Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

– Не бойтесь, – мягко подбодрил Бокий, – я знаю, насколько тяжело он болен. Нервное потрясение 30 августа не могло пройти для него даром. Припадок был сильный? Сильней и продолжительней всех прошлых?

Агапкин молча кивнул.

– В том-то и дело, – Бокий принялся сворачивать очередную папироску, – ранение нужно еще и поэтому. Понимаете? Иначе они загрызут его.

«Кто?» – хотел спросить Федор, но не решился. Бокий протянул ему готовую папироску и стал тут же сворачивать другую, для себя.

Табак был крепкий, терпкий. У Федора запершило в горле, он закашлялся. Бокий снял с примуса кипящий чайник, налил чаю, сначала Федору, потом себе и произнес громко, с ироническим пафосом:

– Вождь не может болеть, как все прочие смертные. Его недуг должен иметь особенное, символическое, сакральное происхождение. Злодейские выстрелы, тяжелые ранения и чудесное исцеление, это вам не радикулит и геморрой, это, знаете ли, впечатляет. Ну, ладно. А теперь поговорим серьезно. Прошло достаточно времени, чтобы вы, Федор, могли составить собственное мнение, чем он болен на самом деле.

– Нужны анализы, нужны консультации специалистов, без этого не может быть точного диагноза, – сказал Агапкин и отхлебнул чаю.

– Да, я знаю, он отказывается сдавать анализы. – Бокий едва заметно улыбнулся. – За границей он лечился с удовольствием, посещал разных специалистов, в санаториях отдыхал, но тут, в России, совсем другое дело. Я, разумеется, не жду от вас точных диагнозов и прогнозов. Однако у вас наверняка уже есть какие-то свои предположения.

– Очевидно, у Владимира Ильича хроническое заболевание сосудов мозга. Атеросклероз.

– Да, это я уже слышал. Но ведь это болезнь стариков, а Ильичу нет и пятидесяти.

– Атеросклероз бывает и у молодых. Патология сосудов и мозговых оболочек может развиваться лет с четырнадцати.

– И может быть связана с каким-нибудь инфекционным заболеванием, – задумчиво произнес Бокий, глядя мимо Федора, в темное окно.

– Ну да, серозный менингит, церебральный арахноидит, туберкулез.

– Lues, – добавил Бокия чуть слышно.

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Сифилис во всех стадиях дает отчетливую симптоматику на коже, на слизистых.

– Ага. Значит, все-таки это вам приходило в голову?

– Видите ли, Глеб Иванович, клиническая картина атеросклероза по некоторым симптомам напоминает lues cerebri, сифилис мозга. Головные боли, бессонница, судорожные припадки, онемение конечностей.

– Ему уже не раз намекали на это добрые доктора большевики, и сам он читал медицинские книжки. Очень уж получается похоже на lues cerebri.

– Нет, все-таки не очень. Чтобы болезнь проникла в мозг, должна быть третья стадия. То есть должны пройти годы. И в течение всех этих лет человек страдает сильно. Это было бы известно давно, не ему одному, а многим людям, понимаете? В сифилисе нет ничего загадочного, тайного, сомнительного. Его диагностировал и пытался лечить еще Парацельс.

Бокий загасил очередную папироску и нервно отбил дробь пальцами по скатерти.

– Это оскорбительно для Ильича. Вы знаете, какой он замкнутый, закрытый человек, как не выносит постороннего вмешательства в свою личную интимную жизнь. Одно только предположение, что он когда-то мог заразиться этой мерзостью, делает его больным. Он нервничает. А слухи ползут, ползут.

– Анализ спинномозговой жидкости мог бы прекратить слухи раз и навсегда.

– Это очень болезненная и рискованная процедура. Делать ее лишь ради того, чтобы кому-то что-то доказать, глупо и бессмысленно. Здесь, в России, он презирает врачей, не доверяет им. Беда в том, что каждое очередное общение с кремлевскими светилами только обостряет это недоверие.

– Я тоже врач, – заметил Федор и добавил совсем тихо: – Несколько часов назад по просьбе Владимира Ильича я привез к нему профессора Свешникова.

Бокий отнесся к новости вполне спокойно и даже воодушевился:

– Вот как? Ну-ка, расскажите.

– Пока нечего рассказывать. Я уехал на встречу с вами, Михаил Владимирович еще оставался там, в кабинете. Они беседовали наедине.

– Любопытно. Многое бы я отдал, чтобы присутствовать при этой беседе, – пробормотал Бокий, – ну а в каком качестве Ильичу понадобился профессор? Он хотел, чтобы Свешников осмотрел и проконсультировал его или заинтересовался таинственным открытием?

– Не знаю, – честно признался Агапкин, – кажется, и то и другое. Впрочем, об открытии пока говорить рано, я уже объяснял много раз…

– Погодите! – перебил Бокий, – Вы привезли Свешникова в Кремль, стало быть, он теперь тоже посвящен?

