Сквозь столетие (книга 1) - Антон Хижняк

Человек живет для того, чтобы делать добро людям. Он не представлял, что именно должен делать, но мысленно стре-милея к чему-то необычному, к чему-то небудничному. Глубоко ценил благородный поступок матери, вышедшей замуж за обыкновенного солдата-крестьянина, покинувшей семью, не ведая, что ждет ее в далекой от Петербурга Запорожанке. Он уважал отца — батрака и труженика, стремившегося дать своим детям что-то новое, иную жизнь, непохожую на ту, что была суждена ему, его крепостным родителям и дедам. Тепло вспоминал отцовские слова, сказанные им, когда провожал Пархома в неведомый для крестьянина мир, на какой-то таинственный завод. Отец учил уважать и слушать хороших людей, ибо они, очевидно, знают, что делать дальше, чтобы судьба улыбнулась труженикам. И эти люди напутствовали Пархома, указали ему путь, по которому надо идти. Поэтому не зря он слушал большевиков, хотя вначале и не все понимал, что они говорили в небольших рабочих кружках. Но сердцем чувствовал, что мириться с существующим строем нельзя и надо бороться, чтобы сбросить царя и всех его сатрапов, которые посадили в тюрьму его отца и брата, а затем угнали в ссылку…

Пархом, поверив большевикам, и сам вступил в партию, потому что дорога у него была одна — быть вместе с ними. Очевидно, книга основателя партии Ленина, которую он передал отцу в Запорожанку, и стала причиной ареста его близких. Но Пархом считал, что поступил правильно. Как и то, что по совету старших товарищей — юзовских большевиков — уехал с несколькими рабочими в Горловку. За это его не осудят ни отец, ни мать. Тогда Пархом не знал, что уже через несколько месяцев из далекой архангельской ссылки вернутся домой отец и брат.

Уходят в небытие месяцы и годы, да так быстро, что не успеешь оглянуться, а они уже улетели, как листья с деревьев, подхваченные ветром истории. Вернувшись в Юзовку спустя восемь лет, Пархом медленно шел по главной улице, называвшейся Первой линией. Будто бы ничего и не изменилось. Только и нового, что построено несколько трехэтажных зданий да кое-как отремонтирована мостовая. Свернул вправо, чтобы зайти на рынок. Юзовское торжище стало еще грязнее. А рундуков прибавилось. Оборотистые купцы поставили несколько ларьков с легкими покрытиями; туда можно было зайти, выпить стопку водки и недорого поесть: жареную печенку, вареные потроха, картофельные котлеты. Тут есть то, что по карману заводской и шахтерской бедноте, а вокруг — тучи мух. Они кружились черной стаей, жужжали над вонючими отбросами, гнившими тут же, у ларьков.

Мог бы пойти прямо в поселок на Рутченковку, где жила с родителями Соня, но ему хотелось посмотреть на завод. Спускался вниз по Первой линии. Ветер доносил знакомые запахи, долетавшие из доменного и прокатного цехов. Высокие трубы упирались в хмурое небо, а над ними клубился сизоваточерный дым и стлался над городом и его окрестностями.

Оглянулся, нет ли кого-нибудь поблизости, и радостно произнес: «Здравствуй!» Здоровался с заводом, словно с другом, которого давно не видел. Постоял и повернул в сторону Рутченковки. Шел медленно и думал о пережитом… Годы… Годы… Почему-то больше всего врезались в его память годы, проведенные в Елизаветграде. Наверное, потому, что встретили его там очень тепло. Закрыл глаза, и перед ним предстало то далекое и близкое. Вспоминал, как сложилась тогда его жизнь, беглеца. Еще на станции Знаменка, садясь в вагон, Пархом с тревогой думал, что ждет его в Елизаветграде? Никогда не был в этом городе. Ему сказали, что здесь можно жить более свободно, не так, как в Донбассе, где особенно свирепствует полиция. И он послушался совета опытных конспираторов. В Луганске, в большевистском комитете, ему «исправили» паспорт, выдали новый, на имя какого-то Петра Кардаша. Заверили, что паспорт вполне законный, жить можно спокойно, а через год-два видно будет. И он стал привыкать к новой фамилии. Луганские товарищи советовали по приезде в Елизаветград не сразу разыскивать комитет, вначале осмотреться, прижиться, а потом уже идти на явку, может, хозяин квартиры, к которому у него была рекомендация, сам подскажет.

