Простодушное чтение - Сергей Костырко

Чем это написано? Глумливой ухмылкой над несчастными, оставшимися в этом театре? Над нами, последовавшие после того страшного вечера трое суток жившими от сообщения до сообщения по ТВ?

Да нет. Никакого глумления. Напротив. Почти пафосное формулирование некой философской и нравственной максимы (лирические и иронические интонации повествователя пафоса этого не снимают, скорее – подчеркивают): человек не имеет права допускать, чтобы внутреннее содержание его жизни полностью исчерпывалось содержанием текущего момента, каким бы значительным он ни был. Мы обязаны хранить в себе жизнь, которая нам дана, во всей ее полноте, а не скукоженной от ужаса и от ненависти. Хотя бы потому, что самая действенная форма защиты жизни от не-жизни, – это предоставление жизни быть ею в полной мере.

Ход мысли для нашего времени и для, так сказать, «текущего момента» – почти еретический. А художественная реализация его на материале столь трагичном, больном, может выглядеть как вызов. При том, что Попов специально никого дразнить не собирается. Он тот, каким был всегда. Не его вина, что наша литературная журналистика всегда относила его к писателям исключительно социальной темы, отчасти к соцарту, и полностью игнорировала философские интенции его стилистики. В своем новом цикле он – лирик и философ, размышляющий о достоинстве человека в ситуации противостояния злу. Которое – достоинство – в самом уровне этого противостояния. Уровне, мало доступном сегодня и нашему обществу, и – что особенно грустно – его интеллектуалам (я имею в виду наших «новых этатистов» – Ремизова, Крылова, Быкова и др.), которые склоняются к «понятному» – противостоянию злу на предлагаемом этим злом уровне. Нынешние наши интеллектуалы согласны с тем, что мы должны «сократить» в себе человеческое и зажить по волчьим законам военного времени. Уподобиться нравственно врагу, в данном случае – нравственному уровню чеченского террориста. По сути, предлагается вариант капитуляции, пусть частичной, но – капитуляции. Любой другой вариант, поповский, скажем, действительно «непонятен». Потому, видимо, автор и определил в названии свой рассказ как «рассказ о непонятном».

Книга о вкусной и харизматичной пище

Лев Гурский. Есть, господин президент! М.: Время, 2007

Новый «ехидный детектив» из «президентской серии» Льва Гурского вышел в издательстве «Время». Правда, сам президент в число главных действующих лиц, как было в предыдущем романе, не входит. И тем не менее, роман этот претендует на одно из главных мест в «президентской саге» именно как роман президентский.

Что такое президент? Человек-функция. Для современников и для истории президента персонифицирует структура и содержание органов управления государством. Иными словами, президента играет (делает) свита, то бишь структура, называемая администрацией президента. О ней как раз и пишет Гурский: одним из двух главных героев романа становится влиятельнейший чиновник из аппарата администрации, курирующий подбор кадров для руководства страной и на местах, и из Кремля. Зовут его в романе Иван Щебнев.

Противостоит ему второй герой романа – вольнолюбивая Яна Штейн, готовившая себя к деятельности юриста в «мире, в котором Фемида не обвешивает клиентов», но очень быстро лишившаяся всех иллюзий на этот счет и ставшая одной из ключевых фигур в кулинарном бизнесе ресторанной Москвы – советником, экспертом, менеджером и так далее. Поскольку люди в этой области работают нервные и амбициозные, а стиль деловых и финансовых взаимоотношений здесь окончательно не установился, героине приходится быть и экспертом, и менеджером, и юристом, и налетчицей и т. д.

В отличие от предыдущих романов Гурского здесь только два героя-повествователя, так сказать, две камеры, отслеживающие очень сложное и поначалу разветвленное на два, казалось бы, абсолютно самостоятельных сюжета действо.

Один сюжет про приключения Яны, взявшейся помочь симпатичному иноземцу-байкеру в поисках средневекового кулинарного манускрипта, составленного самим Парацельсом.

А другой сюжет целиком «государственный» – про партстроительство, укрепление вертикали власти, предвыборную подковерную борьбу кремлевских кланов и про тараканьи бега претендентов (это буквально – на своем лабораторном испытательном полигоне выборов Щебнев использует четырех тараканов).

