфразовый текст, свой трёхсловный вывод: стыдно быть советским! И – довольно юлить! – вот выбор вашей жизни – подписываете или нет?
А ну-ка, за семью такими подписями – да двинуть в Самиздат! через два дня по Би-Би-Си! – со всеми танками не хватит лязга у наших на зубах – вхолостую пролязгают, осекутся!
Но с надрывом накручивая ручкой свой капризный «москвич», я ощутил физически, что не подниму эту семёрку, не вытяну: не подпишут они, не того воспитания, не того образа мыслей! Пленный гений Шостаковича замечется как раненый, захлопает согнутыми руками – не удержит пера в пальцах. Диалектичный прагматик Капица вывернет как-нибудь так, что мы этим только Чехо-Словакии повредим, ну, и нашему отечеству, конечно; в крайнем случае, и после ста исправлений, через месяц, можно написать на четырёх страницах: «при всех успехах нашего социалистического строительства… однако, имеются теневые стороны… признавая истинность стремлений братской компартии к социализму…» – т. е., вообще душить можно, только братьев по социализму не следовало бы. И как-нибудь сходно думают и захлопочут искорёжить мой текст остальные четверо. А уж этого – не подпишу я.
Зарычал мотор – а я не поехал.
Если подписывать такое – то одному. Честно и хорошо.
И – прекрасный момент потерять голову: сейчас, под танковый гул, они мне её и срежут незаметно. От самой публикации «Ивана Денисовича» это – первый настоящий момент слизнуть меня за компанию, в общем шуме.
А у меня на руках – неоконченный «Круг», не говорю уже – неначатый «Р-17».
Нет, такие взлёты отчаяния – я понимаю, я разделяю. В такой момент – я способен крикнуть! Но вот что: главный ли это крик? Крикнуть сейчас и на том сорваться, такого ужаса я не видел за всю свою жизнь. А я видел и знаю много хуже, весь «Архипелаг» из этого, о том же я не кричу? все пятьдесят лет из этого – а мы молчим? Крикнуть сейчас – это отречься от отечественной истории, помочь приукрасить её. Надо горло поберечь для главного крика. Уже недолго осталось. Вот начнут переводить «Архипелаг» на английский язык…
Оправдание трусости? Или разумные доводы?
Я – смолчал. С этого мига – добавочный груз на моих плечах. О Венгрии – я был никто, чтобы крикнуть. О Чехословакии – смолчал. Тем постыдней, что за Чехословакию была у меня и особая личная ответственность: все признают, что у них началось с писательского съезда, а он – с моего письма, прочтённого Когоутом.
И только одним сниму я с себя это пятно: если когда-нибудь опять же с меня начнётся у нас в отечестве [283] .
И если от прямого противостояния советскому «дубу» уклонился матёрый «антисоветский телёнок», то что уж говорить про «официальных лиц»! Что было, то было; как сказали бы в Париже, «назвался шампиньоном – полезай в ридикюль». Когда руководимый А. Яковлевым журнал «Журналист» открыто поддержал Пражскую весну, в частности, в её борьбе с цензурой, это ему даром не прошло. В ту пору один из советских литературных мракобесов прославился фразой, что, прежде чем в Прагу, танки надо было ввести в журнал Твардовского «Новый мир». Солженицын вспоминает о том, как повёл себя в эти августовские дни редактор «Нового мира» А.Т. Твардовский.
Верховоды СП (Союза писателей. – а. А.), чтобы шире и надёжней перепачкать круг писателей, в эти дни прислали А.Т. подписать два письма: 1) об освобождении какого-то греческого писателя (излюбленный отвлекающий манёвр) и 2) письмо чехословацким писателям: как им не стыдно защищать контрреволюцию? Твардовский ответил: первое – неуместно, от второго отказываюсь.
Отлистайте сто страниц назад – разве это прежний Твардовский?
Я ему, в сентябре: – Если это подлое письмо появится за безликой подписью «секретариат СП», можно ли рассказывать другим, что Вы туда не вошли?
Он, хохлясь: – Я не собираюсь делать из этого секрета.
(Три года назад: «нежелательная огласка»!..)
– Я глубоко рад, Александр Трифоныч, что вы заняли такую позицию!
Он, с достоинством: – А какую я мог занять другую?
Да какую ж? ту самую… Ту самую, которую в этих же днях совсем неокупаемо, бессмысленно подписал «Новый мир»: горячо одобряем оккупацию! Гадко-казённые слова в соседних столбиках «Литературки» – одни и те же у «Октября» и «Нового мира»!..
Глазами чехов: значит, русские – все до одного палачи, если передовой журнал тоже одобряет…
Да, конечно, жали: не обычный секретариат СП, к которому уже привыкли, но райком партии (дело партийной важности!) звонил в
