Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Роберто Арльт

Ирене догадывалась о том, что со мной происходит. Понимала, что в душе влюбленного идет борьба и что он не жалеет сил для собственного поражения. Это была жестокая борьба, но девушка верила, что победит.

Разве не сообщал я ей свои самые тайные мысли, разве не делился самыми подспудными переживаниями? Всегда рассказывал обо всем хорошем и плохом, что думал о ней. Я не позволял себе нечестной и темной игры. Многие из приведенных здесь рассуждений появились у меня уже после нашего разрыва.

Иногда мы сидели после ужина в патио, среди вазонов с кустами, и Ирене, прильнув ко мне, говорила:

— О, если б ты знал, милый, как мама тебя любит! Она понимает, какой ты добрый и как ты меня любишь.

— А я? Да мне иной раз хочется целовать ей руки и звать ее мамой.

И я говорил это искренне.

Однажды, желая подтвердить подлинность моих добрых чувств к сеньоре Лоайсе, я заявил ей:

— Позвольте мне с нынешнего дня называть вас мамой.

Никогда мне не забыть потрясения, ярости и стыда, которые я испытал в тот момент, когда впервые вместо «сеньора» сказал «мама».

И всякий раз, как я произносил это слово, меня захлестывала волна отвращения, так что у меня дрожали губы. Потом я понемногу отказался от такого обращения, поняв, что из песка стену не построишь.

Куда я шел? Чего хотел?

В раздражении придумывал я разные нелепости, чтобы озадачить мать и дочь, и иногда мне удавалось застичь их врасплох.

Как-то вечером я горячо спорил с Ирене, и вдруг в гостиную вошла сеньора Лоайса. Уставившись на нее, я произнес:

— Видите ли, сеньора, я хочу вас предостеречь. Не отпускайте девочку ко мне в город одну…

Ирене, которая все оттягивала свою окончательную капитуляцию, метнула на меня с вертушки у пианино, где она сидела, взгляд, полыхнувший гневом. Щеки ее вспыхнули от негодования, ноздри раздулись. Сеньора Лоайса ловко отбила мою атаку:

— А вы ревнивы, Бальдер. Но не беспокойтесь. Когда девочка ездит в город, я всегда ее сопровождаю.

Я не стал продолжать. Это было бы глупо. Цели своей я достиг, ибо показал Ирене, что близостью она меня не свяжет, и заранее оградил себя от несправедливых упреков, когда она станет наконец моей, а это событие было уже настолько неотвратимо, что я сам подсознательно день за днем отдалял его.

Тем не менее мой эффектный выпад вселил в меня малую толику уверенности в себе.

Оказавшись во власти Ирене, за которой стояла ее мать, я должен был или превратиться в полного идиота, или, Наоборот, дать им бой и подчинить их себе.

У меня имелось достаточно доказательств того, что все мои друзья, ступившие на сумрачный путь, погибли безвозвратно или очутились полностью во власти своих любовниц, так что о спасении им нечего и мечтать.

Может, и мне грозит то же самое? Защитит ли меня инстинкт самосохранения?

Мне все еще любопытно было подвергнуть психологическому испытанию нас с Ирене. Как поведет себя девушка? Из каких черт складывается на самом деле ее характер?

Эта алхимия человеческой души, загадочной, почти непостижимой, влекла меня необычайно.

Немного позже вы узнаете, как мой инстинкт самосохранения и способность к анализу помогли мне проникнуть в герметически закупоренный мир этой девушки и как, несмотря на великую любовь к ней, я доказал, что я сильнее.

Но это был результат страшной, жаркой битвы.

Мечта о путешествии

игре-дель Дельта, три часа дня.

Ирене идет плечом к плечу с Бальдером, сжимая его руку, продетую под ее локоть, своей ручкой, затянутой в перчатку.

Вдруг за поворотом показывается навес, крытый оцинкованным железом. Пыхтит паровая машина лесопилки, в голубое небо уходит кроваво-красная труба, за проволочной оградой видны сложенные в штабеля доски, просыхающие на солнце.

Ирене поворачивает голову над горностаевым воротником, смотрит на Бальдера, тот отводит от ее слегка разрумянившейся щеки черный, как смоль, локон.

— Дорогой!

Бальдер хочет отозваться, но молчит, оглушенный шумом машины, на который накладывается визг пилы. Это фабрика, изготовляющая ящики для фруктов Дельты. Чуть дальше — бунгало, построенное в форме носа корабля, возвышается над клумбами красных роз, в голубизну неба из трубы вырываются клубы дыма, завитки которого тают в воздухе, точно золотистые кольца.

Ирене говорит, прижимаясь к Бальдеру:

— Мальчик мой… я тут придумала одну вещь. Ты не обидишься?

— Нет, дорогая… говори.

— Чтобы собрать денег на наше путешествие, я хочу продать пианино. За него дадут не меньше восьмисот песо.