Поезд в Елизаветград пришел в полдень теплого майского дня. К рабочему Кириллу Матусевичу советовали зайти вечером, когда тот вернется с работы. Луганские товарищи говорили, что он честный и проверенный человек, доверяли ему полностью. У него несколько дней жил товарищ Артем, когда помогал елизаветградским большевикам создавать комитет. Об этом сейчас уже можно было говорить, ведь с тех пор прошло несколько лет, и скрывать от партийцев нет необходимости. Поселили товарища Артема у Матусевича потому, что он был вне всякого подозрения. Таких людей партия подыскивала во всех городах. С ним договорились, чтобы он вел себя пристойно — посещал церковь, был послушным на заводе, не обострял отношения с мастерами. Ни у полиции, ни у жандармерии не было никакого повода придираться к поведению Кирилла Матусевича, столяра завода английских господ Эльворти.

Пархом научился, как вести себя в незнакомом городе. Он ходил, не разглядывая домов, привычным шагом человека, знающего, куда идет. Так он оказался на окраине, в рабочем поселке Николаевка с одной-единственной улицей. Побывал на кладбище и не спеша пошел на Кавалерийскую улицу, где были размещены цеха завода. Оттуда медленным шагом направился к торговым рядам, купил фунт конфет, а также красно-синий резиновый мяч. Луганские товарищи предупредили, что у столяра Матусевича есть малые дети — два мальчика. Вот он и приготовил для них подарки. Держа в руках покупки, завернутые в газету, направился к домику Матусевича. Теперь уверенно шел сюда, ведь он уже побывал на этой улице.

Кирилл Михайлович еще не пришел домой, а во дворе резвились два мальчика, гоняя примитивный матерчатый мяч, пошитый для них, очевидно, матерью. Открыв калитку, Пархом уверенно вошел во двор и тотчас включился в игру. Когда мяч случайно долетел до него, он положил пакет на землю и хотел было ударить по мячу ногой, но раздумал и бросил его вверх, крикнув: «Ловите, ребята!» А сам тем временем разорвал пакет и достал свой подарок. Мальчишки увидели новенький мяч и тут же подбежали к Пархому, исподлобья глядя на игрушку.

— А этим можно играть по-настоящему! — воскликнул Пархом и протянул мяч старшему. — Принимайте и меня в свою команду! Или не хотите?

Младший, крутолобый карапуз, вопросительно посмотрел на старшего. Тот кивнул головой в знак согласия и бросил мяч гостю. Пархом перебросил его младшему. А тот схватил мяч обеими руками и начал рассматривать новенькую глянцевую игрушку.

— Нравится? — спросил Пархом.

— Да! — шмыгнул носом мальчик.

— Как зовут тебя?

— Аривоном.

— Наверное, Илларионом!

— Так дядя поп окрестил, но дома зовут Аривоном, — бойко и деловито ответил мальчик, впившись глазами в волшебный подарок.

— А тебя как зовут? — обратился к старшему.

— Меня Иваном.

— Сколько тебе лет?

— Мне четырнадцать, Аривону восемь.

— Так вы уже настоящие кавалеры!

Илларион захохотал:

— «Кавалеры»! Нас папа не пускает гулять на улицу. Мы гуляем только во дворе.

— А я уже два года работаю у хозяина, — добавил Иван. — Сегодня дома, упал на работе и разбил голову. — И он не спеша снял картуз.

Пархом только теперь заметил, что у Ивана была забинтована голова.

— Он учится на токаря, — доложил разговорчивый Илларион. — Дядя! А вы зачем пришли? — спросил, крепко держа в руках мяч.

— Пришел в гости к вашему отцу.

— А как вас зовут?

— Меня зовут… — запнулся Пархом, чуть было не назвав свое настоящее имя, и, мысленно выругав себя, сказал: — Зовут меня Петром.

— Дядя Петя! А этот мяч вы нам принесли? — задрав голову, поинтересовался Илларион.

— А кому же? Вам.

— Какой хороший мяч! И синий, и красный. Какой чистенький! — Довольный Илларион поглаживал ладонью неожиданно полученную дорогую для него вещь.

— Что же ты делаешь у хозяина? — спросил Пархом Ивана.

— Учусь токарному делу. Первый год хозяин ничего не платил. А теперь платит по пять копеек в день. Я уже умею кое-что выточить — и ножки для столов, и ровные спинки для стульев.

— Да ты, я вижу, уже мастер!

— Стараюсь! Хочу перейти на завод.

Илларион потихоньку отошел от брата и гостя, занялся мячом: подбрасывал его вверх, ловил, рассматривал, снова осторожно подбрасывал, не давая упасть на землю, чтобы не испачкать.

Пархом и Иван так увлеклись разговором, а Илларион мячом, что никто из них не заметил, как во двор вошел старик Матусевич.

— Добрый вечер! — услышал Пархом суровый голос и тотчас же ответил:

— Вечер добрый!

А Илларион подбежал к отцу, показал ему дорогой подарок.

— Это мне дядя Петя принес, — гордо заявил он.

— А ты поблагодарил? — спросил отец.