Прощание с кошмаром - Татьяна Степанова

— А с точки зрения неформальной?

Он снова помолчал, потом сказал:

— Не лучше ли тебе переключиться на что-то другое? А это оставить Никите. В конце концов, это его работа.

— Расхлебывать? Он, Сережа.., он с некоторых пор считает, что их вроде бы и не надо искать. Вообще.

— Почему он так считает?

— Потому что они и так свое когда-нибудь получат. Когда свистнет рак. Что-то вроде кары за все грехи. Сразу и оптом.

— С каких пор Никита стал таким фаталистом?

— С тех, же самых пор, что и ты — мистиком, со дня на день ожидающим конца света. Зачем суетиться, когда все равно хана всем. Да, Сереженька?

— Нет, конец нашего тысячелетия и конец света — разные вещи. В последнее можно верить или не верить, как кому нравится. Первое же придет независимо от нашей веры и желаний. Очень скоро, если брать в масштабах Космоса. Только вот доживут не все.

— Я не умею говорить на такие темы. Ни красиво, ни мистически, ни философски — никак.

— Никита просто устал, Катя, — Мещерский смотрел в окно. — И я знаю корни этой усталости: он очень одинок. Мы однажды с ним встречались, давно еще — ну ты помнишь после чего… Посидели у меня дома…Он мне сказал тогда: чувствую порой, что живу в пустыне. А ведь у него много друзей, Катя.

Она поняла, что Мещерский имеет в виду.

— А мне иногда кажется, — ей очень не хотелось в этом признаваться, но не признаться уже она не могла, — что из всех вас в этой пустыне живу именно я.

Тихо скрипнула балконная дверь — Кравченко вернулся. Катя начала молча убирать со стола.

Мещерский уехал домой. Катя перемыла посуду, забралась с ногами в любимое кресло. Взяла книгу. «Дневник одного гения» — странно, что в этот грустный вечер ей попались в руки именно эти откровения Дали. Раз никто не хочет ее слушать, она будет молчать как рыба и только читать, шелестеть страницами. А Вадька…

Он сел на пол у кресла. Она все еще делала вид, что поглощена книжкой.

— Ты сейчас похожа на воробья, — сказал Кравченко. — Я с балкона видел: стайка на крыше копошилась. Потом подрались. Одному наподдали — только пух летел. Остальные улетели — веселые, довольные — мошек ловить. А этот гаврик обиделся на весь мир, надулся, как шарик… — Внезапно он обнял ее колени, уткнулся в них лицом. — Катька моя, какая же ты еще девчонка…

Его затылок… Катины пальцы запутались в его густых волосах. Перебирали их, гладили… А ведь она собиралась весь вечер читать — в упор не видеть «драгоценного В. А.», платя ему равноценной монетой за…

— Я тебе никогда прежде не говорил, — он заглянул снизу в ее лицо, улыбнулся. — Когда я в первый раз тебя увидел, подумал.., ну, кроме разных прочих приятных вещей — мне с этой девчонкой никогда не будет скучно. — Он дотронулся до ее лица. — Сколько мы вместе, столько я и… Словом, я не в пустыне, Катька. Я с тобой. Всегда.

Книжка свалилась на ковер — листы веером… Когда за окном начало светать, Катя заснула.

Кравченко тихо, чтобы не разбудить ее, встал с дивана. Вышел в лоджию. Закурил.

Она плакала этой ночью… Он все еще чувствовал вкус ее слез на губах. И хотя им было очень хорошо вместе — знал: это не были слезы счастья.

Кравченко раздавил недокуренную сигарету о перила, вернулся в постель. Катя спала. Слезы ее давно высохли, волосы разметались по подушке. И вроде все возвращалось на круги своя. Почти все…

Катя проспала до половины двенадцатого — благо выходной. Ей снились смешные и глупые сны. Она не слышала, как Кравченко, напевая что-то себе под нос, возился на кухне с завтраком. Около одиннадцати он позвонил в офис своего работодателя Чугунова, где дежурила охрана. Затем связался и с личной секретаршей Чугунова Анной. Павловной — пожилой «домоправительницей»; имевшей, как и все близкие люди, на Чугунова огромное влияние. Если бы Катя слышала их разговор, он бы ее чрезвычайно заинтересовал. Затем, оставив записку, что «скоро будет», Кравченко куда-то уехал. Вернулся через два часа. Катя в фартуке суетилась на кухне; резала лук для рагу и снова ревела в три ручья.

— Ты чего рюмишь? — Кравченко налил в чашку крепкой заварки. — Иди ко мне.

— Ф-фитонциды.., ед-кие, — Катя всхлипнула. — Лук, мер-зость… Щиплет!

Кравченко нагнул ее голову над мойкой и, как ребенку, начал промывать ей глаза чаем.

— Открой, открой, сейчас все пройдет. Терпи, Катька! Щиплет у нее!

