Море для смелых - Борис Изюмский

Подруги, по старой привычке забравшись под одну простыню, проговорили до самого утра.

Вспомнили и спор в общежитии — о счастье. Правда, какое оно? Особенно — семейное? Почему так много скороспелых браков и разводов? Лишь внешне благополучных семейств? Надо ли жить только для детей или приучать их, чтобы прежде всего заботились они о родителях?

Это взволнованно спрашивает Саша. Леокадия потерлась щекой о ее щеку:

— Ты уже об этом думаешь?

Саша прижалась к ней, словно подтверждая догадку. И тогда Леокадия рассказала об Алексее, о том, что не может без него и вот уехала.

— Ты его действительно очень, очень любишь? — сдавленным голосом, трепетно спросила Саша.

Леокадия притихла, задышала подруге в ухо:

— Понимаешь, иногда кажется: меня не хватает. Любви во мне больше, чем я могу вместить… Как я могла жить прежде, не зная этого?

— И все-таки ты правильно сделала, что уехала, — нельзя…

Саша решительно сняла очки, положила их на столик, села на тахту, поджав под себя ноги.

— Но почему? Почему? Ведь человек рожден для счастья. А я что, не имею на него права? — с тоской спрашивала Леокадия.

— А его сын? Я знаю безотцовщину… Это…

Становилось все светлее. В открытое окно пробились первые лучи солнца.

— Но если мы не можем друг без друга? Володя скоро пойдет в институт, у него будет своя жизнь. И разве отец перестанет быть ему отцом?

— Нет, Леша, нет… Я не могу объяснить, но знаю — нельзя. Это — чужое.

И Леокадия знала, что нельзя. И она, когда ехала к Саше, думала: «Не смогу смотреть людям в глаза… Ведь осудят… И ученики…»

Но сейчас ожесточенно настаивала:

— Нет, мое, мое!

— А люди?

Вот и Саша сказала: разве не надо перед ними держать ответ? И об этом она думала. Сейчас же страстно возразила:

— Значит: «Что скажет Марья Алексевна?» Судьи-то кто?

Но ведь неправду говорила: судьи будут и праведные.

Позвонили. Саша вскочила.

— Может быть, он?

Возвратилась сияющая, держа в руках телеграмму.

— От Паши! — Приблизила полоску бумаги к близоруким глазам, словно желая еще раз убедиться, что это ей.

— У тебя что, день рождения? — встревоженно спросила Леокадия, коря себя, что, может быть, забыла об этом.

— Нет… — Она зарделась, стала похожа на девочку. — Поздравил с нашим днем… Когда мы встретились впервые…

Саша опять нырнула под простыню.

— Прошлый раз из командировки притащил здо-о-оровенный сверток с рыбцами — знает, что я их обожаю. Попутной машиной ехал, а тащил…

У Леокадии защемило сердце. Вот и Потап рассказывал, что, когда заболел в дальней командировке, Надя примчалась к нему спасать. Как это важно и хорошо…

А Саша произнесла задумчиво:

— Какой же мне надо быть, чтобы заслуживать его любовь?

В Пятиморск Леокадия возвратилась в конце августа. Пыталась оживленно рассказать своим о бабе Асе, но и отец и Севка видели, что с их Лешкой происходит что-то неладное: лицо у нее стало каким-то серым, она почти ничего не ела, казалось, перенесла тяжкую болезнь. Несколько писем, полученных в ее отсутствие, Леокадия разорвала не читая.

На второй день по приезде, закончив домашние дела, она отправилась к березовой роще. Здесь было светло, как в только что выбеленной комнате.

У каждой березы своя, особая кожа: то ослепительно белая, будто излучающая свет, то в рубцах и преждевременных морщинах, то в загадочных лесных знаках.

За краем рощи виднелось море. А на поляне — грибное раздолье: алебастровые раструбы ивишеня, коричневый, как спелый каштан, масленок, розовая сыроежка, похожий на белый комок ваты дождевик-головач.

И эти березы, и море рядом, и грибное царство успокаивали, настраивали на умиротворенный лад. «Ну что поделаешь? Не судьба», — говорила себе Леокадия.

В детстве отец, как-то рассердившись, что она плохо ест, сказал: «Эту девчонку, наверно, надо кормить анчоусами!»

Что за анчоусы? Они запали в ее память как что-то таинственное, необыкновенно вкусное.

И вот однажды, когда она училась на третьем курсе университета, зайдя в гастроном, увидела небольшие железные коробки с этикеткой: «Анчоусы в маринаде».

Она глазам своим не поверила. На все деньги, что у нее были, купила четыре коробки анчоусов и принесла их в общежитие.

