За перевалом - Владимир Савченко

Зонды тогда передали на спутник, а тот на «Альтаир» не только виды Одиннадцатой, но и анализы состава атмосферы, воды в море, грунта в месте посадки — главное. Атмосфера содержала при обильной влажности почти в равных долях кислород, азот и углекислый газ, то есть была явно вторичной. Сам по себе этот признак обещал не так и много. Подобные атмосферы обнаружили у совершенно мертвых планет Сириуса-А, Фомальгаута, Проциона; только в окаменелых почвах там были найдены микроорганизмы, виновники выделения газов из тверди… и вся жизнь! На Одиннадцатой зонды уловили в воздухе простейшие бактерии. Вода в море была слабосоленая.

И все. Ни анализы, ни тщательнейшее, по квадратным миллиметрам, изучение снимков в персептронных распознавателях не дали признаков — это Арно знал тверже фактов автобиографии — не то что высокоорганизованной жизни, но хотя бы оформившейся в растения, в простейших животных. А вторичная атмосфера? При подходящей температуре и влажности (а там они такие и были) ее целиком могли образовать микроорганизмы.

…Новую картину показывает днище-экран: головокружительно быстро сменяются, мелькают, разрастаются в размерах серые, желтые, опаловые пятна-острова, зеленые и бирюзовые просветы между ними — море. Потом все надвигается — до белых полос прибоя вдоль пологого берега, до длинных теней от покатых холмов. Это ракета Дана и Ксены опустилась, выбирает место для посадки. Такое Арно видел и сам, когда прилетел отыскивать их.

Ракета села на крайний «северный» остров причудливого архипелага в приэкваториальной области планеты. Вот астронавты покидают кабину, впервые ступают на сушу Одиннадцатой. Эффект присутствия, обеспечиваемый «обратным зрением», был таков, будто сам Арно сейчас шагал и осматривался там.

Мелкие зеленые волны лижут серый песок, справа у воды темные губчатые валуны (песчаник? ракушечник?), около стыка их с мокрым песком изумрудные пленки лишайника. Слева море в блестках зыби, вверху белые облака, между ними просветы густо-синего от обилия кислорода неба. Облака великолепны: причудливые многоэтажные башни, замки, горные хребты в снегах; гребни некоторых слепяще ярки от невидимого за ними Альтаира.

«Чье это зрение? — подумал Арно. — Неужели его?!»

Да, судя по неторопливым размашистым колебаниям пейзажа, это осматривался на ходу Дан: на показываемое наложился ритм его шагов.

Так и есть. Взгляд в сторону: у валуна изящно склоненная фигурка в легком комбинезоне и прозрачном гермошлеме (страховка от избытка углекислоты и кислорода) — Ксена. Она трогает, затем соскабливает скальпелем в пробную чашку лишайник со ржавого бока камня. Выбившаяся прядь волос сползла на глаза, мешает — она отдувает ее.

Она очень хороша сейчас, Ксена. Она красива, в ту пору была еще краше, но сейчас «обратное зрение» показывало и сверх того: будто незримое сияние от ее профиля в гермошлеме озаряет камень, песок, прибой. Это была Ксена из памяти любящего ее Дана — обволакивало ее сияние его чувства и мысли. Так исполненный художником портрет женщины всегда глубинно отличен от фотографии ее.

«Стало быть, жив Дан, есть он, — понял Арно. — Есть, никуда не денешься».

…Близится морская зыбь, поднимается. Вот она на уровне глаз: Дан входит в море. Нырнул. Зелено-белая игра света на волнах над ним. Внизу голый песок: ни тины, ни рыбешек, ни моллюсков.

Астронавты возвращаются к ракете. Вон она высится на трех стабилизаторных выступах — математическое совершенство, бросающее вызов вольной аляповатости природных линий. Верх серебристо-белый, низ, аннигиляторный отсек из нейтрида, черный.

— В первых пробах воды, — сказал из транслятора мужской голос, и Арно вздрогнул: это был голос Дана, хоть и с измененными обертонами, — мы нашли три крупинки СЗВ, сине-зеленых водорослей. И все.

На днище-экране Ксена в экспресс-лаборатории ракеты возилась с анализами. Смотрит на просвет пробирку, в которой оседает слабая муть. Губы разочарованно выпятились, брови приподнялись:

— Микроводоросли, лишайник, бактерии — и все?..

«Да, все, Ксена, — мысленно ответил со своего холма Арно. — Только эти данные и вывезли с Одиннадцатой».

3. Геологическая летопись

— С момента высадки прошли земные сутки, — сказал голос Дана. — Мы осмотрели остров, собрали немало образцов, произвели съемку местности, дважды поели, выспались… а день Одиннадцатой только склонялся к вечеру.

Растворяются в синеве облака. На краю моря, за неровной, бородавчатой от островков линией горизонта распускался немыслимой красоты закат Альтаира. Фиолетово-синий купол неба переходил там в широкую голубую арку. В нее дальше вписывался зеленый полукруг, в тот — желтый, потом оранжевый, красный, вишневый; а затем радужный набор арок повторялся, сужался — и в самом центре, в глубине этого туннеля из радуг, распускал прожекторные секторы света, пылал электросварочной дугой Альтаир.

— Это красивое зрелище свидетельствовало, помимо прочего, о большой толщине атмосферы и об обилии в ней влаги даже на больших высотах, — комментировал Дан. — Ночью следовало ждать сильный дождь.

Астронавты на стартовом выступе вверху ракеты прилаживали биокрылья. Сначала зрительная память Дана показала Ксену, потом она — Дана. (Арно скупо улыбнулся: Дан тоже выглядел куда привлекательней, чем был на самом деле. Внешность у того была простой, сердца́ к себе он привлекал не ею. «А этот… просто Антиной, а не Эриданой!»)

— В оставшиеся часы светлого времени, — заговорил Дан, — мы решили осмотреть еще два места. Ксена через узкий пролив направилась на соседний островок, а я полетел к замеченному еще с ракеты на подлете тектоническому сбросу на западном берегу нашего острова.

Налюбовавшись закатом так, что стало щемить в глазах (Арно их хорошо понимал: столько лет не видели никакого), они воспарили над берегом и морем. Плотный воздух Одиннадцатой держал хорошо. Внешний микрофон шлема улавливал шорох отдалившегося прибоя и свист воздуха в биокрыльях.

Дан быстро нашел место сброса, тридцатиметровый почти отвесный обрыв; пролетает вдоль него туда и обратно. Полосатая стена освещена закатом. Сброс недавний, дожди не успели еще смыть выступы слоев, сгладить резкие разломы. Нижние, самые древние пласты наискось уходят в воду.

«А вот об этом я ничего не знаю! — Арно сел, взялся за колени, глядел, задрав голову. — Не было и намека на такое наблюдение — ни снимков, ни записей…»

По колыханию на днище-экране картины сброса было понятно, что астронавт волнуется. Разбежались глаза — и было от чего: слои были строчками, которыми природа из века в век, из тысячелетия в тысячелетие записывала историю своей планеты. И они повествовали о жизни на Одиннадцатой, о ее возникновении, расцвете — и исчезновении.