Душа Бальдера воспаряет к облакам…

— Детка моя, как ты щедра!

— Не говори так, Бальдер. И первое время в Испании я могла бы даже давать уроки музыки, чтобы помочь тебе.

Бальдер качает головой. Его недоверчивые мысли улетучиваются. Девушка показывает, что она лучше его. У него мелькает воспоминание о словах, сказанных ею когда-то: «Я люблю тебя больше, чем ты меня». Может, так оно и есть. А что он думал? Какое он имеет право сомневаться в этих людях? Стоило ему заикнуться, что, подав заявление о разводе, он хотел бы уехать куда-нибудь далеко, «например в Испанию», как сеньора Лоайса тут же дала согласие на их совместное путешествие.

— О чем ты думаешь, милый?

— Думаю, что ты лучше меня. Только и всего. А разве этого мало?

Недовольная Ирене сжимает ему руку:

— Не говори мне таких вещей, не то я рассержусь, слышишь?

Бальдер дает расстоянию проникнуть ему в грудь. Ему кажется, что душа его отделилась от тела. Она идет, танцуя, по пустынной асфальтированной улочке, вдоль растительного царства за бесконечными глинобитными стенами. Густые ветви деревьев непрерывно дрожат в воздухе зеленым дождем, бросая оливковые блики.

За углом виден фасад дома немецкой постройки. Кирпичные дымовые трубы чернеют на фоне белоснежной гряды облаков. Заросли ивняка образуют свод над дорожкой. На плитах тротуара куры клюют солнечные блики, а на гладкой асфальтовой мостовой, заворачивающей налево, отражаются тени дрожащей на ветру резной листвы.

Оба идут в задумчивости, размышляя о путешествии.

— Одна сложность — что делать с мебелью?

— Может, продать…

— Другая сложность — Виктор сейчас без работы. Если бы он работал…

Когда речь идет о других, Бальдер не пускается в психологические тонкости. Он решительно заявляет:

— Виктор пусть сам о себе позаботится, верно? Он же мужчина.

В вечернем воздухе разносится пение петухов, словно в деревне. Живая изгородь из вьющихся растений закрывает проволочную сетку. Купы ив сверкают серебром. У земли в мясистых резных листьях, словно раскрытые ладони, дрожат белые колокольчики; и дома с зелеными оградами, пальмами, лесенками и клумбами, обложенными бутылками, кажутся частью тропического пейзажа, где человеческая жизнь возможна лишь благодаря этому перемежающемуся дождю фиолетовых и сиреневых теней.

Бальдер думает: «Она говорит, что я не хуже ее, но на самом деле это не так. Она щедрей и благородней меня. Считая ее эгоисткой, я намеренно заблуждаюсь, чтобы низвести ее до собственного уровня».

— О чем ты думаешь, дорогой?

— О прошлых моих желаниях. Знала бы ты, сколько я мечтал о таком путешествии! Поехать в Гранаду… в Толедо…

— А можно так разводиться — будучи в отъезде?

— Да… думаю, что можно постараться ускорить дело. А твоя мама готова к путешествию?

— Да, и мне кажется, она всерьез готовится к отъезду. Сегодня поехала в город… Сказала, что хочет узнать цену билета на пароход, где только один класс.

— О, среди них есть отличные пароходы.

— Какое это будет счастье, милый! Мне даже не верится.

— Мы снимем домик с патио в андалузском стиле.

— И где-нибудь поближе к горам. Ты знаешь, я никогда не видела гор.

— Ты будешь играть на фортепьяно… В Мадриде, кажется, есть Королевская консерватория. А кроме того, оттуда и до Парижа недалеко.

— Как это чудесно, милый! Я буду все время с тобой.

— Конечно. Мы целыми днями будем вместе. Представляешь себе? Бродить по старинным улочкам… заходить в музеи. Найдем тебе хороших профессоров, чтоб ты занималась музыкой. Ты там сможешь выступать с концертами. Иметь успех в Европе — не то что выдвинуться здесь. У нас тут трудней. Тебя окружат молчание и зависть…

Они умолкают в задумчивости, охваченные покоем растительного царства.

Их мысли, подобно водяным воронкам в речном омуте, постоянно устремлены вглубь, в темную бездонную тишину. Сквозь рукав он чувствует тепло тела Ирене, она еще не принадлежит ему, но настолько близка к этому, что Бальдер думает: «Хорошо бы она забеременела, как только отдастся мне. Я нисколько не буду стыдиться гулять с ней, несмотря на ее живот. А если бы у нас родился сын, я бы его очень любил и все говорил бы ему: „Ах ты, бесстыдник маленький, я так люблю тебя потому, что ты сын Ирене, и ты не сыщешь на свете женщины, которая любила бы тебя так сильно, как меня любит эта девушка, которая идет со мной рядом“».