Сразу же надо оговориться, что роман написан писателем-эмигрантом (хоть и редактировался потом Романом Арбитманом, но известно, что редактор не в силах что-либо существенно изменить в исходном материале). Ну а что эмигрант, не чувствующий бодрящего дыхания нашей повседневности, может написать про стиль и содержание нашего государственного руководства? Разумеется, клевету. Вот Гурский и клевещет. И про цинизм нынешних госадминистраторов, про их презрение к собственным законам, про механизм создания будущих «народных избранников», про внутриклановую борьбу вокруг назначения будущего преемника и т. д.

И надо сказать, что на фоне нарисованного им мрачного околокремлевского пейзажа образ Щебнева воспринимается почти «лучом света». Есть в нем так называемое отрицательное обаяние, которое чувствует даже Яна, оказавшись один на один со своим врагом в финале. А что уж говорить о читателе, который половину романного времени проводит наедине с Щебневым и с которым Щебнев держится как с задушевным другом. Читатель не может не ответить взаимностью герою. То есть невозможно, например, не разделить со Щебневым его омерзения при виде фигуры одного из создаваемых им кандидатов в преемники Погодина, лидера партии «Почва» (к почвенничеству название партии отношения не имеет, это просто черта современного партдизайна, когда из усеченных имен отцов-основателей создается что-нибудь вкусное и привлекательное – просто ПОгодин на время объединился с ЧВАновым, вот и вся «почва»).

И очень легко понять (если не принять) крайний прагматизм Щебнева, исходящий из мужественной констатации:

«Что поделаешь? У нас исторически сложился особый вариант демократии – патерналистский».

И соответственно, по Щебневу,

«народовластие – игрушка не для России. Нашего чпокнутого богоносца к избирательным урнам надо подпускать как можно реже…Чуть зазеваешься – и эти козлы тут же норовят выбрать какого-нибудь ваххабита, педераста или, прости господи, эстрадного певца».

Стилистика Щебнева может, конечно, покоробить, но что еще ожидать от «беспринципного и лживого образчика поколения Next», как характеризует себя сам герой. Нет, он, конечно, циник, но циник рефлексирующий и печальный – «горе от ума» в современном варианте.

Иными словами, не может Щебнев не осознавать обоснованности чувства своего превосходства и над коллегами, и вообще над «народонаселением». А потому, если у кого и есть в романе право «пасти народы», так это у него – у Ивана Щебнева. И не следует поспешно, как делает автор, осуждать его за попытку взять державный кнут в свои руки, как только представится возможность. Ну а возможность эту ему предоставляет Яна Штейн и байкер-басурманин, в ходе повествования оказывающийся честным фээсбэшником Максимом Лаптевым.

Дело в том, что кулинарная книга Парацельса, которую ищут Яна и Максим Лаптев, обладает магической силой – приготовленная по ее рецептам еда, скажем, пирожное наделяет съевшего его харизмой неимоверной мощи. Даже убогий Погодин, случайно опробовавший его, смотрится на телеэкране национальным лидером.

И вот здесь главное ехидство автора, заставившего задуматься своего «кремлевского героя» над вопросом: что такое харизма политика? Откуда она берется? Автор отвечает откуда. Из желудка. Именно желудок, то есть процессы переваривания пищи и выбросы неожиданной энергии в организм политика, в том числе и в мозг, и решают судьбы мира.

Щебневу от прежнего владельца его кабинета досталось тайное собрание разнообразных и вроде бы никак не связанных по содержанию файлов. В файлах этих прослеживается, например, история Хаммера, обладателя колдовского обаяния, с помощью которого он заворожил в свое время и Ленина, и Сталина, отдавших ему страну на разграбление. А в соседних файлах – история возвышения и падения Гитлера, которую некоторые связывают с мистической связью фюрера с Шамбалой, и Шамбала, точнее, Тибет там тоже присутствовал, только в более специфическом ракурсе, и т. д. и т. д.

И пока Яна с капитаном Лаптевым выпутываются из все более сложных и опасных ситуаций, в которые попадают, Щебнев ведет поиск интеллектуальный. Он пытается сложить все эти как бы нескладывающиеся файлы в единую картинку, и, надо отдать ему должное, к цели он приходит раньше наших положительных героев. Щебнев первый понимает, что значит обладание книгой Парацельса для судеб его страны, ну и, естественно, для его собственной судьбы, которые в один прекрасный момент могут стать неотделимыми.