— Ты где был? — Она наконец протерла глаза, захлопали ресницами — еще жжет…

— Где был — там меня уже нет. А ты вот что, душа моя, чтобы завтра никуда с работы не смела срываться. Чтоб как штык у меня была готова.

— К чему?

— Нужно будет нам подъехать в одно место. Куда и когда — придется еще уточнить. — Прекрати говорить загадками.

— Сегодня из офиса Чугунова в «Галерею Четырех» был сделан один звонок, — Кравченко царским жестом подал ей полотенце, — насчет альбома Бориса Григорьева. Да, да, того самого. Звонил мой напарник. Разговаривал с тем самым красавцем, что тебе так приглянулся. Потом с ним беседовала и секретарша Чугунова. Сказала, что для переговоров о покупке вещи в галерею приедут «наши люди».

— Вадя, так ты что же… А твое Чучело в курсе?

— Он на даче. С ним жена и какой-то новый прохиндей экстрасенс. Лечат все еще его, беднягу. А у меня завтра — законный выходной день. А Чугунов, Катька, мало что сейчас соображает.

— А как же секретарша…

— Главное — понимание и взаимовыручка. Я попросил — наша старушка Анна Павловна пошла мне навстречу. Зря, что ль, я ее внука-наркомана из отделения милиции в прошлом году вызволял! И коллега тоже понял меня с полуслова. Я сказал: мне до зарезу нужен такой адресный звонок. Завтра мы побеседуем с этими галерейщиками предметно. Ну, что смотришь так удивленно? Ты же хотела узнать эту теплую компашку поближе. Они ребятки деловые, ушлые. Сойтись с такими накоротке можно лишь на одной почве — деловой. Когда они прибыль почуют реальную. Поняла? В прошлый раз мы там дурака валяли — и этот Егорка нас раскусил, кажется. А вот теперь он поймет, что пришли настоящие клиенты. Чугунова в Москве знают все. Это имя пока что. И никому не покажется странным, что это мое запойное чудо в перьях в наши неспокойные кризисные дни решило вложить кой-какие бабки в нетленку. В то, что всегда в цене, — предметы искусства и антиквариата. И этот альбом «Интим», или как там эта парижская порнушка зовется, как раз вещь такого сорта, что придется моему Чучелу по вкусу.

— Вадик, ну ты и авантюрист. — Катя все еще не верила, что дело принимает такой оборот, лишь цеплялась за руку Кравченко, как клещ. — Ты хочешь завтра взять меня туда с собой? Серьезно?

— Да. Ты разве не этого от меня давно добиваешься? Участия, вернее, соучастия в этом балагане?

— Я.., а что я должна буду им говорить? Опять то же, что и прошлый раз, ту же чушь?

— Говорить буду я. — Кравченко (таким его уж Бог создал) снова распускал павлиний хвост. — Твоя задача слушать, поддакивать мне — твоему мужу и господину, и строить умные обаятельные глаза. Словом, накапливай впечатления от общения с этими галерейщиками. Потом нафантазируете вместе с Серегой Бог знает что — знаю я вас.

— А его мы разве завтра с собой не возьмем?

— Он завтра работает. А потом, чем меньше народу — тем интимней посиделки. Егор этот, Дивиторский, что ли, его фамилия, сказал: чтобы ему завтра перезвонили. Он скажет, где Белогуров будет нас ждать.

— Значит, мы поедем не в Гранатовый переулок?

— Он сказал, мол, у Белогурова какие-то дела завтра в городе. И Бога ради, не вздумай завтра задавать ему вопросы про эти чертовы «Жигули»!

Катя поднялась на цыпочки, обвила его шею руками. «Муж и господин…» — это же надо, а?

— Так-то лучше, — заворчал Кравченко. — Все лучше, чем поливать горючими слезами мое доброе сердечко.

25

ВСТРЕЧА

Катя представляла себе эту встречу совсем не так. Почему-то ей казалось, что все должно произойти вечером, в сумерках, при неярком свете настольной лампы под зеленым абажуром. Такую она видела в демонстрационном зале дома в Гранатовом переулке. Лампа стояла на низком столике из прозрачного стекла.

Но все произошло не так. Кравченко позвонил ей на работу не вечером, а в половине двенадцатого дня.

— Собирайся мигом, через десять минут жду тебя на Никитской. У вашего парадного подъезда.

— Уже едем? Ты им звонил? — Катя сдернула сумку со стула. — С кем говорил? С Дивиторским? Что он сказал?

— Катя, отсчет времени пошел. А мне еще нужно до тебя добраться.

Этот звонок Кравченко сделал из офиса Чугунова. Несколько минут назад отсюда же он связался и с «Галереей Четырех». Трубку взял Егор.

— Галерея. Добрый день, я вас слушаю.

— Добрый, добрый. Вам звонили вчера насчет одной вещички — некоего альбома…

— Да, да, помню. Так вы от Василия Васильевича Чугунова? А с кем именно я говорю?

— Начальник его личной охраны. Кравченко моя фамилия. Зовут Вадимом Андреевичем.