Но что же это такое? В коробке оказались какие-то соленые кусочки рыбы, похожие на селедку. Саша объявила, что терпеть не может анчоусы и удивляется Лешкиной бесхозяйственности.

Ну, ничего, все равно она твердо знала и сейчас знает — это вовсе не те анчоусы, о которых говорил папа. А подлинные есть на свете, как есть на свете все, во что верила, о чем мечтала в юности. И не ее вина, а ее беда, что настоящее — не для нее.

«Что поделаешь? Не судьба», — повторила она.

В полдень Леокадия пошла к излучине реки.

На дне глубокой балки разгорался осенний костер: малиново темнели кусты плакун-травы, вспыхивали метелки душицы, головки клевера походили на перебегающие огоньки.

Леокадия поднялась на косогор. За иссохшими кустами типчака заискрился изгиб реки.

Со свай в нее прыскали стайки коричневых мальчишек. Пятки у них такие белые, словно их долго натирали пемзой. Над дальней древней церквушкой реактивный самолет расписывал вензелями небо. Среди черных баркасов белела вздремнувшей чайкой шлюпка. Плыли к шлюзам баржи, груженные корзинами с помидорами, а по берегу вдоль канала мчались грузовики с горами арбузов. И казалось, радужные веера дождевальных машин озорно тянутся к ним: омыть зеленую кладь, прибить пыль.

— Леокадия Алексеевна! — окликнул кто-то Юрасову.

Она оглянулась. У обочины стояла кремовая «Волга», из-за руля махала Валентина Ивановна.

Леокадия подошла к машине.

— А я в область ездила… Добыла для института новейшую аппаратуру… Садитесь, подвезу.

— Спасибо.

Юрасова села рядом с Чаругиной. На той — красная, тонкой шерсти кофточка, из-под которой выглядывал кружевной воротничок, отчего Валентина Ивановна казалась совсем домашней; в забранных вверх волосах белел гребень, и это тоже делало ее не похожей на автомобилистку дальнего следования.

Чаругина вела машину с чисто женской плавностью и осторожностью, не навязывала Леокадии разговоров. Бледное лицо Чаругиной с темными усиками в уголках губ было сосредоточенно.

— Валентина Ивановна, — нарушила молчание Леокадия, — какая сейчас у института проблема номер один?

Она задала этот вопрос скорее из вежливости, зная одержимость Чаругиной и желая сделать ей приятное. Валентина Ивановна вся встрепенулась, оживилась, радуясь, что можно поделиться таким важным и нелегко дающимся. Лицо ее порозовело от удовольствия, даже мгновенно похорошело.

— Кубовые кислоты! — воскликнула она и немного притормозила машину, будто чрезмерно быстрый бег ее мог помешать рассказу.

Юрасова вспомнила, что эти кубовые кислоты они выбрасывали как отходы производства. Что же теперь делают с ними?

— Представьте, Лешенька, наш институт, конечно вместе с лабораториями комбината, нашел применение кубовым остаткам в семнадцати отраслях народного хозяйства! Заменяем битум в строительстве, получили крепитель для литья… линолеумы… улучшили асфальт… В общем — золотое дно!

«Действительно, оно золотое, — одобрительно посмотрела Юрасова. — И тысячу раз прав, был Менделеев, что нефть — не топливо и с таким же успехом можно топить ассигнациями».

— Мы, Лешенька, сейчас с Панариным и Громаковым ломаем голову над методом гидрирования. Вот только наш фабианец Мигун не поспешает. Он-то вообще «за», но…

Леокадия, слушая Чаругину, думает: «Ну, хорошо, Валентина Ивановна. Вы — „повелительница химии“… Хорошо… Но знаете ли вы, родная, подлинное личное счастье? Я видела вас и дома, когда вы колдовали над вареньем из райских яблочек, шили своему мальчишке костюм кота в сапогах. Но счастливы ли вы по самому большому счету? И как бы поступили вы, приди к вам сильное чувство? Или узнав, что муж ваш любит другую женщину? Невозмутимая, гордая, как поступили бы вы тогда?»

Чаругина уже несколько минут ведет машину молча. Потом вдруг говорит:

— Я недавно смотрела охлопковскую «Медею». Знаете, ночь не спала… Почему страсти такой давности волнуют и нас? Вероятно, потому, что и сейчас нам, женщинам, приходится нередко отстаивать свою самостоятельность…

«Странно, — подумала Леокадия. — Когда-то в студенческом общежитии почти так же об этой Медее говорила Зоя с истфака. Значит, действительно задевает за живое».

Машина словно распласталась по асфальту шоссе.

— Валентина Ивановна… — Леокадия на секунду заколебалась, но потом решилась: — Вот если бы вы… очень полюбили… ну… света вам без него не было… воздуха не хватало… Как бы вы поступили?