– Ну, я думаю, самим фактом приглашения Владимир Ильич выказал профессору Свешникову большое доверие. Владимир Ильич не мог не учитывать…

– Мог! – крикнул Бокий. – Вы знаете, как плохо ему сейчас, у него блестящая память, но иногда он бывает поразительно забывчив и рассеян. Ему после всех страданий захотелось надежды, помощи. Он устал. Он не подумал. Послушайте, вы уверены в вашем профессоре? Вы за него ручаетесь?

На веранде было прохладно, однако Федора бросило в жар.

– За Михаила Владимировича я ручаюсь как за самого себя, – произнес он, надеясь, что в тусклом свете не видно, как пылает его лицо.

– Профессор никогда не выказывал сочувствия нам. Дочь его, Татьяна Михайловна, позволяет себе довольно едкие замечания в адрес новой власти, об этом уже не раз поступали сигналы из больницы, из университета. Муж ее, полковник Данилов, непримиримый наш враг.

– Он больше не муж ей! – внезапно выпалил Федор и даже не удивился, как легко сорвалось это с языка.

– Откуда у вас такая информация? – спокойно и деловито спросил Бокий.

«Из глубины моей души, из солнечного сплетения, из самого центра мозга, из моей тоски, любви и отчаяния, вот откуда информация, – подумал Федор. – Господи, помоги правильно соврать, чтобы никто не пострадал!»

– Потапов, приятель старшего сына Михаила Владимировича, покойного Володи, появлялся в Москве в конце мая. Он рассказал, что виделся с Даниловым.

– Где?

– Он не сказал. Он был здесь нелегально, по каким-то своим делам. Он сообщил мне, что у полковника шуры-муры с фронтовой сестрой милосердия, – быстро произнес Агапкин и подумал: «Что за чушь я несу! Сочиняю на ходу, импровизирую. Болтаю, как грязный сплетник!»

Можно было валить все на Потапова, он погиб в июне. Федор действительно встречался с ним в мае. Бывший студент-философ, бывший приятель покойного Володи, однажды поздним вечером пришел к профессору, нервным шепотом сообщил, что занимает высокий пост в Союзе защиты родины и свободы и осуществляет связь между Савинковым и Московским центром, антибольшевистской организацией, страшно секретной и невероятно могущественной. Ноздри его были разъедены кокаином, руки тряслись. Когда он снял рваную студенческую фуражку, стало видно, что волосы его шевелятся от вшей.

Его накормили, отдали ему какую-то старую одежду, оставшуюся от Володи. Он вздрагивал от каждого звука, косился по сторонам, говорил, что за ним следят агенты ЧК. О Данилове он не рассказывал вовсе, наоборот, спрашивал, нет ли о нем вестей, нельзя ли как-нибудь с ним связаться и через него найти контакты с генералом Алексеевым.

Ушел Потапов так же внезапно, как появился, а через неделю в дверь постучала изможденная оборванная старушка, мать Потапова, и попросила помочь похоронить Гришеньку. Он выпрыгнул из окна седьмого этажа, разбился насмерть. Средств у нее нет совершенно.

– Шуры-муры? – Бокий тихо хмыкнул. – Ну что ж, на войне это не редкость. Вряд ли стоит придавать этому столь серьезное значение.

– Стоит! – крикнул Агапкин. – Вы не понимаете, у них все иначе, Таня, если узнает, не простит, полковнику это отлично известно. Вам нет смысла брать ее в заложницы, совсем невыгодно! Если с Таней что-то случится, Михаил Владимирович не сможет работать, ставить диагнозы, лечить, оперировать, и препарата никогда вы не получите!

Какая-то пружина сорвалась. Он держался долго. И вот теперь кричал, правда, хрипло, чуть слышно. Голос у него сел, видно, продуло в открытом автомобиле.

– Успокойтесь, никто ее не тронет. – Бокий скрутил очередную папиросу и протянул Федору. – Выпейте чаю, покурите. Сколько вам лет?

– Вы же знаете, двадцать восемь.

– Знаю. Но все не могу поверить. Вы похожи на гимназиста седьмого класса, особенно сейчас, когда врете так пылко, так неосторожно и беспомощно.

Зюльт, 2007

– В супермаркет пойду завтра, – заявила Герда, – к ужину закажете пиццу из итальянского ресторана, ничего страшного, от одного раза желудок не испортите. Только больше будете ценить домашнюю еду. На завтрак приготовлю омлет. Осталось еще четыре яйца и немного молока.

– Герда, что случилось? – Данилов развернулся в кресле и потер глаза. – Мало того что вы вернулись без покупок, вы поднялись наверх в уличной обуви, не сняли пальто.